Коронация - Ричард Дэвис

Существовали списки приглашённых, или списки выдающихся иностранцев, и они были корнем всех зол. Когда гость добивался, чтобы его имя внесли в такой список, то его борьбе приходил конец. Он мог посмотреть, по крайней мере, половину того, что нужно посмотреть, получал гравированную визитку от императора, и душа его успокаивалась.

Можно только выразить уважение нашему посланнику в Санкт-Петербурге за то, что он сумел поместить в этот список больше своих соотечественников, чем дипломаты из других стран. Уверен, что некоторые «выдающиеся иностранцы» из США у себя на родине совсем не считались выдающимися, пока их имена не попали в этот список. И это главная причина, почему они должны благодарить посланника, который имел достаточно влияния на русский двор, чтобы сделать добро тем, кто сам никогда никакого добра не делал.

Много писалось о том, что перед торжественным въездом царя в Москву охрана приняла предосторожности против нападений на его персону. На этой особенности процессии так часто заостряли внимание, что она казалось очень важной, хотя она этого не заслуживает. Москва — это священный город России. На самом деле, царь как глава Православной церкви, был здесь в большей безопасности, чем в любом другом месте своей империи.

Жители Москвы, по крайней мере внешне, очень религиозны. Молитва — часть их повседневной жизни, а символы их Церкви висят в каждой комнате каждого дома, и они находятся не только перед глазами, но и в памяти. Набожный русский даже при входе в магазин оказывает уважение святыне, которая наверняка стоит в одном из четырёх углов. А на улице он через каждые пятьдесят ярдов сталкивается с другими святынями и алтарями в стенах и с церквями, поэтому на прогулке он непрестанно крестится или снимает шапку. Можно даже сказать, что он не прерывает дела для молитв — он прерывает постоянные молитвы для других дел.

Вы увидите, как носильщик, шатающийся от тяжёлого груза, останавливается, ставит груз на тротуар и, прежде чем поднять его снова, произносит молитву. И он сделает это три-четыре раза за полчаса ходьбы. Кавалеристы, проезжая мимо церкви, останавливаются, снимают головные уборы и молятся. Когда звонят колокола, то даже полицейский, который стоит посреди улицы, забрызганный грязью, и уворачивается от проносящихся дрожек, обнажает голову, крестится и повторяет молитву. А вы в это время тщетно пытаетесь представить, что полицейский на Бродвее снимает свой шлем и делает то же самое. В ресторанах официанты проявляют подобную набожность, стоя рядом с вашим столиком и бормоча молитвы, и скорее ваша еда остынет, чем они прервутся.

С тем же благоговейным чувством люди приветствовали царя, которого они почитают как представителя Церкви на земле. Поэтому естественно, что главная защита царя — не его сыщики, а это чувство, которое испытывают к нему его подданные. Но если в каком-то одном месте собирается четыреста тысяч человек, то вполне вероятно, что среди них найдётся парочка безумцев. Президент Карно[6] и президент Фор[7], которых нельзя назвать авторитарными правителями, были согласны с этим. Поэтому предосторожности были приняты не из-за недоверия к русским людям, а чтобы не дать шанса безумцам.

Почти все торжества, связанные с коронацией царя, в официальной программе были описаны как «пышные». Даже банкеты были торжественные, а въезд царя и его проход через кремлёвские ворота был более чем торжественным. Въезд был великолепен, впечатляющ, прекрасен, его историческая ценность и достоинство вне всяких сравнений. Тот, кто ожидал увидеть роскошь полуварварского двора, обнаружил зрелище, в котором ни одна деталь не выдавала дурной вкус. А тот, кто готовился беспрерывно восклицать, замолк от удивления. Это было так же торжественно, как ежегодный вход папы в собор Святого Петра, так же прекрасно, как изображение волшебной страны, и так же внушительно в своей скрытой мощи, как движение ряда броненосцев.

Полуторачасовая процессия представляла собой панораму всего величественного, богатого и прекрасного. Она шла бесшумно, как во сне, а воздух разрывался от пушечных выстрелов, как будто город был в осаде, от звона колоколов и от странных стонущих выкриков русских людей. В этой процессии были представители тех земель, которые некогда были самостоятельны, но теперь выражали свою преданность русскому императору. Они были одеты в свои национальные костюмы и вооружены своим оружием. Они представляли здесь сотни миллионов людей, и каждый вёл себя так, словно гордился преданностью молодому человеку двадцати восьми лет. Человеку, которого его соотечественники в далёких провинциях никогда не видели, для которых царь был только именем и символом, — но символом, на который они молились и ради которого они были готовы отдать свои жизни.

Среди тех людей, которые шли в авангарде процессии, были высокие казаки в длинных алых туниках, их грудные клетки сверкали от серебряных гильз, а их головы увенчивали тюрбаны из чёрного каракуля; карликовые солдаты из Финляндии, низкорослые и приземистые, как эскимосы; желтолицые татары в мехах и монголы в серебристых халатах; длинноволосые, с дикими глазами всадники из Туркестана и с Памира, наконечники их копий были длинные, как сабельные лезвия; и джентльмены из Кавалергардского полка в мундирах цвета слоновой кости, в серебристых кирасах и в золотых шлемах, на которых сидел российский двуглавый орёл из полированного серебра.

Дальше ехало множество открытых карет, украшенных золотом, обитых изнутри алым бархатом, в которых сидели придворные, сжимая в руках жезлы, а за ними шли пешком слуги императорского дома в мундирах с золотыми позументами, в белых шёлковых чулках и в белых париках. Дальше скакали шталмейстеры[8], их мундиры были все в золоте — и сзади, и спереди, и на рукавах, и на воротнике. Дальше следовала самая живописная часть процессии — загорелые, свирепые, бородатые императорские егеря, люди, которые голыми руками душили волков, они были одеты в высокие сапоги и зелёные мундиры и вооружены длинными блестящими ножами. Дальше шли гигантские негры в просторных брюках и алых куртках — реликт екатерининской эпохи, — в обязанности которых входила охрана императорской опочивальни. Ещё дальше были лакеи, одетые так, как вы могли видеть на старинных гравюрах, со страусиными перьями и высокими жезлами — наследие тех времён, когда лакей бежал перед экипажем хозяина, а не с удобством ехал на козлах.

Впереди под развевающимися знамёнами, между двумя рядами из пятидесяти тысяч штыков, в самом ярком солнечном свете шла блистательная кавалькада. Их форма отличалась ещё большим великолепием, а на груди у них были синие ленты Ордена Святого Андрея. Эти всадники были русскими великими князьями, а также принцами, герцогами и эрцгерцогами из Англии, Германии, Италии, Греции и Австрии… со всего мира, от юного принца Черногории до юного принца Сиама. Они как будто бы следовали друг за другом без всякого порядка, но их места были закреплены так же, как звёзды на своих орбитах. Они образовали самый удивительный эскорт, который видело это столетие.

А перед ними, в совершенном одиночестве, одетый проще всех в этой процессии, ехал молодой царь. Он слегка поглядывал направо и налево и рукой в белой перчатке дотрагивался до своей каракулевой шапки. Когда вверх взметнулись руки с шапками, то, казалось, что кровли домов затряслись и тротуары закачались. Почтительные приветствия слились в одном всеобщем выкрике, который смешался с колокольным звоном и грохотом пушек.

Но крики стали ещё громче, когда следом за царским эскортом, состоящим из принцев, показалась вдовствующая императрица. Её приветствовали ещё более бурно, чем императора и царицу, потому что народ любил её дольше, и она была предметом поклонения из-за своей доброты и милосердия. И, кроме всего прочего, её почитали за то, что во время шестимесячной болезни её мужа она днём и ночью сидела у его постели.

За вдовствующей императрицей ехал экипаж царицы. Экипаж везла восьмёрка белоснежных лошадей в попонах из просторного красного сафьяна, в тяжёлой золотой упряжи. Упряжь была сделана в Париже, а золото гравировалось на Рю де ла Пэ. Каждая лошадь, которая предпочла бы хороший клок сена, сейчас стачивала зубы о золотые удила толщиной в человеческий палец с такой же изящной гравировкой, как монограмма на часах. На головах лошадей были страусиные перья, а на спине — упряжь ценой в десять тысяч долларов. В процессии использовались десять наборов упряжи, которые были куплены правительством России за один миллион долларов. Каждую лошадь, которая везла карету царицы, вёл за шёлковые поводья слуга в шапке со страусиными перьями и в мундире, расшитым золотом. Рядом с колёсами шагали два гиганта семи футов ростом. А на позолоченных козлах, спиной к кучеру сидели два маленьких пажа и через стекло смотрели на царицу. Молодая императрица улыбалась и кланялась своим подданным через окна кареты, похожей на карету Золушки. Великие художники украшали панели этого экипажа, и большие мастера гравировали её золотые колёса и оси. Плюмаж из белых и чёрных страусиных перьев раскачивался на верхушке из алого бархата. Вышитые золотом подушки внутри придавали экипажу вид роскошной шкатулки для драгоценностей. А содержала эта шкатулка прекраснейшую принцессу в серебристом платье, в горностаевой мантии, накинутой на голые плечи, с бриллиантами, висящими от шеи до колен, и с бриллиантами в волосах.