Закон есть закон (сборник) - Владимир Дэс

Вот так. Просто взяли и у всех на глазах убили человека.

А с виду такие правильные и вежливые молодые люди.

Когда один из них проходил мимо меня, я осторожно глянул ему в глаза и ничего там не увидел.

Либо там вовсе не было ничего, либо за этим «ничего» таилось нечто столь безобразное, что мне не дано ни увидеть, ни понять это.

Я поежился. От этой пустоты мне даже зябко стало.

Прошло еще полчаса.

Они опять открыли люк, схватили еще кого-то из того же бизнес-класса, подтащили к люку, выстрелили в затылок и выбросили наружу.

Мы ахнули.

Зашевелились.

Кто-то попытался встать.

Но приподнявшихся быстро усадили.

Женщины беззвучно плакали.

Мужчины старались не замечать, что их женщины плачут.

Я, обняв свою жену, нервно теребил мочку ее уха.

И все время пытался подглядеть, осторожно вытягивая шею, что там с нашим дирижером.

Он, очевидно, так плотно сидел в своем кресле, что не было видно ни локтя, ни макушки.

Только над соседним креслом возвышался огненно-медный мелко дрожащий пучок.

«Плачет, наверное, как и моя», – сочувственно подумал я.

Прошло еще полчаса.

Ребята к тому времени уже, очевидно, хлебнули.

Один из них вышел на середину салона и объявил:

– Нужен доброволец.

Все съежились.

– Нет добровольца, – констатировал он наконец и после паузы объявил: – Что ж, тогда добровольцем будешь… – тут он повел своим тонким пальцем по рядам и вдруг остановился на кресле рядом с рыжим холмиком, – ты.

И двое его помощников тут же выдернули из норки соседа огненной красавицы – нашего дирижера.

Весь наш оркестр разом ахнул.

Дирижер был бледен, высок и красив.

Одной рукой он нервно поправлял воротник рубашки, другой держал за руку свою пассию.

Казалось, вот сейчас он оторвет свою руку от ее ладошки – и все, ему конец.

Наконец он оторвал свои дрожащие пальцы от мгновенно исчезнувшей из прохода женской руки и посмотрел в нашу сторону. Я поймал его взгляд – он был ватным – и закрыл глаза.

Почему он?

Сидел я так, с закрытыми глазами, рядом со своей дрожащей женой, видя себя рядом с ним, ничего великого не создавший и ничего существенного не совершивший, и вдруг меня прострелило: вот он, мой шанс!

Один-единственный и последний, другого не будет.

Открыл я глаза, вынул из-за головы жены руку, поднял ее вверх и сказал громко и внятно:

– Господа террористы, а можно мне вместо него?

Все, не только террористы, но и пассажиры уставились на меня.

Я даже смутился немного.

– То есть меня вместо него. – Видя все еще недоумевающие глаза публики, я добавил: – меня, а не его, того… – И показал на люк.

Пассажиры зашептались.

Жена моя вся сжалась и стала дергать меня за полу пиджака.

Террористы удивленно поглядели на меня.

Переглянулись между собой.

И один из них, толкнув маэстро назад в кресло, лениво махнул мне рукой.

Я пошел.

Ноги еле ступали.

Кто-то другой, там, в голове заговорил: «Ты что, с ума сошел?»

«Поздно», – ответил я ему.

Меня грубо схватили за плечо и развернули к люку.

Там, за ним, было светло и шумно.

Кругом стояли машины. За ними прятались вооруженные люди в масках и шлемах.

Что-то холодное и жесткое уперлось мне в затылок.

И тут я услышал нечеловеческий страшный крик:

– Н-е-ет!

Это кричал он.

Зачем? Я ведь подарил ему жизнь. Кто он, и кто я? Он нужнее… и я счастлив.

Офицер группы оцепления увидел в бинокль, что лицо человека, которого террористы выбрали очередной жертвой, вдруг расплылось в улыбке. И это в тот момент, когда к его затылку приставили пистолет!

Офицер зажмурился от удивления, протер заслезившиеся глаза, подул на стекла бинокля и, подумав, что это ему почудилось, опять приник к окулярам.

Тот человек уже лежал внизу, на бетонке.

Вокруг его головы медленно расплывалось бордовое пятно.

«Бедняга… – подумал офицер и вздохнул. – И ведь чего только не примерещится в этой чертовой суматохе».

И тут же напрягся – в наушнике, вставленном в левое ухо, уже шел отсчет: «Шесть… пять… четыре…» Через три секунды – штурм.

И, уже полностью настроясь на атаку, подумал:

«И все же он улыбался… этот заложник.

Интересно, чему?»

Злоба

Страха не было, боли тоже.

Была только злоба.

Он понимал, что уходят последние секунды Его жизни.

Нож в шее буквально пригвоздил Его к земле.

Кровь, стекающая струйками по дрожащей сухой коже за ухом, казалось, кипела.

Глаза открылись сами собой, медленно-медленно.

Перед не погасшими еще зрачками высоченным толстым бревном качалась сочная зеленая травинка.

По ней деловито ползла вверх божья коровка.

Обнаружив эту маленькую жизнь, Его затухающее сознание встрепенулось.

Правая рука, перебитая в локте автоматной пулей, дернулась к этой букашке и… осталась на месте.

Божья коровка, ничего не подозревая, продолжала топтаться по травинке, бестолково перебирая лапками.

Это ничтожное существо было совсем рядом.

Если Он соберется с силами и дунет посильнее, эту тварь, пожалуй, снесет с травинки.

Он осторожно вобрал в себя воздух.

И очень сильно – так Ему показалось – дунул.

Ему вообразилось, что воздух вихрем вырвался из легких, обволок божью коровку и, оборвав ей крылья и лапки, зашвырнул маленький трупик в грязную дождевую лужу.

Когда к Нему осторожно подошли люди, Его уже остекленевшие глаза с безумным торжеством смотрели в ту точку на стебельке, где, как и минуту назад, деловито перебирая лапками, ползала вверх-вниз красная букашка с черными пятнышками на крохотных крылышках.

Рот Его был судорожно распахнут, словно он все еще выдувал из себя трупный дух, уничтожающий все живое.

Распухший бордовый язык вывалился набок, и по нему из Его нутра медленно стекало на землю густое, неряшливое кровавое месиво.

Это был Его последний выдох.

Наконец люди в сапогах осторожно окружили Его.

Потом кто-то слегка пнул тело.

Потом пнули сильнее.

Убедившись, наконец, что Он мертв, все оставили Его и ушли.

Ушли к тем, кого Он расстрелял несколькими часами раньше.

Их осторожно подбирали в разных местах и бережно укладывали рядком на траву в тени высокого забора.

Их было пятеро.

Было – и не стало.

Он давно знал, что все Его презирают.

Сокурсники в военном училище в глаза смеялись над Ним.

Смеялись над связью с женщиной старше Его на двенадцать с лишним лет.

Она была некрасивая и с огромным, в пол-лица, родимым пятном.

Он тщательно скрывал эту связь ото всех. Но однажды, выпив лишнего в увольнении, зашел к ней с сокурсниками, показавшимися своими в доску.

Как же над Ним потом издевались!

Не физически, конечно. Но от слов было еще больнее, чем от побоев.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});