Слезы пустыни - Башир Халима

Согласно поверью, чем больше шрамов получит мальчик, тем более храбрым воином и бойцом он станет. У некоторых мужчин загава имелись целые созвездия шрамов по всей шее и груди, но у моего отца — нет. Он происходил из древнего рода вождей племени, и его образование и умение хорошо вести торговлю высоко ценились. Отец был скорее мыслителем и деревенским философом, нежели воином, редко выходил из себя, быстро все прощал и ни разу в жизни не поднял на меня руку.

Отец носил традиционный кинжал загава, привязанный к руке чуть ниже надплечья. У кинжала были деревянная рукоять, серебряная головка и кожаные ножны, изукрашенные змеиной кожей и тонкими геометрическими узорами. Все мужчины загава носили такие кинжалы в знак своей готовности сражаться, если понадобится. На поясе у него висела связка хиджабов — маленьких кожаных мешочков, изготовленных факирами, в каждом мешочке — зашитое в него заклинание, нацарапанное на клочке бумаги.

Отцу было около тридцати пяти, когда он женился на моей матери, Бохете. Однажды он увидел ее на деревенской улице и влюбился с первого взгляда — ей тогда только что исполнилось восемнадцать и она была истинная красавица. Он пришел к бабуле Сумах и испросил разрешения жениться на ее дочери. Бабушка уже давно не жила с мужем, и ей с детьми довелось хлебнуть лиха. Отец был богат, и бабуля знала, что человек он хороший. Она чувствовала, что из него получится отличный муж для ее старшей дочери, и дала согласие на брак.

Уже давно перевалило за полночь, а мы с отцом всё лежали у огня и разговаривали. Он рассказал, каким необычным стал день моего имянаречения, даже не считая обнаружения белой ресницы. К воротам нашего дома явился старик на верблюде. Несмотря на то что он был чужаком, его пригласили войти, ибо у нас заведено оказывать радушный прием странникам. Но стоило только ему остановить взгляд на моей матери и бабуле Сумах, как он впал в страшную ярость.

Оказалось, что это бабушкин муж, с которым она давным-давно жила врозь, и он ехал много дней, чтобы найти ее. Загава делятся на три клана: тохир, коубе и бидеят. Бабушка и дедушка происходили из разных кланов. Сбежав от него, бабуля Сумах отправилась в родные места, к своему племени, коубе. Дедушка, живший в дальних землях клана бидеят, все эти годы не мог напасть на ее след.

Но однажды он услыхал, что девушка-коубе из деревни Хадура — нашей деревни — вышла замуж за богатого и красивого мужчину из клана тохир. Дедушка выяснил имена семьи и уверился, что его исчезнувшая жена как-то к этому причастна. И вот дедушка отправился в путь, оседлав своего верблюда, чтобы выяснить, не его ли это семья, которую он так давно утратил. По прибытии он удостоверился, что так и есть и что его старшая дочь уже замужем. Дедушка, размахивая кинжалом, в ярости налетел на моего отца.

— Как ты осмелился жениться на моей дочери? — кричал он. — Кто дал тебе на это разрешение? Уж точно не я, ее отец!

Прежде чем мой отец успел сказать хоть слово, бабуля Сумах вскочила на ноги и выхватила из платья кинжал. Женщинам загава не полагается носить кинжалов, и все уставились на нее с отвисшей челюстью. С тех пор как бабуля в последний раз видела своего мужа, прошло пятнадцать лет, но ей не составило труда узнать его.

— Только попробуй подойти ко мне! — завопила она; лицо ее превратилось в грозовую тучу. — Оставь в покое меня и моих детей!

Как и следовало ожидать, бабушкино вмешательство мало чему помогло. И когда дедушка обнаружил, что пир устроен в честь имянаречения новорожденной, это только подлило масла в огонь. Мало того что жена сбежала от него, а старшая дочь вышла замуж без его благословения, у него уже появилась внучка! Дед потребовал, чтобы меня отдали ему, пригрозив навеки проклясть брак дочери и зятя.

В традиции загава худшее, что может сделать один мужчина другому, — это опозорить его, и отец знал, что должен подойти к вопросу весьма осмотрительно. Он созвал старейшин деревни — мужчин дедушкиного возраста и старше, — и они попытались действовать уговорами: ничего не поделаешь, сделанного не воротишь, молодые люди поженились, ребенок родился, и ему дали имя этим утром.

Мой отец оставил старейшин беседовать и вернулся с наволочкой, набитой деньгами. Он отдал их дедушке, объяснив, что это задаток за приданое, которое он будет выплачивать за руку его дочери. Должно быть, дедушка решил, что лучше поздно, чем никогда, ибо настроение его внезапно улучшилось.

Отец забил очередную корову и объявил, что ныне тройной праздник. Первый повод для него — имянаречение, второй — обнаружение белой ресницы у ребенка, а третий — воссоединение давно разлученной семьи. Единственным человеком, который не особо радовался такому повороту событий, была бабуля. Она не удостоила дедушку ни словом, а просто стояла и пожирала его глазами, сжимая кинжал и проверяя на руке остроту клинка.

Дедушка прогостил у нас день-другой, прежде чем отправиться назад, в свою деревню. Он сказал бабуле, что теперь, узнав, где она живет и что она счастлива, со спокойной душой может возвращаться домой. Но бабуля по-прежнему только пригрозила ему кинжалом и велела убираться восвояси.

История о том, почему бабуля сбежала от дедушки, была замечательной, добавил отец. Теперь он стал гораздо лучше понимать, отчего она так свирепствует. Но эту историю, воистину потрясающую, он приберегает для следующего раза. Все уже разошлись спать по своим хижинам, и нам пора последовать их примеру.

Он взъерошил волосы на моей сонной голове:

— Теперь тебе известно, откуда у тебя такое имя. И как знать, может быть, однажды ты станешь целительницей, так же как наша знахарка Халима.

Отец не знал, что его слова окажутся пророческими.

2

Путешествие бабули в Затерянную долину

Отец уехал рано, ему предстояло провести день в полях, присматривая за скотом. За завтраком, состоявшим из асиды, я не могла выбросить из головы историю деда и бабушки. Чем же он так обидел ее, ломала я голову, чем довел до того, что она сбежала?

Я украдкой покосилась в сторону дымного очага. Бабуля свирепо таращилась в громадный черный горшок, помешивая кашицу до тех пор, пока та не дошла до нужной консистенции. Меня подмывало пуститься в расспросы, но я сразу же отказалась от этой мысли. Слишком хорошо я знала бабулю. Она частенько бранила меня, а то и задавала взбучку. Глубоко в груди у нее билось золотое сердце, но она всегда была строгой, и все побаивались ее.

Я называла бабулю абу — на языке загава это значит «бабушка». Высокая, сильная, с круглым лицом, обрамленным косичками — загавские женщины исстари заплетали их близко к черепу. Один ряд шел вдоль лба, а остальные — назад, ниспадая на шею. Глубокие диагональные шрамы пересекали ее виски, а левая сторона лица была испещрена крошечными резаными отметинами — рубцами клана коубе. У каждого клана есть своя система отличительных знаков.

У нас, загава, считается, что шрамы украшают женщину. Как-то раз бабуля рассказала мне, что ее мать и бабка провели несколько часов, нанося ей надсечки, когда она была совсем еще малышкой. Эти два шрама на висках были сделаны бритвенным лезвием, а крошечные шрамики на щеках — с помощью острого каменного обломка. Мне это тогда казалось восхитительным, и я просто не могла дождаться, когда подрасту и мне сделают такие же.

Бабуля любила носить яркие тобы всех цветов радуги, словно по-прежнему была юной незамужней девушкой. Ей было за сорок, но она оставалась красивой, с царственной осанкой и в отличной форме для тяжелой работы. Она носила золотые серьги, браслеты и ожерелья, украшенные сверкающими алыми самоцветами. Некоторые драгоценности перешли к ней от предков. Дарфур богат золотом, особенно если искать глубоко в горах.

Не рискнув попросить бабулю рассказать мне о том, как вышло, что она оставила дедушку, я решила припереть к стене маму и вытянуть эту историю из нее. Мою красавицу-мать считали в нашей семье доброй душой. У нее были совершенно такие же шрамы, как и у бабули, и всякий, кто видел их вместе, сразу понимал, что они состоят в близком родстве. Стиль и форма шрамов специфичны для каждой семьи.