Кривые деревья - Эдуард Дворкин

Любовь Яковлевна опомнилась, сознание вернулось к ней во всей полноте. На обоях зияла огромная новая трещина, очертаниями напоминавшая молнию. Направленная сверху вниз, концом своим она недвусмысленно указывала на Игоря Игоревича. Это был несомненный знак судьбы, и Любовь Яковлевна покорилась.

Через год она подарила мужу наследника. Мальчика назвали Яковом. По счастью, ребенок оказался похожим на нее.

3

Проснувшись поутру следующего дня, Любовь Яковлевна вспомнила о вышедшем накануне афронте, но ровно ничего не испытала. Ее отношения с мужем лежали вне области чувств.

Она без посторонней помощи оделась и вышла из комнаты. Май выдался чудо как хорош, шторы были раздернуты, в окна прямой наводкой било солнце, легкий ветерок прорывался сквозь неплотные форточки, надувал кисею, шевелил волосы. В воздухе было разлито предчувствие лета и связанных с ним развлечений… каких-то легких плетеных кресел, белых платьев, чесучевых пиджаков, жужжания пчел, ароматного чая под яблонями, гусиного гогота за забором, любительских спектаклей под открытым небом и еще чего-то такого, что и словами не выскажешь, но непременно ощутишь и запомнишь…

Прислуга упаковывала чемоданы и увязывала тюки, собираясь раньше обыкновенного вывезти барчука на дачу, маленький Яша носился между наваленными повсюду грудами белья, разномастной одеждой, огромными сковородами, разноцветными свернутыми гамаками, прочим расползшимся скарбом, пытающаяся усовестить ребенка бонна ловила его большими волосатыми руками, малыш небезуспешно целил в нее из пистолетика. Бах, бах, бах! — щелкали о корсет воспитательницы игрушечные легкие пульки.

Любовь Яковлевна подхватила сына, чмокнула в намытое розовое ушко. Прицельно выстрелив напоследок, упитанный смуглокожий малыш спрятал оружие и обвил ручонками материнскую шею.

— Я скоро приеду к тебе, — пообещала Любовь Яковлевна. — Мы пойдем в лес проведать медвежонка, поплаваем в пруду с уточками, покормим рыбок, я поймаю тебе стрекозу с зеленым животиком и прозрачными крылышками…

Более ничего не придумалось. Приготовления затягивались, а ее ожидали кое-какие хлопоты. Отдав последние распоряжения, она еще раз поцеловала ребенка, глотнула на ходу кофию со сливками, надела шляпку, просунула руки в прорези жакета, сняла с вешалки зонтик.

Эртелев переулок был по обыкновению тих, тщательно выметен и полит водой из шланга. Населенный людьми состоятельными, он служил прочим городским магистралям несомненным примером добропорядочности и благонравия. Подвыпившим мастеровым, нищим и прочему непотребному люду вход сюда был строго заказан. Об этом днем и ночью заботился устрашающего вида будочник с огромным кобуром на боку.

Решившись пройтись пешком, Любовь Яковлевна не стала подряжать увязавшегося за нею извозчика и, повернув, вышла на Бассейную. Здесь, в гастрономическом магазине Черепенниковых, славившемся своими колониальными товарами, она приобрела для хозяйственных надобностей полфунта имбиря и выпила стакан кокосового молока.

По Знаменской она вышла на Невский. Небо приветно сияло. До самого Адмиралтейства не наблюдалось ни единой тучки, все же дамы по моде времени укрывались под раскрытыми зонтиками. Повсюду были суета и движение. Петербургские мирлифлеры в гарусных, огненного цвета шарфах крутились среди прохожих, высматривая смазливое личико. Ухарские ферты в заломленных набок круглых соломенных шляпах со свистом проносились на легковых дрожках по торцовой деревянной мостовой. Перебегали с места на место мещанки, торговавшие мятой и мятной водой. Навстречу Любови Яковлевне попалась депутация консисторских чиновников в новеньких с иголочки вицмундирах, и она отчего-то сочла это хорошим предзнаменованием.

В рядах было и вовсе не протолкнуться. Краснолицые шумные сидельцы хватали за руки нерешительных бледных покупщиков, норовя всучить им залежалый порченый товар. Сновали там и тут угодливые скользкие приказчики. Ужасными голосами вопили юродивые и калеки. Тоненько выпрашивали копеечку оборванные порочные дети. В галантерейной линии безостановочно крутил ручку меланхолический старый шарманщик, и на его плече сидел в ярких перьях нахохлившийся мудрый предсказатель.

Повинуясь безотчетному порыву, Любовь Яковлевна положила монетку, и странная птица, прежде чем выбрать бумажку, пристально посмотрела клиентке в глаза. Любови Яковлевне стало не по себе от этого осмысленно-пугающего взгляда.

Вытянутое из клюва будущее умещалось в нескольких строках, выведенных старательным детским почерком. Отойдя в уголок, Любовь Яковлевна трижды пробежалась глазами по размытым фиолетовым буквам.

«Вы купите перчатки. Резинка панталон лопнет. Впереди суровые испытания и большая любовь».

Разумеется, к этому нельзя было относиться серьезно, но и вовсе выбросить из головы предсказание не получалось.

«Перчатки, — принялась думать Любовь Яковлевна по порядку. — Да у меня их целый ящик. С чего бы это я приобрела еще пару?.. Резинка панталон? И вовсе странно! Я их не занашиваю никогда. Чуть что — сразу отдаю Дуняше, а себе заказываю дюжину новых. Резинки первым делом проверяю, чтобы не слишком туго было и не чересчур свободно… Суровые испытания? Но какие? Жизнь моя легка, покойна, отчасти даже скучна… Большая любовь?» — Тяжелый вздох вырвался из ее груди, и печальная улыбка тронула губы…

Какой-то господин с бровями тетерева, желтовато осклабясь, шел на нее, будто так и следовало. Напрягшись, она вспомнила. Некто Черказьянов, заведующий счетной частью ссудного товарищества, членство в котором поддерживал Игорь Игоревич.

— Любовь Яковлевна… какая встреча… по надобности здесь или совершаете променад? — дробно сыпал он, прикладываясь к ее руке и учтиво трогая каблуком о каблук.

Любовь Яковлевна знала, что он хочет ее, но никогда не давала ему ни малейшей надежды.

— Здравствуйте, Василий Георгиевич, — не делая ударений, произнесла она будничным голосом. — Игрушку Яшеньке присматриваю, а то он все со своими пистолетиками…

Отворотившись, Любовь Яковлевна купила подвернувшегося плюшевого пингуина с похожими на ее собственные глазами (синий стеклярус!) и тут заметила истинное чудо от галантереи. Перчатки! Отменной выделки, бледно-лиловые, с отороченным замшей раструбом, они прямо-таки просились к ее бальному кармазиновому платью. Любовь Яковлевна осторожно потянула перчатку из коробки, подышала в нее, пролезла кистью в скрипящее, остро пахнущее нутро, прикинула по длине руки. В самый раз! Достает до плеча да еще присобирается на локте красивыми толстыми складками… Не торгуясь, она заплатила. Черказьянов, о котором Любовь Яковлевна успела позабыть, тяжело дышал рядом. Встряхнув бровями, он попытался взять у нее покупку, но она не доверила ему ридикюля.

Все же он увязался за нею. Выйдя из рядов, Любовь Яковлевна направилась в сторону Невы. Сделалось совсем жарко, она опрометчиво расстегнула жакет, и Черказьянов тотчас стал пожирать глазами ее полуприкрытую грудь. Пот ручейками лил у него из-под фуражки и растекался по мясистым красным бровям. Любови Яковлевне стало гадко идти с этим неприятным человеком.

— Как поживает драгоценный Игорь Игоревич? — с каким-то вызовом и даже издевкой интересовался он. — Что поделывает?

Любовь Яковлевна не отвечала да и вряд ли могла ответить на этот вопрос. Она прибавила шагу, но Черказьянов заступил ей дорогу. Пот более не скапливался на бровях и заливал ему лицо, шею, ворот рубашки.

— Обмоем покупку, — дрожа от переполнявшей его похоти, предложил омерзительнейший из спутников. — Зайдем в трактир… закажем комнату… возьмем «Смирновской», соленых огурцов, белого хлеба…

Негодяй наглел на глазах. Обыкновенно он не шел дальше сальных взглядов, но то было зимой, а сейчас весна. Время спаривания. Еще немного, и он втолкнет ее в какой-нибудь закут, прижмет к стене, порвет лиф, начнет мять груди нечистыми пальцами, вопьется гнилыми зубами в сладкие вишенки сосков…

«Не он ли оборвет мне резинку на панталонах?» — вспыхнула и ударила в виски страшная мысль.

У дома Лютеранской церкви Св. Петра Любовь Яковлевна оттолкнула начавшего хватать ее насильника и вбежала в знаменитую на весь Петербург лавку Александра Филипповича Смирдина. Колокольчик над ее головой коротко звякнул. Черказьянов остался на улице. Любовь Яковлевна изнутри подперла дверь телом. Обезумевший маньяк давил на стекло снаружи. Не выдержав напора, она отступила, и Черказьянов ввалился внутрь. Потерявший всякий человеческий облик, он зарычал и, растопырив пальцы, пошел на нее. Посетители лавки с любопытством смотрели на разыгрывающееся представление, с места, однако, никто не сдвинулся. Преследовавшее Любовь Яковлевну скотоподобное существо пригнулось, готовясь, по всей вероятности, взапрыгнуть на нее, и тогда, вскрикнув, она схватила с полки второй том «Истории Гогенштауфенов» Раумера. Тяжелый том с силой обрушился на лишившуюся разума голову. Черказьянов потерял равновесие, зашатался, обронил фуражку. Стечкина ударила его повторно, на этот раз неплохо написанной повестью Левитова «Сельское учение», и окончательно сбила с ног «Дешевым городом» Якова Полонского. Прекрасная в своем праведном гневе, она едва не проткнула Черказьянова зонтиком, но тут подоспели опомнившиеся приказчики, подхватили безжизненное тело, выволокли его наружу и бросили на мостовой.