В стране долгой весны - Евгений Рожков

Перекурив, старик решил затопить. Он принес дров, уложил их в топку и поджег. Дрова долго не горели, а когда затлели, дым повалил во все щели покосившегося, убогого сооружения Лыляйнына. Старик вышел на улицу и внимательно посмотрел на трубу, но из нее не шел дым. Лыляйнын вернулся в дом, открыл двери, чтобы вышел дым, и стал разбирать свое детище.

На следующий день, когда Руанто опять пригласил старика на чай, Лыляйнын еще с большим пристрастием стал рассматривать печь. Он ходил возле нее, заглядывал в топку, поддувало, гладил, стучал и прислушивался к ней. Теперь он понял, почему печь делается такой массивной. «Дыму нужно пройти побольше путь, чтобы он отдал свое тепло кирпичам, прежде чем выскочить из трубы на улицу», — размышлял он.

Старик попросил Руанто надолбить глины и принести в дом, чтобы она оттаяла. Сам же пошел в гараж к знакомому еще по рыбалке механику.

В гараже он нашел металлическую бочку, попросил механика разрезать ее вдоль, к низу приварить четыре ножки, в днище прорезать два отверстия. Когда все было сделано, Лыляйнын и Руанто принесли полубочку в дом. Старик обложил ее изнутри кирпичом, установил где положено колосники, сверху накрыл тяжелой чугунной доской, и получилась топка. Правда, чугунная доска с конфорками была намного шире полубочки, и потому топка походила на какое-то странное крылатое сооружение.

Затем Лыляйнын принялся делать самое главное — обогреватель. Он тщательно, как заправский печник, разметил колодцы — дымовые проходы — и начал кладку. Хотя он и старался укладывать кирпичи ровно, но они плохо слушались, и обогреватель получился кривым, горбатым, как охотник Рентыргин, которого когда-то помял на охоте медведь.

На «открытие» печи собралось много народа — все соседи и семейство Руанто. Когда в крылатое сооружение Лыляйнына положили дрова и для того, чтобы они лучше горели, полили их слегка керосином, а потом подожгли, то черный едкий дым опять повалил в комнату, и многие не выдержали, выскочили на улицу. Но вот печь загудела, люди, выскочившие на улицу, закричали, что из трубы идет черный дым.

Вымазанный в саже старый Лыляйнын счастливо улыбался.

Первая печь старика оказалась удачной. Она мало требовала угля, но давала много тепла. Руанто перешел в свой дом и был очень доволен.

Спустя некоторое время сломалась печь у горбатого охотника Рентыргина, и он пришел за помощью к Лыляйныну. Старик сложил новую печь и ему. Позже вышла из строя печь в колхозной столовой, и опять за помощью пришли к старику. С тех пор Лыляйнын стал считаться колхозным печником. Не одну еще печь суждено ему было сложить в эту зиму.

Летом, в погожие, теплые дни, когда небо стало голубым и чистым, когда в пойме реки зазеленела трава и кустарник, старик Лыляйнын занемог. Его привезли с рыбалки домой, и, высохший, худенький, маленький, как ребенок, он сидел теперь у окна и не отрываясь смотрел на кусты возле своего дома. Этой зимой ему не суждено будет мастерить в домах сельчан печи, смерть давно стояла на пороге его дома. Этой зимой многим сельчанам будет холодно без его печей.

Осенью, до прихода холодов, Лыляйнын умер. Он так и не узнал, что зимой в домах уже не топили печи. Новая колхозная котельная обогревала теперь весь поселок. Но многим людям дожить до этого помогло тепло Лыляйнына, его выдумка и изобретательность, и они долго помнили об этом.

Когда приходит солнце

Жесткие потоки воздуха слизывают со льда залива выпавший накануне снег, который еще не успел слежаться и затвердеть, и гонят его к настывшим берегам Ветер натыкается на прибрежную гряду, полирует оголенные вершины сопок, а потом ввинчивается в распадок, обрушивая свою мощь на поселок, прижатый к склону.

Длинный, похожий на школьный пенал деревянный балок, поставленный на окраине поселка, от сильного ветра вздрагивает. Окно, залепленное снеговой кашей, еле выдерживает тупой напор пурги.

В балке накурено, пахнет соляркой, которой растапливают по утрам железную печь — большую металлическую бочку на трех изогнутых ножках; тугой дух пота исходит от ватников и портянок, что развешены над печкой.

За небольшим, грубо сколоченным столом возле окна, между двухъярусными армейскими кроватями сидят четверо и играют в карты, запальчиво и шумно спорят, громко смеются, много курят. Пятый обитатель балка, бригадир Семен Жарков лежит на кровати, подложив под тяжелую голову мускулистые волосатые руки.

Месяц назад бригада приехала в подшефный колхоз строить ледник. Из-за частых поломок поселковой электростанции работа не клеилась. На прошлой неделе полетел компрессор, а в довершение ко всему на поселок навалился циклон.

— Просифонили мы месяц, просифоним еще два, а дальше?.. — вдруг истерично вскрикивает бурильщик Иван Петрович Сапов. Ему пятьдесят два, и ребята прозвали его Иванпетя. — Начальство обещало заработок, а что выходит? Мыльный пузырь… Сколь раз зарекался, а все ж накололся, все ж слабину дал… Теперь вот сифонься тут. Никакой трудовой организации нет.

— Все, как всегда, на пургу спишут, — это вступает Коля Мятников. Поблескивая большими карими глазами, он заглядывает к соседу в карты.

— Но, ты! — рычит Иванпетя и прячет карты.

Мятников весело хохочет. Он в застиранной гимнастерке без погон, с дырочками от разных значков на груди и сейчас напоминает разбитного мальчишку — предводителя ребячьих набегов на сады и огороды.

— Пора требовать от начальства компенсацию за эти дни. Пусть нам платят как за простой. Они ведь не обеспечили нас нормальной техникой! — качает права Иван Петрович.

— Чего требовать? Дуст — нутро заворачивается, вот и вся правда, — хлопая о стол картами, говорит Коля.

— Больно мы на государственное любим рот разевать, — вступает в разговор напарник Мятникова белорус Василь Бантусь.

— Вот это правильно, Василь! Вот где собака зарыта. — Мятников искоса поглядывает на Сапова и подмигивает лукаво остальным игрокам. У него с Иванпетей сложные отношения.

— А вы, Иванпетя, еще не успели родиться трудовым человеком, а уже начали сосать советскую власть.

— Ветро-дууй! У меня рабочий стаж больше тридцати лет, а ты…

— При чем руководство, если пурга? — не понимает Бантусь.

— Мне плевать, что пурга, мне важно средний за год подтянуть. У меня в это лето намечается очередной отпуск. — Иванпетя оглядывает всех холодным, жестким взглядом и бросает на стол карту: — По козырям, робята!

— Ты ради денег к самому рогатому наймешься в работники. Что значит, когда человек пожилой формации! У него мини-мир — деньги и макси-мир — тоже деньги.

— Ветродууй! Деньги все любят. Ты вот поживешь с мое — и тоже поймешь что к чему. Пока ты — серость… С деньгами-то каждый дурак себя человеком чувствует. У меня вот жена на руках, а я тут торчу. Она там, бедная, с тоски помирает…

— Ну и дуролом ты, Иванпетя! Кто жену даже на короткое время бросает? Спросил бы у меня совета… Она ж…

— Иди ты знаешь куда… — Иванпетя не на шутку разозлен. — Я-то за свою ручаюсь, а вот ты за свою буфетчицу Любку и не вякай!

— У меня с ней давно развод по-итальянски, — смеется Мятников. — Главное достоинство настоящего мужчины в том, что он вовремя чувствует, что надоел подруге.

— У меня вовсе козырей нет, что бросать-то? — спрашивает Василь. И в картах он напарник Мятникова.

— Бросай что хочешь, только с умом бросай, — советует Мятников.

Василь сосредоточенно морщит лоб. Карта у него мелкая, бескозырная, и как ею играть — он совершенно не знает. Что ж бросать? Десятку пиковую или семерку крестовую? Если Колька прибьет вальта, то лучше, больше для очков, а если нет, то…

Василь пытливо, с прищуром, глядит на напарника. Мятников, однако, не поднимает головы — уткнулся в карты.

— Наша жизнь так обмельчала, как обмельчала карта на руках!

— Чего нюни-то распустил? Нет козырей, нет козырей, — горячится Иванпетя. — Башкой соображай…

— Ты это не того, я не люблю это. Я те не какой-нибудь. — Крупное мясистое лицо Василя подергивается бледностью — «цветет», как в шутку говорят ребята.

— Чего-оо? Ты что тут дуру гонишь? Сказать ничего нельзя! — голос у Иванпети звонкий и вызывающе раздражительный. Ивану Петровичу не по себе. «Черт меня дернул связаться с этими охламонами. Там-то, на шахте, всегда мог хорошо подкалымить, сорвать наваристый куш на какой-нибудь срочной работенке. Здесь — как рыба, выброшенная на берег, бейся и бейся, а толку-то что? В карты, дураки, дуемся цельные сутки, а толку? Переругались, как динозавры…»

— Вы играйте, не лайтесь, а то я брошу… — сонно говорит четвертый игрок по кличке Индюк. — Злые все стали, как с цепи сорвались.

Индюк, позевывая, смотрит на сидящих за столом, прикрывает глаза, глубоко вздыхает. И он жалел, что поехал в командировку в колхоз. Он любил поспать. Спать ему хочется всегда, даже во время работы и во время обеда. Индюк думает, что это от недостатка витаминов, — так сильно действует на него Север. Сонливость сейчас он себе прощал — лучше уж спать, чем попусту хлопать картами о стол и ругаться. Бросить же игру Индюк не может. Все разом начнут орать. Бригадир Семен принципиально не играет в карты. Потому ребята силой за стол четвертым усаживают Индюка.