Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества - Бьёрн Ларссон

Внезапно он нагнулся и, схватив мою култышку, на глазах у всех что было силы стиснул её.

У меня потемнело в глазах, но я не впал в беспамятство и не проронил ни звука.

Флинт выпрямился и обвёл взглядом своих подчинённых, которые тряслись от страха, застыв в самых невероятных позах и с перекошенными физиономиями.

— Сами видите, — спокойно молвил Флинт, — Сильвер настоящий мужчина.

Для Флинта это было верхом дружелюбия и человеческого сочувствия.

Целый день я маялся на солнцепёке. Боль то отпускала, то снова накатывала, вторя биению сердца. И всё же я жил.

Самое главное было жить. Израэль Хендс выставил мне бутылку рома, как будто в роме заключалась соль жизни, но я даже не притронулся к ней. Я никогда не испытывал особой тяги к спиртному, меньше всего я нуждался в нём в тот день.

Поздно вечером я попросил Джона, корабельного юнгу, принести фонарь и сесть рядом со мной. У меня всегда была слабость к мальчишкам. Не потому, что я хотел их пощупать, вовсе нет. Меня вообще не тянет к коже или к телу, что мужскому, что женскому. Может, потому, что у моего собственного тела отхватили здоровый кусок. Когда я спал с женщинами (без этого ведь нельзя, иначе свихнёшься), я, с вашего позволения, старался провернуть дело поскорее. Но молоденькие мальчики сделаны из другого теста. Они чисты, как выскобленное днище, гладки, как надраенная медь, и невинны, как монашки. Что бы ни творились вокруг, их ничем не проймёшь. Взять, к примеру, Джима — Джима Хокинса с «Испаньолы». Он пристрелил Израэля Хендса… и поделом тому… он стоял рядом с умирающими, слыша их стоны, а с него — как с гуся вода. Когда мы покидали этот проклятый остров, он был уверен, что вся жизнь у него ещё впереди.

Вот и Джон был такой. Тёплой карибской ночью, когда я обнял его за плечи, точно старого друга, он не отстранился. Даже спросил:

— Вам больно, мистер Сильвер?

Спасибо на добром слове, подумал я. У меня не было для него честного ответа. Не мог же я признаться, как ноет несуществующая нога, которая, наверное, плавает где-нибудь по соседству с нашим старым «Моржом»… если, конечно, её не заглотнули акулы. Жалко, что я не попросил лекаря сохранить обрубок. Надо было снять с него мясо, а кость оставить себе на память — вот как следовало бы поступить. Теперь же перед моим мысленным взором рисовалась картина того, что отрезанную ногу находит на берегу какой-нибудь негритос, не подозревающий о том, что она принадлежала мне, Долговязому Джону Сильверу.

— Нет, — только и сказал я своему тёзке, — у мистера Сильвера никогда ничего не болит. Да и может ли быть иначе? Кто б меня уважал, если бы я принялся скулить из-за оттяпанной ноги, а?

Джон смотрел на меня с нескрываемым восхищением. Право, этот мальчик верил в Сильвера.

— Расскажи-ка лучше про бой, — попросил я.

— Вы ведь сами в нём участвовали, мистер Сильвер.

— Верно. Но хотелось бы послушать твой рассказ. Сам понимаешь, мне было не уследить за всеми событиями, я был занят другим.

Подобное объяснение вроде устроило Джона. Он не уловил никакого подвоха.

— Мы взяли в плен десять человек, — доложил юнга. — Среди них одну женщину.

— И где она теперь?

— По-моему, у Флинта.

Ясное дело. Флинт был помешан на женщинах и непременно распускал лапы. На своём веку я перевидал много капитанов, с некоторыми даже ходил в море. Они были один хуже другого, но никто, за исключением Флинта, не позволял себе прибирать к рукам пленных. Некоторых даже ссаживали на берег за то, что они хотели воспользоваться какой-нибудь девицей для собственных нужд. Да я сам сколько раз вносил в корабельные законы статью о неприкосновенности женщин. Либо на них имеют право все, либо никто. Уж не помню, что по этому поводу говорилось в законах на «Морже». Скорее всего, ничего. Но Флинту чужие законы вообще были не указ, он всегда руководствовался собственными.

— Ага, — отозвался я. — И как ты думаешь, что с ней делает капитан Флинт?

Бедный парнишка покраснел. Аж умиление берёт от таких.

— Ну ладно, вернёмся к бою, — продолжил я, чтобы перевести разговор на другую тему. — Ты собирался рассказать о нём поподробнее.

— Откуда мне начать, мистер Сильвер?

— С самого начала. Всякий рассказ начинается с начала.

Мне хотелось поучить его. Чтобы преуспеть в жизни, любой юнец должен уметь травить байки. Иначе его будут раз за разом обводить вокруг пальца.

— На рассвете марсовый заметил впереди судно, — приступил к рассказу Джон. — Погода стояла ясная, так что видать было далеко. Мы шли на всех парусах, но настигли корабль, только когда пробило восемь склянок. Первый помощник поднял красный флаг.

— И что это значит?

— Что нечего ждать милости! — выпалил Джон.

— А это что значит?

Джон затруднился с ответом.

— Я точно не знаю, — наконец смущённо произнёс он.

— Тогда я сам растолкую. Это значит, что биться будут не на жизнь, а насмерть. И победитель определит, жить побеждённым или умереть. Теперь ясно?

— Да, мистер Сильвер.

— Рассказывай дальше!

— Израэль Хендс назвал Флинта потрясающим капитаном. Он сказал, капитан Флинт нарочно сделал так, чтоб корабль противника оказался у нас с подветренной стороны и солнце светило им в глаза. Хендс сказал, их дело было безнадёжное, им надо было сразу сдаваться, а не вступать с нами бой. Сначала мы зашли к ним с кормы и дали залп, потом развернулись другим бортом и выстрелили опять, всем лагом. В общем, мы продырявили им паруса… а ещё у них завалилась мачта.

— Завалилась мачта?

Такой отчёт едва ли можно было назвать полным. Пушечным ядром, попавшим в самую середину грот-мачты, её раскололо в щепы, и она с оглушительным треском рухнула за борт. Хлестанул по воздуху лопнувший грот. Корабельные стрелки, которых парус и мачта прихватили с собой в этом падении, успели только издать предсмертный крик.

— Ну, сломалась, — не слишком удачно поправился Джон.

— А затем? — спросил я.

— Затем вся команда «Моржа» выстроилась вдоль борта. У каждого был при себе мушкет, сабля и абордажный дрек.[2] Все кричали.

— Почему все кричали?

— Чтобы нагнать страху, — без запинки отвечал Джон. Уж это он, как ему представлялось, знал точно.

— Верно! — сказал я. — А ещё они вопили, как недорезанные поросята, потому что с испугу наложили в штаны.

Джон удивлённо воззрился на меня.

— Разве у нас на «Морже» не все храбрые? — спросил он.

Я промолчал. Парню надо было учиться жить своим умом.

— А потом? — снова стал допытываться я. — Что случилось потом?