Слезы пустыни - Башир Халима

Ободрав животных, она разрубила туши на куски. Мяса оказалось слишком много для нашей семьи, и часть бабуля раздала соседям, ни словом не обмолвившись о том, какой смертью погибли козы. Оставшееся мясо она замочила в сброженной муке сорго, очень горькой на вкус. Она утверждала, что это уничтожит любые яды, которые могли оставаться в тушах. Бабуля зажарила козье мясо, сдобрив его лимонным соком, и с палкой в руке стояла надо мной, пока я ела свою порцию.

Я благополучно пережила поедание отравленного козьего мяса. А вскоре после этого родился мой маленький брат. Первое впечатление, которое осталось у меня, в то время пятилетней девочки, — крошечное морщинистое личико, виднеющееся из белого свертка. Брата назвали так же, как всех первых сыновей в семьях загава: Мохаммедом, в честь святого пророка ислама.

Малыш Мохаммед рос невероятно быстро, и очень скоро начала проявляться его истинная природа. Он унаследовал щедрость и спокойствие отца, материнскую мягкость и кротость — и ни капли воинственного и скандального духа бабули. Малышом он лепил фигурки из глины и тихонько играл во дворе. Он был открытым и добрым, охотно делился сластями. А если отец дарил ему деньги, отдавал их на хранение бабуле.

Мой младший братишка скоро сделался маминым любимчиком. Как только ночь опускалась на деревню и в домах зажигались масляные лампы, я знала, что сейчас начнется сражение за лучшее спальное место. В холодное время года мы оба рвались спать у мамы, но она всегда звала к себе Мохаммеда. В качестве утешения бабуля разжигала огонь в своей хижине и позволяла мне примоститься у нее в ногах, но это вряд ли могло сравниться с тем, чтобы спать прижавшись к маме.

Когда Мохаммед достаточно подрос, он начал выходить играть на улицу, но почти всегда это заканчивалось слезами. Он приползал обратно, голося: «Этот мальчик, этот мальчик, он меня побил!» Однажды на улице на него напали несколько мальчишек из племени фур. Они отняли его игрушечный самолет, в клочья изорвали одежду и крепко поколотили. Мохаммед пришел домой с лицом, покрытым грязными разводами, и с ног до головы в пыли и царапинах. Полуослепший от слез, он проковылял в ворота.

Бабуля Сумах первой заметила его:

— Мохаммед! Мохаммед! Что случилось? И где твой самолет?

— Мальчишки фур… — хныкал он. — Они меня побили…

— ЧТО? Ты позволил мальчишкам фур побить тебя? Но ты ведь загава — почему ты не дрался с ними?

— Я дрался, — всхлипнул Мохаммед, — а они вчетвером…

Бабуля отлично знала, где живут эти мальчики фур. У их семейства был дом на окраине села. Ни секунды не мешкая, она сграбастала под мышку Мохаммеда, схватила за руку меня, и мы отправились вершить месть. Мальчики фур, завидев нас, захлопнули ворота и удрали в дом. Но бабулю это не остановило. Она принялась колотить в ворота кулаком, требуя, чтобы ей открыли. Когда они отказались, она впала в лютую ярость.

— Выходите! — закричала она. — Выходите и сражайтесь как мужчины, вы, трусливые фур!

Тем не менее мальчики фур предпочли не открывать. Забор был высотой метра в полтора, но бабуля не сочла его препятствием. Она подняла меня и опустила на противоположную сторону. Мне в то время было лет шесть, поэтому я была значительно крупнее, чем эти мальчишки, но увидев, что я одна, они ринулись ко мне. Я молниеносно сбросила крюк с калитки, как раз перед тем, как мальчишка фур попытался задвинуть засов. К этому времени бабуля налегла на калитку плечом, распахнула ее и ворвалась во двор. Глаза ее горели гневом, как угли.

Мальчишки отбежали в дальний угол, где их мать что-то стряпала. Бабуля в неистовой ярости прошагала к ним. Хозяйка попыталась выяснить, что натворили сыновья, и извиниться за них, но бабуля ее проигнорировала. Схватив сразу троих, она принялась колотить их, а я набросилась на четвертого. Не помню, удалось ли нам вернуть игрушки Мо, но бой был славный, и бабуля вышла из него победительницей.

Мой отец неохотно покупал нам новые игрушки, тем более что у Мо их постоянно отнимали. Поэтому нам приходилось самим выдумывать себе развлечения. Моей любимой игрой было преследование отцовского лендровера. Когда утром, пыхтя, машина выезжала за ворота, ей требовалось время, чтобы набрать скорость, и мы успевали запрыгнуть на задний бампер. Кадиджа, Мо и я изо всех сил цеплялись за обтянутую холстиной спинку, с трудом подавляя смешки.

В конце концов кто-нибудь кричал отцу, что он везет гроздь незваных пассажиров. Отец медленно останавливался, выходил, чтобы проверить, в чем дело, и обнаруживал нас, детей, сидящих на бампере. Его это забавляло настолько, что он не сердился и не наказывал нас. Мы бежали домой, а по дороге останавливались, чтобы поиграть «в тень». Я вставала на солнце и изгибалась, изображая какое-либо животное или, например, чайник, а Кадиджа и Мо, глядя на мою тень, должны были угадывать, кто или что это.

Мы делали тряпичных кукол из старой одежды, набитой соломой: скатывали соломенную колбаску и зашивали ее в кусок ткани, придавая форму рук и ног, а потом сшивали из колбасок человеческое тело. Мастеря мужчину, мы использовали свои собственные волосы, и получалась небольшая курчавая голова. Но если это была женщина, мы старались найти что-нибудь более длинное и мягкое, например клочок овечьей шерсти.

На стропилах в бабушкиной хижине всегда висел мешок с нашими волосами. Каждый вечер она расчесывала и смазывала растительным маслом мои волосы, чтобы они всегда оставались блестящими и здоровыми. Она собирала все очески и, когда мешок был полон, закапывала их во дворе. Бабуля всегда предупреждала меня: тебе грозит опасность, если у кого-то имеется клочок твоих волос. Злые факиры могли наложить проклятие на твоего недруга, но чтобы оно сработало, они просили раздобыть волосы этого человека.

Тряпичные куклы нуждались в домах, в которых они могли бы жить, и машинах, на которых они могли бы разъезжать. Их мы мастерили из глины. Мы лепили машину — с крышей, окнами и колесами — и оставляли ее на стропилах хижины прямо над огнем, пока она не запекалась до крепости железа. Еще мы иногда делали хердин — лошадей, чтобы наши тряпичные куклы могли ездить на них. Мы сажали мужчину на спину лошади и вкладывали ему в руку копье, изготовленное из тонкой щепки.

Я лепила боевых лошадок для Мохаммеда, для Кадиджи и для себя, и мы выезжали на них сражаться с другими ребятишками. Один ряд глиняных скакунов с тряпичными воинами стоял лицом к другому, и по приказу начинался бой. «Вперед! В атаку!» — кричали мы, причем боевой клич малыша Мо никогда не звучал так восторженно, как наши с Кадиджой. Всадник с каждой стороны выбирал себе противника. Конечно, глиняные лошадки в конце концов разбивались, и последний воин, оставшийся на коне, объявлялся победителем.

Нередко нам требовалось несколько дней, чтобы изготовить лошадкам замену. Вода расходовалась очень бережно, и бабуля ворчала, что она для питья, а не для изготовления игрушек. Мне приходилось дожидаться, пока поблизости никого не будет, и наливать несколько горстей в миску, надеясь, что бабуля не смотрит. Если же это не удавалось, мы шли к деревенскому колодцу — посмотреть, не удастся ли насобирать там достаточно грязи. Но обычно там вертелось несколько ребятишек с точно такими же намерениями, так что конкуренция была жестокой.

Моей любимой игрой была игра «в лунную кость». В стропилах бабушкиной хижины я прятала бедренные козьи кости и вечерами в полнолуние выбегала во двор и кричала: «Кейох адум джагхи гого кей!» — «Выходите играть в лунную кость!» Похоже, окрестная детвора только и ждала моего зова. В центре деревни была открытая площадка, нечто вроде английской зеленой лужайки. Дети толпами устремлялись туда, родители приносили чай, молоко и горячие закуски.

Как же славно было под яркой луной наслаждаться прохладой ночи, когда не нужны масляные лампы, чтобы освещать дорогу! Ребята выстраивались в ряд, спиной ко мне, я как можно дальше бросала козью кость и кричала: «Старт!» — и все бросались ее искать. Она лежала где-нибудь в траве, поблескивая голубовато-белым в серебристом лунном свете. Нашедший обычно кричал: «Я нашел сокровище!» — после чего возвращался на исходную позицию.