Роман О Придурках - Валерий Тимофеев

— Хорошо, молодец, хвоста пока не обнаружено.

Далее, через проходные дворы в толкучку ярмарки, ку-пить у чурок пару ведер картошки — сегодня выбрала сине-глазку, в киоске отовариться на двести десять грамм вче-рашней чайной колбасы.

В центр сейчас же уйдет сообщение, что у нее все в порядке: слежки нет, месячные по графику, денег до сти-пендии осталось с гулькин нос, а стипендию, как всегда, задерживают, и, если к ней не прибудет кошелек, то есть курьер курьерским поездом с "манями" и "ванями"*, она с себя снимает всякую ответственность за подготовку пред-стоящей крупномасштабной операции, о сути которой она, дабы не сглазить, и под пытками ничего не скажет ни вра-гам, ни своим. Пусть они, если такие жмоты, сами приле-тают, сами внедряются и пашут тут за те гроши, что ей пе-реводят с такой позорной нерегулярностью. Она что, по-хожа на агента прогнившего коммунизма, чтобы пахать с риском для жизни за чью-то идею?

И, хоть она и ворчала, а в животе у нее закипал заранее включенный на половинную мощность маленький куриль-ский вулканчик, рождающий в необходимых для снятия стресса дозах злую сердитость и отпугивающее предстоя-щими выбросами бульбуканье, к подруге она явилась точ-но по графику.

ДВОЕ ОСТАЛЬНЫЕ, КОТОРЫЕ РЯДОМ

Леха и Васька, взмокшие от пота и пива, нет, сперва от пива и лишь потом от пота, в сотый раз доставали непо-слушными пальцами из драных мешков раздолбанные вра-гами науки приборы, пьяно смотрели на них, туго сообра-жая — куда же втыкаются разные оборванные концы и за-гогулины, подсоединяли несоединимые провода, отчего приборы таинственно пощелкивали фазами, взбрыкивали тонконогими стрелками, ворчливо брызгали искрами и об-давали тугих аспирантов вонючим черным дымом. А напу-ганные в усмерть парни матюкались срочно заученным густым деревенским матом, разбрасывали ценную науч-ную аппаратуру по загаженным тучными коровами лугам и поминали последними оставшимися у них в памяти внят-ными словами горячо любимого профессора Лосева-Рогатова. Это по его гнусному распоряжению сослали ас-пирантов на сельские просторы, чтобы в наказание за дол-гое зимнее ничегонеделание они как можно подробнее изучили сочные запахи, неповторимый устойчивый вкус и благородный цвет грязной своей Родины и, местами пере-ходящий в овраги, не всегда тропический климат родной области.

— Вась, — жалобным голосом простонал малохольный как заблудившийся в двухполуведерной кастрюле с по-моями огурец Леха. — Может на сегодня все, кранты объя-вим?

— Я тебе дам кранты! — полупьяно послышалось в ответ. — Мы только по три банки заглотили! Еще по столько же осталось, да НЗ, да в мензурке грамм сто пятьдесят спирта неразбавленного. Их прикажешь бросить на поле боя, при-кажешь сдаться на милость поскотины? — ввернул Васька не к месту впервые услышанное из уст простого народа и понравившееся ему глубоким смыслом слово. — С таким вооружением мы с тобой запросто можем до утра пахать, и даже не сеять. А ты — все! А ты — кранты! Вот, я вспоми-наю, однажды в… ладно, где это было, не важно, мы взяли пива по две банки на нос, а солнце в устье реки По… по…

— Какой реки? — сделал стойку фокстерьера перед фок-стерьершей вечно собранный в последний путь Леха.

"Ну, парень, чуть ты в очередной раз не провалился, — смерчем прокатилось по затуманенным мозгам. — Ищи броду, когда суешься в чужое болото", — увещевал себя Васька, проявляя чудеса выкручиваемости. Трижды про-кашлялся, поднял на Леху полные голубого неба чистей-шие из честнейших невинные шарёшки, и прожевал непо-нятливому:

— Солнце, говорю, в устье реки по — ярче здешнего бу-дет, усек?

— Ну и что?

— А то! Пива мало, жары много. До ближайшего ларька полсуток ходу, да и неизвестно, пиво там кончилось или еще не начиналось.

— Ну и что? — опять не врубился Леха.

Но Васька, допустив опечатку, то есть, чуть не сдав себя вместе со своими потрохами, малость переволновался и призабыл, о чем он хотел, как всегда в воспитательных це-лях, поведать другу по изнурительному труду. Чтобы не напрягать извилину вспоминанием, ляпнул привычно и громко.

— Нечего дурака валять, работай, сын конфискованных кофейных наркоплантаций! — и, показав ему здоровенный кулак, двинулся по слякотному полю собирать в корзину торчащие из луж, местами еще дымящиеся, кое-где поряд-ком подостывшие, но в таком виде особенно вкусные при-боры.

Работать. Всю жизнь он слышит только одно — работать. Меняются хозяева, меняются страны и широты, меняется язык, на котором произносят команды, да кнут порой че-редуется с пряником. Кофейные плантации, гарем афри-канской жрицы Чупы-Чупсовны, кооператив "Сосульки" в китайском квартале монгольского стойбища, теперь вот университет.

На что рассчитывал Леха, отправляясь в Россию? Ему показали на фотографии памятник ихнего вождя. Вождь указывал рукой в сторону светлого будущего, которое, су-дя по его целеустремленному взгляду, он точно видел и не иначе как за ближайшим углом, может даже в ближайшем гастрономе. На постаменте памятника, как бы в подтвер-ждение чистоты помыслов, крупными буквами было выби-то: "Учиться, учиться и учиться…" Он, всю жизнь меч-тающий получить надежное образование, даже специально закончивший изначальную кофейную школу с именной бамбуковой медалью за успехи в стрелянии из рогатки и в скоростном лазании наперегонки с обезьянами за спелыми бананами, клюнул на согревающие детскую душу слова, и согласился внедриться в эту страну. Несколько лет терпе-ливо работал на любой работной работе, ждал, когда же его, наконец, учить будут. Устал ждать, стал вопросы зада-вать, справки наводить. На вопросы никто не хотел вслух отвечать, справку тем более с подписью и печатью, не да-вали. Но в темном углу, шепотком и на ушко ему подска-зали люди умные. На том постаменте, после слов про "учиться" жирное многоточие стоит. Он, дурачок, хоть и с бамбуковой медалью, на многоточие в свое время внима-ния не обратил, полагал, что, у кого сколько точек на кон-це умещается, столько раз к первым трем разам его учить обещают. А в нем, в многоточии этом, самое главное и со-крыто. Учиться они призывают коммунизму. Диковинная, надо сказать, штукенция. Это когда каждый по заветам за троих добровольно и осознанно работает, если не хочет работать за десятерых далеко и принудительно, а все ос-тальное за него промежду собой честно делят другие, ко-торые некоторые, которых, вообще-то, ежели посчитать по головам, мало, но им все равно всего мало, и они непре-менно хотят больше, и чтобы сейчас, и во имя твоего же, оказывается, тобой не понимаемого, но блага. Вот, оказы-вается, как расшифровывается надпись на постаменте.

Понял Леха, что лех-пухнулся. Но… не идти же с чис-тосердечным. Терпит. Говорят — работать, и работает, дело для него привычное: на Родину-мамку, на тетеньку Мань-ку, какая ему разница, кому ввалять ваньку-встаньку. Что еще остается делать бедному Лехе.

Только Ваське и может Леха слово поперешное ска-зать, только единственный незавербованный друг его за все простит и не каждый раз отлупит, за что Леха, тоже не каждый раз, щедро подкладывает Ваське то жирную сви-нью в постель, то еще какую гадость сделает. Каждому че-ловеку отдушина нужна.

— Ничего, я покажу ему, как я умею работать, еще умо-лять будет, чтобы закончили быстрее. Вот возьму и специ-ально, втихаря, все пиво выпью, спирт разбавлю чем-нибудь несъедобным и в землю глубоко-глубоко закопаю, а место схорона нарочно забуду, чтобы и под пытками не проболтаться. Посмотрим, как этот враг всех рабов запоет! — Леха противно скрипел зубами, зло сверкал загорелыми на далекой южной родине белками глаз в сторону "надзи-рателя" и гортанно выкрикивал одному ему понятные про-клятия на родном кофейно-плантатном языке.

РАЗБОРКИ

Солнцу надоело болтаться высоко в небе над сгорблен-ными спинами двух придурков и наблюдать их бесполез-ный для Родины, но регулярно оплачиваемый заботливым отечеством, труд. Оно смачно сплюнуло вниз, не попало; от огорчения сплюнуло еще раз, теперь попало; и с чувст-вом исполненного долга отправилось на покой.

"Надзиратель" разогнул спину, стряхнул с затылка что-то липкое и, потянувшись и не узнавая, посмотрел в сторо-ну "раба".

— Лех? Ты, что ли?

— А ты кого — деда Мазая ожидал увидеть?

— Не, для деда Мазая у тебя уши не того размера, — успо-коил друга Васька.

— Во, дуб! Уши были не у деда Мазая, а у спасенных им обезьян! — продемонстрировал Леха знание классической литературы своей новой родины.

— Насчет обезьян ты, возможно, и прав, но только коро-ва, под которой ты проползал, чегой-то на тебя уронила, и, ежли ты такой подарок до дома не растрясешь, помидоры в вашем саду получат ощутимую прибавку гумуса. А ты вдовесок еще более теплую, чем этот подарок благодар-ность любимой мамы.