История одного поколения - Олег Валентинович Суворов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты не прав, старик, — говорил Эдуард Никите, поправляя очки и стараясь не смотреть на соблазнительные ножки Антонины, — мы живем в идеологическом государстве, поэтому успеха надо добиваться по партийной линии. Тогда и за границу будешь ездить, и все блага иметь.
— Ну, а ты, Антонина, что скажешь? — Никита знал, насколько он эффектнее Архангельского, а потому не сомневался в своем превосходстве над ним.
— Не знаю, ребята, — покачала головой и кончиком темно-вишневой лакированной туфельки красавица Ширманова, — мне как папа скажет, так я и сделаю.
— И замуж пойдешь за того, на кого он укажет? — съехидничал Архангельский.
— Может быть, — миролюбиво согласилась Антонина, — но только если мне самой жених будет нравиться…
От этих слов конкуренты сдавленно вздохнули.
В третьей из комнат, которая принадлежала хозяину квартиры Юрию Корницкому, тоже собралась небольшая компания из трех человек. Смуглый и чем-то неуловимо напоминавший Константина Райкина Игорь Попов пытался настроить гитару, но его обычно проворные руки плохо слушались своего пьяного хозяина. Мечтавший о карьере музыканта, Попов был автором подавляющего большинства надписей — на собственной парте, в туалете, на стенах и заборах, — за которые ему не раз доставалось от школьного начальства, тем более что догадаться об их авторстве было совсем несложно, ибо эти надписи без конца повторялись: «Beatles», «Rolling Stones», «Deep Purple», «Led Zeppelin» и так далее.
Вадим Гринев и Вера Кравец терпеливо ждали, пока он закончит настраивать и начнет петь. Гринев обладал настолько заурядной, незапоминающейся внешностью, что ее трудно описать. Зато он имел два неоспоримых таланта — у него были «золотые руки» и феноменальная зрительная память. Последняя однажды сыграла с ним злую шутку, точнее сказать, эту шутку сыграл с приятелем Михаил Ястребов, поспоривший на пачку сигарет, что Грицев не сможет перечислить всех членов Политбюро ЦК КПСС, посмотрев на плакат с их изображением в течение всего пяти секунд.
В тот момент, когда Гринев, закрыв глаза, перечислял фамилии партийных вождей, Михаил незаметно скрылся, а на его месте оказалась случайно подошедшая директриса. Решив, что Гринев заучивает эти фамилии наизусть, и растаяв от столь явного доказательства «преданности делу Коммунистической партии», она стала поручать оформление школы только ему. С тех пор несчастный Вадим развешивал портреты классиков марксизма-ленинизма и «дорогого Леонида Ильича», писал транспаранты типа «Навстречу XXIV съезду КПСС» и малевал всевозможные стенды.
Изо всех присутствовавших на вечеринке девушек Вера Кравец была наименее привлекательной — рыхлая фигура, короткие ноги, одутловатое лицо. Однако длинные и пышные белокурые волосы вкупе с большими красивыми глазами и пухлыми губами многое искупали. Любопытная особенность — чаще всего ее пухлые губы произносили знаменитое словосочетание Станиславского: «Не верю!» Шел ли разговор о любви с первого взгляда, о возможности построения коммунизма или прогнозе погоды на завтрашний день, Кравец делала недовольную мину, складывала губки бантиком и произносила любимую фразу, даже не потрудившись дать хоть какое-то объяснение своей поистине библейской недоверчивости.
Осталось упомянуть о последнем, шестнадцатом персонаже, который, не зная чем себя занять, слонялся из комнаты в комнату и прислушивался к разговорам одноклассников. Длинный и нескладный Денис Князев был изрядным тугодумом, но при этом отличался феноменальной быстротой речи. Красивым его нельзя было назвать — лицо портили слишком большой нос и лоб, — но и некрасивым тоже: длинные светло-русые вьющиеся волосы придавали ему своеобразное мальчишеское обаяние. Именно из-за этих волос, которые он упорно не желал укорачивать, Князев постоянно подвергался остракизму со стороны представителей школьной администрации. В классе его прозвали «историком» — за любовь к этой науке и способность помнить всех и вся.
Размышляя медленно, но верно, Князев приходил порой к весьма неожиданным выводам. Так, на выпускном экзамене по обществоведению он вдруг сравнил Россию при Петре I и при Ленине, ссылаясь на поразительное сходство двух цитат — из «Арапа Петра Великого» и «Очередных задач Советской власти». «Россия представлялась Ибрагиму огромной мастеровою, где движутся одни машины, где каждый работник, подчиненный заведенному порядку, занят своим делом», — процитировал он Пушкина, после чего тут же перешел к Ленину: «Наша гигантская задача — организация учета, контроля над крупнейшими предприятиями, превращение всего государственного механизма в единую крупную машину, работающую так, чтобы сотни миллионов людей руководствовались одним планом».
«Ну и что ты этим пытаешься доказать?» — поинтересовался у него присутствовавший на экзамене представитель роно.
«Что и Петр, и Ленин пытались превратить всю страну в единую фабрику, действующую по единому плану», — невозмутимо отвечал Князев.
«А разве это плохо?»
«Пока не знаю».
Вот за это «пока», в котором и проявился будущий диссидент, он получил четверку.
Побывав на кухне, где ему предложили выпить водки, заглянув в другие комнаты и потолкавшись среди танцующих, Князев вдруг заскучал и призадумался над тем, как хотя бы на минуту стать центром всеобщего внимания. Вскоре нужная мысль осенила его кудрявую голову, и тогда, воспользовавшись тем, что музыка смолкла, а Корницкий принялся подыскивать нужную кассету, он начал громко созывать всех в гостиную.
— «Друзья мои, прекрасен наш союз!» — воскликнул Денис, когда в комнате стало тесно. — Пока мы все окончательно не перепились или не переругались, предлагаю замечательный тост и не менее замечательную идею. У всех налито?
— Давай рассказывай, — снисходительно предложил Ястребов.
— Я тут прикинул, что ровно через двадцать пять лет начнется третье тысячелетие…
— Ну-у, — разочарованно протянула Антонина, — да к тому времени мы уже состаримся, и нам будет по сорок с лишним лет!
— Для моего тоста это не столь важно, — мгновенно парировал Князев. — Главное в другом — давайте пообещаем друг другу, что на двухтысячепервый год мы обязательно соберемся вместе, как бы нас до этого ни разметала судьба, — причем обязательно в том же составе.
— Проще договориться о ежегодной встрече, — рассудительно заметил Михаил.
— Это само собой, — согласился оратор, — но моя идея более величественна. Представляете, как будет интересно собраться через четверть века, чтобы встретить новое тысячелетие!
