Гамбит Бубновой Дамы - Василий Звягинцев

Как и для чего она меня нашла? Как сумела три раза за день перехватить на никому не известном и непредсказуемом маршруте?

Ей что, больше в Москве и поговорить не с кем? Рационального объяснения этим вопросам я дать не мог. Иррациональные же объяснения меня устраивали еще меньше, ибо иррационального не приемлю в принципе. Хотя бы потому, что тогда исчезает всякая возможность действовать адекватно обстановке.

Зато все это еще более усиливало мой к Ирине интерес. Ну ладно, предположим, что рано или поздно все объяснится… И будем с нетерпением ждать завтрашнего дня и дальнейшего развития событий.

…Она уже ждала меня у Сретенских ворот, как раз в

тот час, когда люди с улиц вдруг, как по сигналу, исчезают все разом и в городе становится неожиданно просторно, только светят радужными огнями витрины да с шелестом пролетают машины, мелькая белыми и красными огнями. Еще десять лет назад такого явления не наблюдалось, и Москва, как любой крупный город мира, до глубокой ночи кипела людскими водоворотами, а по улице Горького и вообще было не протолкаться. А теперь только одинокие прохожие попадались нам навстречу. При виде вполне обычной пары могли ли они представить, что не просто мужчина и женщина идут рядом, а осуществляют контакт две цивилизации, нет – даже две вселенные.

Говорили мы с ней на этот раз о вещах практических. Я, в силу ограниченности своего воображения и излишней начитанности, представлял вмешательство в историю слишком драматически. Вплоть до физического устранения каких-то значительных личностей, экспорта техники и технологии, еще чего-то столь же конкретного и впечатляющего, вполне в духе лучших образцов нашей и зарубежной фантастики.

Ирина же меня одновременно разочаровывала и успокаивала. Наша история, говорила она, и наша цивилизация выглядят такими, как есть, оттого, что в силу неведомых причин в ограниченном регионе Земли, а именно в Европе, вдруг изменились стиль и способ человеческого мышления. Люди стали по-иному смотреть на мир, иначе оценивать связь явлений. Возникли европейская психология и философия, вызвавшие развитие науки в нашем понимании, прогресс, научно-техническую революцию и так далее. Нигде больше ничего иного не произошло. Ни в Индии, ни в Китае, ни на американском континенте самые гениальные открытия и озарения не стыковались, не воздействовали друг на друга, не подкреплялись хоть какой-то общей теорией. Те же китайцы сотни лет жгли порох в фейерверках, но так и не догадались засыпать его в подходящую трубу, вложить какой-нибудь снаряд, хоть камень, и поджечь с другого конца… Ну и так далее. Значит, без европейского поворота в способе мышления мир был бы совсем другой, на наш никаким образом не похожий. Все было бы другим – и культура, и уровень материального производства, и психология. Лучше это было бы или хуже – совсем другой вопрос. Все остальные народы жили по-своему тысячи лет и не испытывали потребности в чем-то ином. Кстати, для наших пришельцев сама концепция так называемой истории – вещь совершенно чуждая. Да и на Земле история, как цепь взаимосвязанных событий, определяемых объективными законами, тоже чисто европейское понятие, в других местах имели место совсем иные мнения на этот счет. Вот и у тех (тут Ирина махнула рукой куда-то вверх и в сторону) и логика совершенно иная, и взгляд на то, что важно и что нет в жизни разумных существ, и даже представление о том, что это такое вообще – событие. И какие из этого события последуют причинно-следственные связи… Мы, к примеру, думаем, что цель постройки электростанции – снабдить энергией промышленность и граждан, а с их точки зрения гораздо важнее, что в освещенном городе ночью не видны звезды, следовательно, мышление его обитателей будет совершенно иным, нежели при регулярном тех же звезд созерцании…

– Так как же! – возмутился я, уже захваченный правилами предложенной ею игры. – Как же они в таком случае могут понимать что-то в нас, в нашей жизни, определять, что и как нам делать? Они могут решить, что главная цель появления на свет, скажем, Лермонтова – в том, чтобы он принял участие в сражении при Валерике и убил там кого-то, кто мог стать основателем новой религии. Или создать великую мусульманскую империю. А стихи – так, побочное…

Ирина тихо рассмеялась:

– А вы действительно непоколебимо уверены, что это не так? Что невозможны другие варианты и другие выводы из известных вам событий? Ну, если вы решили прибегнуть к литературным примерам, давайте рассмотрим еще один. Что, если поручик Лев Толстой обязан был погибнуть в Севастополе? Но произошло недоразумение, и он выжил чисто случайно. И от этого совершенно изменилась жизнь и судьбы миллионов людей, прочитавших его романы, воспринявших его философию. Может быть – именно в этом основное значение Крымской войны! Что на ней не погиб Лев Толстой…

В предложенных обстоятельствах возразить мне было нечего. Но сдаваться тоже не хотелось.

– Ладно, допустим, можно выстроить цепочки внешне неадекватных причин и следствий, найти примеры самых неожиданных корреляций, которые наиболее важны. Но – для кого? И чем более вы правы, а не я, с тем большим основанием я повторяю: как же они могут решать наши проблемы своими способами? Пусть, с точки зрения высшего разума, мое существование абсолютно бесполезно и даже вредно, я вряд ли соглашусь это существование добровольно прекратить. Но это частность. Как вообще может осуществляться хоть какой-то контакт столь несопоставимых разумов?

Ирина, не переставая улыбаться, словно мои возражения доставляли ей прямую возможность блеснуть находчивостью и остроумием, тут же возразила:

– Ничего странного. Представьте – мы и муравьи. Мы не имеем и никогда, пожалуй, не будем иметь понятия о внутреннем мире каждого отдельного муравья, о взаимоотношениях между двумя конкретными особями, нас крайне мало волнует персональная судьба данного представителя вида формика руфа, но даже при нынешних знаниях специалисты довольно уверенно судят о жизни и деятельности муравейника, знают способы обмена информацией, распределение ролей внутри сообщества, могут прогнозировать поведение и реакции этого суперорганизма. Есть способы с помощью механического и химического воздействий заставить этих муравьев прокладывать новые дороги, воевать с себе подобными и не трогать подлинных врагов, изменять наследственность и вообще играть по отношению к несчастным муравьям роль высших сил… Устроит вас такая аналогия?

Я поморщился, но опять не нашел что возразить. Обидно, но убедительно, к сожалению. Я живо представил себе все эти штуки, что придуманы любознательными естествоиспытателями: искусственные ульи, экспериментальные муравейники, крысиные лабиринты. Если стать на такую позицию, что угодно можно допустить… Капелька душистого вещества для муравья или бабочки – то же самое, что для меня вилла на Рижском взморье, белый «Мерседес» и четыре персональные выставки в год. Капнул аспирант пипеткой перед помеченной особью – и порядок, заноси результаты в лабораторный журнал. Конечно, если он достигает желаемого, зачем ему мой внутренний мир? Но – на равных этот аспирант с муравьем не общается. Диалога между ними нет. Меня, то есть муравья, надо бы убедить принять этот самый белый «Мерседес», учитывая мои воззрения, жизненные принципы и прочие, еще менее осязаемые моменты. А если мы с муравьем не пожелаем слизывать капельку меда, что делать аспиранту? Учесть мою точку зрения или… поменять особь? Примерно так я и ответил Ирине.

– Вот здесь вы правы, – ответила она и посмотрела на меня слишком, по-моему, пристально. – Здесь главная сложность. И контактеру, чтобы действительно общаться с нами на равных, приходится искусственно снижать уровень интеллекта на несколько порядков. И они вынуждены идти на это, рискуя, что многие потери окажутся необратимыми. Вообразите себя в такой роли. Не будем больше трогать муравьев, слишком они вас шокировали, даже обезьян не надо. Вообразите, что вам предстоит роль Штирлица, но не в Германии, а при дворе царя Хаммурапи. Справитесь, если вашу психику не изменить, моральный порог до безопасного уровня не занизить? Боюсь, дня вы там не продержитесь. А до того царя нет и четырех тысяч лет, и культура близкая, и общественный строй известен… Что же сказать о существе совсем иной биологической, социальной, психической организации, которое мы даже и вообразить не можем?

Беседуя столь содержательно, мы словно бы незаметно вновь оказались возле моего дома. Поднялись наверх. Сегодня на ней был другой туалет, как бы праздничный – нечто такое облегающее и в то же время свободное, из тонкой голубоватой шерсти. Сидели у огня, снова пили кофе и шартрез и продолжали все ту же тему, хотя я бы лучше поговорил совсем о другом.

– И вся цель наших пришельцев, – тоном лектора из общества по распространению, так не вяжущимся с ее обликом, говорила Ирина, – внести в наш мир некий импульс, который – может, через десятилетия, а может, через века – проявится в новой тенденции прогресса, откроет иные перспективы в науке или философии, позволит как-то иначе сформулировать сверхзадачу человеческого существования… А снабжать Дмитрия Донского пулеметами или Пирогова антибиотиками – это слишком по-человечески получится. Вроде как регулировать компьютер зубилом и кувалдой.