Раскрашенная птица - Ежи Косинский

Марта так и не вышла, но я все же верил, что она цела и невредима. Но когда одна из стен, обрушившись, обнажила обугленные внутренности лачуги, я начал сомневаться, что когда-нибудь снова ее увижу.

Мне показалось, что вместе с клубами дыма, в небо взметнулась странная продолговатая тень. Что это было? Может, это душа Марты спасалась на небеса? Или она воскресла в огне и, сбросив старую высохшую кожу, улетела на огненном помеле, как ведьма, о которой мне рассказывала мама?

Я завороженно уставился на искры и пламя. К действительности меня вернули мужские голоса и собачий лай. Приближались крестьяне. Марта предостерегала меня, что если деревенские найдут меня, то утопят, как слепого котенка, или зарубят топором.

Только когда в сполохах огня появились человеческие фигуры, я помчался прочь. Люди не заметили меня. Я мчался как сумасшедший, спотыкаясь о невидимые в темноте пни и колючие кусты. В конце концов я скатился в лощину. Я долго слышал отдаленные голоса людей и грохот падающих стен, а потом заснул.

Проснулся я рано утром, окоченев от холода. Над лощиной висела пелена тумана, словно огромная паутина. Я взобрался наверх. Струйки дыма и редкие язычки пламени вырывались из груды головешек и угольев, которая раньше была лачугой Марты.

Вокруг было тихо. Я был уверен, что вот сейчас здесь, в лощине, встречусь с родителями, ведь даже вдали от меня они не могли не узнать о случившейся беде. Ведь я был их сыном. Для чего же нужны родители, как не для того, чтобы выручать своих детей из опасности?

Я позвал родителей, чтобы не разминуться с ними. Но никто не откликнулся.

Я устал, замерз и проголодался. Я не знал, что делать и куда идти. Родители все не приходили.

Я стал дрожать и меня вырвало. Нужно было найти людей. Нужно было идти в деревню.

Осторожно ступая исцарапанными ногами по жухлой осенней траве, я поковылял к виднеющейся вдали деревне.

2

Моих родителей нигде не было. Я побежал через поле к деревне. На перекрестке стояло подгнившее распятие, когда-то окрашенное голубым. Наверху креста висела икона, едва различимые заплаканные глаза святого вглядывались в опустевшие поля, в восходящее солнце. На перекладине креста сидела серая птица. Заметив меня, она взмахнула крыльями и исчезла.

Ветерок доносил через поля запах пожарища. Тонкая струя дыма тянулась от остывающих руин в холодное осеннее небо.

Дрожа от страха и холода, я вошел в деревню. По обеим сторонам разбитой грунтовой дороги стояли крытые соломой, наполовину погрузившиеся в землю, лачуги с заколоченными досками окнами.

Завидев меня, деревенские собаки залаяли из-за оград и начали рваться с привязи. Боясь пошевелиться, я замер на середине дороги, ожидая, что собаки в любой момент набросятся на меня.

Внезапно я понял, что моих родителей здесь нет и никогда не будет. Это ужасное открытие потрясло меня. Я сел в грязь и зарыдал, призывая на помощь отца, маму и даже няню.

Меня окружила толпа мужчин и женщин, которые разговаривали на непонятном мне языке. Некоторые придерживали рычащих и рвущихся ко мне псов.

Кто-то ткнул меня сзади граблями. Я отпрянул в сторону. Еще кто-то кольнул меня острыми вилами. Громко вскрикнув, я отпрыгнул в другую сторону.

Толпа оживилась. В меня угодил камень. Я лежал ничком, не думая, что будет дальше. Меня забрасывали сухими коровьими лепешками, гнилым картофелем, огрызками яблок, пригоршнями грязи и мелкими камешками. Я закрыл лицо ладонями и рыдал в дорожную пыль.

Кто-то рывком поставил меня на ноги. Высокий рыжий крестьянин потянул меня к себе за волосы, выкручивая другой рукой мое ухо. Я отчаянно сопротивлялся. Толпа истерически захохотала. Мужчина толкнул меня, поддав башмаком на деревянной подошве. Толпа взревела, мужчины схватились за животы, сотрясаясь от хохота, а собаки, тем временем, подбирались поближе ко мне.

Сквозь толпу протиснулся крестьянин с холщовым мешком в руках. Он быстро схватил меня за шею и натянул мешок мне на голову. Потом он повалил меня на землю и начал запихивать в его вонючую грязную утробу.

Я отбивался руками и ногами, кусался и царапался. Но удар по затылку оглушил меня.

Я пришел в себя от боли. Мешок тащили на плечах, через его грубую ткань я чувствовал горячий пот. Горловина мешка была перевязана веревкой. Когда я попытался высвободиться, человек опустил мешок на землю и несколько раз пнул меня. Я съежился, боясь пошевелиться.

Мы куда-то пришли. Я почувствовал запах навоза и услышал мычание и блеяние. Мешок свалили на пол и кто-то хлестнул меня плеткой. Как ошпаренный, прорвав ткань, я выскочил из мешка. Передо мной стоял крестьянин с плетью в руке. Он хлестнул меня по ногам. Я начал подпрыгивать, как белка, а он продолжал хлестать меня. В комнату зашли люди – женщина в замызганном переднике, двое батраков, из-под одеяла и из-за печи, как тараканы, повыползали маленькие дети.

Они окружили меня. Кто-то попытался потрогать мои волосы. Когда я повернулся к нему, он быстро отдернул руку. Они заговорили. Хотя я понимал не все, было ясно, что говорили обо мне. Особенно часто повторялось слово «цыган». Я попробовал обратиться к ним, но лишь рассмешил их своим выговором. Мужчина, который принес меня в дом, снова начал хлестать меня по икрам. Я прыгал все выше и выше, а взрослые и дети захлебывались от смеха.

Мне дали ломоть хлеба и закрыли в дровянике. Тело горело от побоев и заснуть я не мог. В сарае было темно, но было слышно, что где-то рядом снуют крысы. Когда они касались моих ног, я вскрикивал, пугая спящих за перегородкой кур.

Несколько дней подряд крестьяне семьями приходили поглазеть на меня. Хозяин хлестал мои исполосованные ноги, а я прыгал, как лягушка. Меня одели в мешок с дырками внизу для ног. Во время прыжков мешок часто спадал с меня. Мужчины взрывались от хохота, а женщины прыскали глядя, как я пытаюсь прикрыть руками крохотный комочек плоти между ног. Иногда я пристально смотрел на них и они сразу отводили глаза или, трижды сплевывая, опускали голову.

Однажды в дом пришла Ольга – старуха, прозванная Мудрой. Хозяин обращался с ней с большим уважением. Она осмотрела меня, проверила глаза и зубы, ощупала кости, приказала помочиться в маленький горшочек и внимательно осмотрела мочу.

Потом она руками помяла мой живот и долго рассматривала длинный шрам, оставшийся после операции на аппендицит. Она долго и упорно торговалась с хозяином пока он, наконец, не уступил. Она накинула мне на шею веревку и повела за собой.

Теперь я жил в ее лачуге. Это была землянка из двух помещений увешанных пучками подсыхающих листьев, веточек и трав. У нее было много причудливых разноцветных камешков, лягушек, кротов; в многочисленных банках извивались ящерицы и червяки. Посредине хижины, над горящим очагом, были подвешены котлы.

Ольга пояснила мне, что, впредь, я должен буду поддерживать огонь в очаге, таскать из леса хворост и вычищать коровник. В лачуге было много всевозможных порошков для которых Ольга толкла в большой ступе и смешивала самые разнообразные компоненты. Я должен был помогать ей и в этом.

Рано утром я шел с ней в деревню. Местные жители крестились, встречая нас, но, тем не менее, вежливо здоровались. В домах нас ждали больные.

Когда нас приводили к держащейся за живот беременной женщине, Ольга велела мне разминать руками теплое влажное чрево роженицы и пристально, не мигая, смотреть на него. Она, в свою очередь, бормотала что-то и делала знаки над нашими головами. Однажды мы приняли ребенка с гнилой ногой, покрытой сморщенной коричневой кожей из-под которой сочился желтый гной с кровью. Зловоние было таким нестерпимым, что даже привычной ко всему Ольге пришлось каждые несколько минут проветривать комнату.

Весь день я пристально смотрел на гангренозную ножку в то время, как младенец то плакал, то, засыпая, затихал. Перепуганная семья роженицы громко молилась во дворе. Когда внимание малыша ослабло, Ольга взяла заранее раскаленный докрасна металлический прут и тщательно выжгла всю рану. Ребенок метался во все стороны, дико визжал, а потом устал и потерял сознание. Запах горелого мяса заполнил комнату. Тело шипело, как жаркое на сковородке. После этого Ольга залепила рану комками сырого теста, начиненными землей и только-что собранной паутиной.

Ольга лечила почти все болезни и я все больше восхищался ее познаниями. Люди приходили к ней с самыми разнообразными жалобами и она всегда помогала им. Если у мужчины болели уши, Ольга промывала их тминным маслом, засовывала вовнутрь пропитанную растопленным воском скрученную в жгут ткань и поджигала ее. Когда выгорали остатки ткани внутри ушей, привязанный к столу пациент вопил от боли. Затем она быстро выдувала из ушей «опилки», как она называла то, что там оставалось, и смазывала ожоги мазью приготовленной из лукового сока, козлиной или кроличьей желчи и капельки водки.