Слезы пустыни - Башир Халима

— Ты почему одна? — удивленно спросила ее мать. — Что случилось?

— Ничего, — соврала я. — Просто мама разрешила мне прийти одной. А где Шадия? Она выйдет поиграть?

Я провела весь день с Шадией. Когда солнце стало садиться, я сказала ее матери, что боюсь темноты, поэтому не очень хочу домой. Нельзя ли мне остаться у них? Конечно, мать Шадии уже догадалась, что тут что-то не так, и настояла на том, чтобы отвести меня домой. Как только мы вошли в ворота, бабуля принялась бранить меня и рассказала матери Шадии, что именно я натворила.

Увидев малыша Мо, я поняла, что правильно сделала, удрав. На лице у него были воспаленные красные порезы, замазанные пастой из серого пепла. Он потерянно хныкал и то и дело тянул руки к ранам. Выражение лица у него было печальное и растерянное, словно он задавался вопросом, за что, скажите на милость, ему причинили боль. Ему было всего два года, и он был слишком слабым и смирным, чтобы убежать.

Я знала, что отныне должна далеко обходить бабушкино жилище, иначе она меня сцапает. Но бабуля была слишком умна, чтобы поднимать из-за этого шум, и быстренько притворилась, что все забыто. Она продолжала пытаться заманить меня в свою хижину, но это только усиливало мои подозрения.

— Что же ты ко мне не заходишь, золотко? — говорила она. — У меня есть для тебя кое-что вкусненькое.

Я, набычившись, смотрела на нее:

— Нет! Ни за что! Я знаю, что ты затеваешь: хочешь меня порезать!

Через несколько месяцев в гости пришла Бахита, одна из лучших бабушкиных подруг. Бабуля позвала меня и сказала, что Бахита принесла мне подарок. Улыбаясь до ушей, я зашла в хижину, совершенно забыв, что случилось в предыдущий раз. Но как только я переступила порог, бабуля схватила меня, и я сразу поняла, что они задумали.

Бабуля будто в железных тисках зажала меня у себя на коленях. Я кричала и вырывалась, как дикая кошка, когда Бахита подступила ко мне с лезвием. Она попыталась сделать первый надрез на моем левом виске, но я пинком отбросила ее. Бахита упала на спину, и лезвие чиркнуло мне по щеке, прямо рядом с носом. Я почувствовала, как по лицу струится теплая кровь, изо всех сил впилась зубами в бабушкину руку и замолотила ногами, чтобы Бахите не удалось подойти ко мне.

— Я не могу! — закричала та. — Она просто как сумасшедшая!

— Надо! — рявкнула на нее бабуля. — Ты должна это сделать!

— Ну смотри сама, как я могу, если она с ума сходит? Это невозможно. Еще пораню ее.

Мои зубы по-прежнему сидели глубоко в бабушкиной руке, пока они с Бахитой продолжали спорить. Бабуля даже не вздрогнула: это означало бы признать, что я причинила ей боль. В конце концов, получив еще несколько хороших пинков, Бахита бросила бритву и отказалась действовать дальше.

Бабуля повернулась ко мне.

— Трусливая девчонка! — изрыгнула она. — Где твоя храбрость? Твоя храбрость! Разве ты не знаешь, что ты загава? Загава! Трусиха!

В слезах я примчалась к маминой хижине, хотя в глубине души была очень рада, что сбежала.

— Почему бабуля такая противная? — всхлипывала я. — Она все время бьет нас и хочет сделать нам больно. Посмотри только, что она сейчас мне сделала!

Мама обняла меня и стала гладить мое порезанное лицо, после чего отправилась поговорить с бабушкой.

— Ну сама посуди, Халима ведь очень упрямая. Она не будет слушаться и не будет подчиняться. Не пытайся снова ее порезать. В этом нет никакого смысла, и ты действительно можешь навредить ей.

Бабуля не возражала: раз так, она умывает руки.

Но когда вечером пришел домой отец и увидел, что натворили теща и ее подруга, он страшно разозлился. Я сказала ему, чтобы он не слишком расстраивался: я отбилась от них и снова сбежала и теперь им вряд ли удастся порезать меня. И вообще, бабуля, кажется, навсегда оставила эту затею.

Похоже, что это весьма подняло ему настроение. Отец протянул ко мне руки, тихо напевая:

Иди ко мне, дитя мое, Я обниму тебя…

Он усадил меня к себе на колени, взъерошил мне волосы и поцеловал в макушку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Пока я здесь, никто не сделает тебе больно. Со мной ты в безопасности.

Конечно, отец готов был отвечать за каждое сказанное им слово. Но нет на свете непобедимых мужчин, как бы ни хотелось этого их маленьким дочерям.

4

Мо, Омер и я

Однажды мама проснулась с ужасной болью в ухе. Мы испугались, что ночью туда заползло какое-нибудь насекомое. Бабуля осмотрела ухо и заключила, что надо налить в него немного горячего кунжутного масла, чтобы заставить насекомое выползти. Мама легла на бабушкину кровать. Бабуля разогрела масло, проверяя его пальцем, и, когда оно достигло нужной температуры, влила немного маме в ухо. Она спросила, каково ощущение, и мама сказала, что это довольно приятно, тепло и успокаивающе.

Бабуля продолжала лить масло, наполняя доверху мамино ухо, а потом мы сидели и ждали. И мы ждали, и ждали, и ждали. Наконец, бабуле пришлось признать, что упрямое насекомое не выползает. Есть только одна вещь сильнее, чем кунжутное масло, сказала она, а именно бензин. Я никогда не слышала, чтобы кому-нибудь лили в ухо бензин, но бабуля настаивала, что это сработает.

Она отправилась за канистрой бензина, которым отец заправлял свой лендровер. Отец предупреждал меня насчет этой канистры — шутки с бензином плохи, и мне не разрешали даже прикасаться к ней. Я недоумевала: неужели это подходящее средство для лечения маминого уха? Он предназначался для лендровера, машины, а не для человека. Бабуля вернулась с тяжелой металлической канистрой. Она открутила крышку и налила немного жидкости в глиняную миску, и мой нос уловил густые дурманящие пары.

— Ты правда думаешь, что это хорошо для маминого уха? — рискнула я.

Бабуля свирепо зыркнула на меня:

— Бензин — достаточно сильная вещь, чтобы двигать эту большую машину, верно? Так что он будет покрепче кунжутного масла. Или у тебя есть соображения получше?

Я покачала головой:

— Нет.

— Ну вот и молчи. Кто здесь врачует, вообще говоря? Тебе волю дать, мы бы твою несчастную мать уморили…

Бабуля согрела над огнем плошку с бензином и плеснула щедрую дозу маме в ухо. Мы отошли и стали смотреть, затаив дыхание. Секунду-другую ничего не происходило, а затем мама начала захлебываться и зашлась чудовищным кашлем. Через мгновение она приподнялась и схватилась за горло. Лицо ее сделалось пурпурно-красным. Она пыталась выдавить какие-то слова, но голос ее звучал задыхающимся, придушенным хрипом.

Я схватила маму за страшно трясущиеся руки и прислушалась.

— Воды! Воды! — хрипела она.

Я выскочила из хижины и схватила чашку с водой. С нарастающей паникой я смотрела, как моя бедная мать осушила ее, и через мгновение все началось снова. Мама с мучительной болью хваталась за живот и горло. Весь день она пролежала в постели, слабея с каждой минутой. Она дышала отрывисто и сипло, и ее непрерывно рвало. Я боялась, что она умирает. Это было ужасно.

Вернувшись вечером домой, отец впал в ярость. Он расхаживал по двору, бормоча под нос ругательства.

— Безмозглая женщина! Глупая женщина! Эта глупая, глупая женщина!

Разумеется, он имел в виду бабулю, но я понятия не имела, о чем он говорил. Он проклинал бабулю на английском, чтобы она не понимала и не обижалась. Лишь годы спустя, начав изучать английский в школе, я узнала, что означали его слова.

Всю ночь напролет маму рвало, она дышала с огромным трудом. На рассвете отец был уже на ногах, готовясь везти ее в больницу. Он вынес маму со двора и уложил на задние сиденья лендровера. Я сходила с ума от беспокойства и хотела поехать с ним, но он сказал, что я должна остаться дома и присматривать за маленьким Мохаммедом. Махнув нам на прощание, он отправился в дальнюю поездку в ближайший крупный город.

Он вернулся на следующий вечер. На его лице, мрачном и измученном, читалось беспокойство. Мама очень плоха, объяснил он. Бензин прошел по узкой трубке, соединяющей ухо с горлом, и оттуда попал в желудок и легкие. Ей предстояло провести несколько недель в больнице, но врачи надеются, что она полностью поправится.