Родная кровь - Антон Дубинин

Король вскочил гонцу навстречу, едва разглядев выражение его лица. Близнецы того не знали, но это был не воин Ричарда — а один из королевских рыцарей, посланный разузнать, почему так долго нет вестей. Звали его сэр Итэн, если это кому-нибудь интересно.

— Итэн, в чем дело? На вас лица нет!

— Дурные вести, мой господин, — признался тот, становясь на одно колено.

— Да полноте, Итэн, не стоит, садитесь вон лучше на скамью! А то что-то мне ваш цвет лица не нравится…

— Мой король, меня прислал принц Ричард.

— Я догадался. Так в чем дело?

— Северный барон продал свою душу диаволу.

— Вот как? — король озабоченно дернулся. — А в чем это выражается, можно узнать?

— Он наслал на войско сокрушительную болезнь, сир. Она как поветрие чумы, и многие уже погибли. Ей довольно нескольких дней, чтобы убить человека, сир. Больной кашляет кровью, потом совсем слабеет, мечется в горячке — и умирает. Говорят, сир, болезнь передается через дыхание.

Король позеленел. Позеленели и Арнольд с Агнессой, но последние нашли в себе силы промолчать. Вопрос пришел со стороны короля:

— Как здоровье принца Ричарда?

— Принц в полном порядке, сир. Он поддерживает больных и сохраняет спокойствие. Он просил не присылать более гонцов, так как болезнь очень заразна.

Король облегченно вздохнул. То же самое невольно сделали и близнецы, — хором, как всегда — и по этому-то вздоху отец наконец обнаружил их присутствие.

— Эй, а вы что здесь делаете? А ну-ка, быстро пойдите вон!

— Ну… отец… мы хотели… — неуверенно начал Арнольд, но не успел договорить до конца: гонец вдруг согнулся пополам и зашелся страшным кашлем. Король уставился на Итэна, как на привидение, но через мгновение опомнился и страшно заорал, обернувшись к своим детям:

— Марш отсюда! Я кому сказал!

А Итэн все кашлял, прижимая ладонь к губам, и кашель его гулко отдавался в высоких сводах, и когда он оторвал руку ото рта, ошеломленные близнецы успели увидеть упавшую на пол темную, дурную кровь. Потом сильные руки отца вытолкнули их прочь из зала, и уже спешившая к дверям мадам Изабель приняла их в свои объятья.

…Они все-таки заразились тогда — и заболели. Лежали вот уже пятый день в своей общей спальне, Арнольд под голубым балдахином, Агнесса — под розовым. Было так плохо, что даже капризничать не хотелось. Арнольд за час накашлял полтазика кровавой дряни. Теперь он лежал и смотрел сквозь шелк балдахина на яркий огонек ночника, у которого молился Волюнтас. В больной голове принца не укладывалась никакая латынь, и он ждал только, когда монах уйдет; он думал, что никогда не заснет — но глаза его неожиданно смежились, перед ним пронеслись какие-то белые всадники, проползли латинские слова в виде длинных желтоватых червей. Мальчик спал.

Это была темная-темная, тихая-тихая ночь. Арнольд спал, и ничего ему не снилось, но дверь спальни внезапно грохнула, тяжеленные сапоги затопали где-то совсем рядом, он открыл глаза и увидел яркое пламя факела сквозь завесу ткани. В следующее мгновение кто-то рванул балдахин снаружи, он разъехался, и взору принца представилось совершенно незнакомое суровое лицо.

— Вставай, мальчик, — резко сказал факельщик. — Тебя ожидают на суде.

Принц спросонья захлопал глазами, как совенок; хоть убей, он не мог так с ходу понять, что происходит. Это явственно не был просто дурной сон: факел трещал, дымил и пах смолой так сильно, как может быть только наяву.

— Никуда я не пойду, вот еще! Я же сплю! — запоздало возмутился принц, делая попытку натянуть одеяло на голову. Факельщик бесцеремонно сдернул его, оставив королевское высочество съежившимся на простынях в одной белой ночной рубашонке до колен.

— Вставай, время не ждет. Ты должен пойти со мной.

— Кому это я должен? — наполовину возмущенно, наполовину — уже — испуганно воскликнул Арнольд. В первый раз за его десятилетнюю жизнь с ним разговаривали таким тоном, и принц внезапно почувствовал себя очень маленьким. Как будто он вовсе не особа королевской крови, а просто мальчик в коротенькой сорочке. Нельзя сказать, чтобы это новое ощущение ему понравилось. Произошла какая-то жуткая путаница, неразбериха, но все еще могло оказаться просто неправдой.

— Я тут никому ничего не должен! Я не хочу ни на какой дурацкий суд, кроме того, я болею! Отстаньте от меня!

Пришедший за ним протянул руку и легко, как младенца, выдернул его из постели. Чтобы не упасть, Арнольду пришлось ухватиться за балдахин. Теперь он стоял перед факельщиком, босой, встрепанный и злющий.

— Ты должен именем короля.

— Король — мой отец! Я принц! — отчаянно вскрикнул Арнольд, но возглас его разбился о спокойный и удивленный взгляд ночного вестника:

— Ты не принц, и твой отец не правит здесь. Идем, тебя ожидают.

— Я больной, — как последний аргумент, пролепетал Арнольд. Ему внезапно стало очень страшно. Будто он попал в середину сна, откуда невозможно выбраться. Он ущипнул себя свободной рукой за щеку — и даже зашипел от боли, но не проснулся. Лицо факельщика завораживало его: такое спокойное, безмятежное, может, даже и красивое — но уж очень не той красотой. Одежды воина были длинными, как у монаха, а рука — крепкой, как металл. Он покачал головой, не веря принцу, и Арнольд понял, что тот прав — у него и впрямь в кои-то веки ничего не болело. Даже сон слетел, как шелуха, а болезнь оставила тело полностью, будто ее затушили, как чадящую свечу.

— Дайте хоть одеться, — смиряясь от страха, прошептал мальчик. Ответом ему был отрицательный жест:

— Не стоит. Теперь это уже неважно.

Уже, вихрем пронеслось в голове у принца, что это значит — уже? Мамочки, неужели меня хотят убить? Может, замок захватили, пока я спал, и теперь мне конец? Почему ночью приходит такой страшный человек, и куда он меня хочет вести? Я не хочу, не хочу, подумал он, зажмуриваясь, и ему показалось, что он куда-то проваливается. Тут неподалеку раздался пронзительный крик, Арнольд открыл глаза — и увидел второго человека с факелом, который вел за руку его сестру. Агнесса мотала светлой головой, путаясь ногами в длинной ночной рубашке. Шаги ведшего для нее казались слишком широки.

Принц и принцесса встретились глазами. В свете двух факелов глазищи у обоих были огромные и очень испуганные. Два воина обменялись кивками и двинулись к дверям. Арнольд шел первым, не смея оглянуться, и плиты пола холодили его босые ступни.

По дороге они поняли, что не знают, куда их ведут. Замок, который двое детей облазили вдоль и поперек, как-то странно изменил свою форму и размеры: вот этой длинной анфилады, кажется, раньше и вовсе не было, а тот коридор должен выводить совсем в другую залу… В полной тишине они прошли галерею портретов, но с них вместо предков смотрели какие-то незнакомые, странные люди. Конная статуя непонятно кого (раньше ее не было, клянусь Богом, не было!) выступила в свете огня из-за поворота, проводила их взглядом. Арнольд хотел закричать — и не смог. Он слышал только свое прерывистое дыхание и тяжелые шаги того, кто шел у него за спиной. Этот факельщик даже злым не казался — он был никаким, и от этого больше всего хотелось заплакать. Потом Арнольд услышал, как хлюпает носом его сестра, и остановился, желая взять ее за руку. Страж, как ни странно, молча посторонился и дал ему подойти к Агнессе, и теперь процессия обрела несколько иной вид — один воин с факелом впереди, другой сзади, а в середине — двое детей, намертво сцепившихся руками.

Дойдя до огромной двери, обитой железом, передний страж остановился и трижды ударил в нее рукоятью факела. Несколько искр, шипя, скатились к ногам близнецов. Дверь беззвучно распахнулась, и яркий свет сотен свеч и светильников хлынул из нее. То была Зала Суда.

Один или два раза детям уже приходилось здесь бывать — когда король Альберт рассматривал дела особой важности, на которых требовалось присутствие всей королевской семьи. Места близнецов находились тогда в королевской ложе, для них ставили специальные высокие кресла. Но на этот раз их повели отнюдь не в ложу. Стражи проводили их до узкой деревянной скамьи за особой перегородкой, и это была скамья подсудимых.

Арнольд затравленно озирался, и ему казалось, что в зале нет ни одного знакомого лица. Одновременно все они кого-то ему напоминали, а народу собралось множество — шелест многих голосов носился меж драпированных алым стен, подобно шуму моря. Место Короля пустовало; на кресле обвинителя сидел некто в белом судейском парике, и его лицо тоже казалось смутно знакомым. Арнольд неожиданно понял, что у него кружится голова от страха, и поспешно сел на деревянную скамью — только чтобы не упасть. Ноги стали словно бы ватными. Агнесса, которую он невольно потянул за руку, опустилась рядом с братом и прижалась к нему. Скамья была очень жесткой сквозь тонкий шелк их ночных рубашек. Арнольд вдруг остро осознал, что сидит босой и почти голый под этими бесчисленными взглядами, на ярком свету — и ему стало жарко от стыда.