Егоркин разъезд - Иван Супрун

Авдотья Васильевна разлила по рюмкам оставшуюся водку:

— Ну, так как же?

— Никак! — раздалось на нарах.

— Ты о чем это, крестник, а?

Авдотья Васильевна вылезла из-за стола.

— Петьку нельзя отдавать, нельзя!.. — крикнул прерывающимся от волнения голосом Егорка и загородил собой братишку.

— Почему? — Авдотья Васильевна подошла к нарам.

— Петька вовсе не ангел. Ты сама говорила мне один раз, что у ангелов на спине крылья, они послушные, тихонькие, а у Петьки никаких крыльев нет, он визжит, кусается и царапаться умеет. Мама хочет отдать его вам. А я… А я… — голос Егоркин задрожал, нос сморщился, губы перекосились, из глаз покатились слезы. — А я все равно не отдам. Не отдам!

— Вот тебе и на! — мать кинулась к Егорке. — Чудачок! Да разве мы с отцом отдадим вас кому-нибудь! Ни за что! Перестань реветь.

Но Егорка будто не слышал. Он хотел еще раз крикнуть, что Петька не ангел, как вдруг увидел на лице Авдотьи Васильевны слезы. Это крайне удивило, даже испугало его. Он осекся на полуслове и моментально перестал плакать.

Авдотья Васильевна провела рукой по щекам и пошла к двери. Порфирий Лукич двинулся за ней.

Егорка залез на печку. Ему стало жалко крестную и крестного, и он задумался, как бы им помочь. Долгое время ничего подходящего в голову не приходило, но вот, наконец, он что-то сообразил:

— Мам, а-мам? — донеслось с печки.

— Чего тебе?

— Давайте отдадим крестной Сережку.

— Это как же так? Сам только что плакал, кулаком размахивал, а теперь…

— Ты не бойся, мам, — успокоил Егорка, — отдадим не насовсем, а взаймы.

— Как это взаймы? — вмешался отец.

— А так. Сережка шибко маленький, ничего не понимает, марается в зыбке и кричит без всякого толку. Сейчас мы его отдадим. Пусть она возится с ним. А потом, когда он станет таким, как Петька, мы его заберем.

Отец улыбнулся:

— Ты это сам выдумал?

— Сам.

— Не верю. Этому тебя научили тараканы. Когда ты сидел в углу, они долго смотрели на тебя, а потом — я слышал — начали шушукаться. Толстый таракан спросил: — «Что это за мальчишка такой и чему бы его научить?» Тощий таракан ответил: «Я этого мальчишку знаю, его зовут Егорка и он большой лентяй: не хочет водиться с маленьким братиком. Давайте научим его, лодыря, чтобы он захотел отдать этого братика чужим людям». Вот они и научили тебя.

НА НЕБО ЗА КУЛАГОЙ

Все климовские ребятишки, за исключением Сережки, имели прозвища. Мишку за то, что он больше бегал, чем ходил, прозвали «Мишабегом». Петьку за то, что он долгое время не мог произносить ни одного слова, а все дудукал, — «Дудуном». Ваньку дразнили «Каняней». Когда он был совсем маленьким, ему полюбилось слово «окаянный», но он не выговаривал его. Вот это слово и прилипло к нему.

Феню называли четырехдельницей: она с самого раннего детства была первой помощницей матери и умела все делать: мыла полы, пряла, вязала, водилась с ребятишками. Ругая как-то Егорку за то, что он баловник и лентяй, она похвалилась:

— А вот я умею делать в одно время четыре дела.

— Ты вруша, — заспорил Егорка, — столько дел сразу делать нельзя.

Феня села на скамейку и доказала свою правоту: качала ногой зыбку, починяла рубашку, жевала серу и пела.

Егорка удивился и сообщил о Фениных делах родителям.

Отец сказал:

— Я давно знаю, что она у нас четырехдельница.

С того разу так и пошло — четырехдельница да четырехдельница.

Об Егоркином прозвище в двух словах не скажешь. Получил он его еще тогда, когда на свете не было ни Сережки, ни Петьки. Как-то летом, припомнив отцовские слова о том, что лагунковцам легко добираться до неба, Егорка спросил:

— А небо близко?

— Сразу же за семафором, — ответил отец.

— А на нем хорошо?

— Лучше некуда.

— А пряники там есть?

— Там все есть: и пряники, и сахар, и конфеты, а кулаги (Егорка очень любил кулагу) столько, хоть ковшом черпай.

— Ты принесешь пряников и кулаги?

— Ладно, — пообещал отец.

— А когда?

— Когда будет свободное время.

На другой день не успел отец переступить порог, как Егорка к нему:

— Принес пряников и кулаги?

— Нет.

— Почему?

— Некогда.

Прошел еще день, за ним еще и еще, а отцу все было некогда. Егорке надоело ждать, и он решил идти за кулагой сам.

Добраться по шпалам до неба можно было по любой из двух дорог: одна шла на станцию Протасовку, другая — в противоположную сторону, на разъезд Парашино. За входными семафорами и той и другой стороны Егорка не раз видел места, где небо сходится с землей. Выбор пал на Парашинскую дорогу: на ней недавно поставили новенький железный семафор взамен старого деревянного: хотелось рассмотреть его вблизи.

Погода в тот день, когда Егорка решил идти на небо, стояла жаркая и безветренная. Сунув кусок хлеба в карман и взяв ковшик, Егорка вышел из дому и взобрался на путевую насыпь.

Задумывать легче, чем делать. В этом Егорка убедился сразу же, как только посмотрел вдоль линии в ту сторону, куда пролегал его путь. Все места от казармы до стрелочной будки были хорошо знакомы ему, почти каждый день он бегал здесь с товарищами, а вот дальше, за входными стрелками, за семафором бывать никогда не приходилось.

Сейчас тут, на разъезде, жизнь шла, как и всегда, обычным порядком: на лужайке бродили куры и играли маленькие ребятишки; около сложенных стопкой щитов дремали телята; через переезд ехали мужики на подводах; на проводах сидели воробьи.

Там же, далеко, на яркой зелени болот было все незнакомо, пустынно, и не виднелось ни единой живой души, даже птицы и те не летали там, а с новеньким, выкрашенным в белый цвет семафором творилось что-то неладное. Он весь дрожал, ломался, а временами его отдельные части исчезали: то скроется верх, то низ, а то вдруг останется на виду только одна середина. Такое же непонятное явление происходило и с рельсами: они не лежали на месте, как всегда, ровненько, а прыгали и причудливо изгибались.

Идти одному на небо стало боязно. Егорка слез с насыпи и направился в барак к своему дружку и ровеснику Гришке Ельцову.

Узнав, куда и зачем зовет его Егорка, Гришка спросил:

— А сладкий кисель там есть? Один раз, на пасху, тятя наколол мастеру много-много дров. За это мастериха дала нам полную кружку клюквенного киселя. Ох, и вкусный же он!

— На небе этого киселя полные бочки, — ответил Егорка.

— Ладно, — согласился Гришка. — Только надо сначала сговориться, а не просто так.

Сговариваться полагалось не где попало и уж ни в коем случае не дома, а в «своем месте».

«Своим местом» назывался небольшой свободный уголок внутри сложенных треугольником старых шпал. Там, по примеру старших ребятишек, имеющих подобные скрадки в других укромных закоулках, Егорка и Гришка время от времени собирались и решали свои важные дела, туда же стаскивали и ценные находки: ржавые костыли, красивые камешки, стеклышки, папиросные коробки и всякие бумажки.

Гришка тоже положил в карман кусок хлеба, а под кисель взял большую жестяную миску.

Через некоторое время друзья сидели между шпалами и шепотом рассуждали. Путь предстоял длинный, идти решили сейчас же, чтобы засветло вернуться обратно, заходить домой не нужно, все необходимое они уже захватили: хлеб лежал в карманах, ковш и миска стояли на земле.

— А вот ножик… ножик, — вспомнил вдруг Егорка. — Чем же мы будем защищаться от разбойников?

— И от чертей? — добавил Гришка.

— Чертей не бойся, они не нападут, — заверил Егорка. — Нечистая сила и всякие ведьмы бродят только ночью и то не где попало. На линию они никогда не забираются, боятся паровозов, а вот разбойники — это да…

Идти домой за ножом было опасно: там, наверно, уже ищут пропавшую посуду. Как же быть?

После недолгого раздумья Егорка сказал:

— Наш ножик с деревянной ручкой и с тупым концом, а вот у вас я видел — ножик так ножик: весь железный, узенький и с острым-преострым концом. Ежели им пырнуть разбойника, то сразу проколешь насквозь. Иди ты, а?

— Он острый, — согласился Гришка, — а вот как я теперь пойду: мама увидит меня и скажет «сиди дома», а то заставит искать миску. Ежели бы ты к нам сходил? Тебя она не посадит и не заставит искать миску. Сходи, а?

Егорка промолчал.

— Ты сделай так, — с жаром продолжал Гришка. — Придешь к нам и спросишь меня. Мама скажет: «Нет его дома, он, как бес угорелый, носится где-то». Тогда ты сядь около Федьки — он всегда дома — и начни забавлять его, а сам следи за мамой. Как только она выйдет куда-нибудь, ты осторожненько — чтобы Федька не видел — подходи к полочке, хватай ножик, прячь его в карман — и сюда. Ладно?

— Ладно. Только ты сиди тут тихо и не высовывайся, а то…

— Ни в жисть! — поклялся Гришка. — Ты тоже никому ничего не говори.