Коронация - Ричард Дэвис

Женщины были одеты точно так же, как мужчины, в те же длинные овчинные пальто и высокие сапоги, и отличить их можно было только по платкам на головах. Они были низкорослые, коренастые и настолько отличались от мужей и сыновей по росту, что казались представителями другой расы. Ни в их фигурах, ни в их лицах не было заметно признаков женской красоты и грации.

Еврейский тип, который преобладал в Польше, потом, конечно, исчез, и, казалось, население делилось на два класса: те, кто носили форму, и те, кто носили овчинные пальто. Но тех, кто носил форму, было намного больше. Их было так много, они так тесно толпились, что казалось, будто все мужчины этого народа проводят время, отдавая кому-нибудь честь, и наслаждаются этим. А если какое-то время не было никого, кому можно было бы отдать честь, они приветствовали равного по чину. Это казалось национальным обычаем.

Один человек сказал нам: «В этой стране нужно помнить, что здесь каждый — либо хозяин, либо раб. И он будет исполнять ту роль, на какую вы его назначите». Честно говоря, звучит абсурдно, но мы обнаружили, что в этом есть определённый смысл. Если иностранец обращается к русскому чиновнику — а здесь все что-то вроде чиновников — с вежливостью, сняв шапку, то русский тут же принимает властный вид. Но если вы относитесь к чиновнику как к рядовому должностному лицу, тот соглашается с такой ролью и делает для вас всё, что в его власти.

Москва оказалась городом огромных размеров, расположенным на множестве невысоких холмов, с двухэтажными домами, с улицами, которые выложены большими круглыми булыжниками. Дома оштукатурены, покрыты зелёными жестяными крышами. Голые площади, недостаток муниципальных строений и статуй в общественных местах придают Москве неукрашенный, безнадзорный вид Константинополя или любой другой полуварварской столицы. Кажется, что такой город построен без плана, что он возник сам по себе и разросся, как ему угодно.

Кремль, о котором так много писали во время коронации, это, собственно говоря, не часть Москвы. Он в ней, но не её. Он исключителен, он не похож ни на остальную Москву, ни какой-либо другой город в мире. Высокие зубчатые стены заключают в себе церкви, арсеналы, дворцы и монастыри, архитектура которых позаимствована из Индии, Азии и средневековой Европы. Это как если бы Тауэр, здание Парламента, Вестминстерское аббатство, собор Святого Павла и Найтсбридж Бэрракс[3] ютились на набережной Темзы и были огорожены исполинскими стенами, а Лондону остались бы неживописные отбросы из оштукатуренных магазинов и церквей с позолоченными куполами вместо шпилей, которые разделены узкими и неровными дорогами. Если построить высокие стены вокруг нижней части Нью-Йорка, вдоль Ректор-стрит и свернуть к парку Баттери, то получившийся треугольник будет равен той территории, которая огорожена валами Кремля.

Во время коронации улицы огромного расползшегося города, что лежит у этой крепости, задыхались от сотен тысяч необычных людей. Эти люди не знали покоя. Очевидно, они никогда не спали и не отдыхали, они обращали ночь в день и день в ночь и создавали кипящую, бурлящую человеческую смесь, подобную которой, наверное, никогда ранее не видели ни в одном месте.

Тут были сотни тысяч русских крестьян, которые спали на улицах; тут были десятки тысяч русских солдат, которые спали в окрестных полях, укрывшись парусиной; тут были князья в золотых каретах с зеркальными стёклами; русские генералы правили тройками вороных лошадей, которые скакали только галопом, так что обычные люди налетали друг на друга, пытаясь избежать опасности; тут были послы и губернаторы провинций со своими великолепно наряженными свитами; голоногие горцы и голоногие сербы; монголы в накидках из меха и зелёной парчи и в огромных шапках; гордые маленькие японские военные в изящной французской форме; немцы в остроконечных шлемах; английские дипломаты в цилиндрах и сюртуках, как будто они гуляли по Пикадилли; итальянские офицеры с пятиконечными звёздами на воротниках, с зелёными петушиными перьями на сомбреро из лакированной кожи; венгерская знать в отделанном мехом атласе; махараджи из Пенджаба и южной Индии в высоких шёлковых тюрбанах; церемониймейстеры и сановники русского двора в расшитой золотом форме и со страусиными перьями в шляпах.

И все эти массы людей толпились, толкались, суетились и волновались. Каждый дышал чужим воздухом и занимал чужой клочок земли, каждый был возбуждён, переутомлён, голоден. Каждый думал только о своих делах: оставить ли визитку у дверей какого-нибудь князя, или рисковать жизнью, залезая на минарет с лампочками, или встретить эрцгерцога на железнодорожной станции, или выпросить у посла пару мест на трибуне для себя и своей жены.

Представьте город с улицами, запруженными толпой, как парк Мидуэй-Плезенс во время Чикагской ярмарки, с представителями разных рас, затем добавьте президентский конвент с его духовыми оркестрами, флагами и делегатами, добавьте галоп не одной принцессы Эулалии[4], которая при посещении США поставила на уши всю страну, но несколько сотен принцесс Эулалий, и кронпринцесс, и королей, и губернаторов, и адъютантов, который стараются, но не могут произвести впечатление на Москву, и в этой толпе семьдесят тысяч марширующих солдат, полностью вооружённых, и свет миллионов разноцветных лампочек, и вся местность под военным положением, — и тогда у вас будет представление о том, на что была похожа Москва в дни коронации.

Наверное, какие-то люди в этом огромном сборище наслаждались коронационными церемониями, но остальные были слишком заняты. Нужно было так много сделать, и было так мало времени, чтобы успокоиться и отдышаться. Если бы солнце вставало в полночь и дарило нам ещё несколько светлых часов…

Мужик, мостящий дорогу, по своему невежеству завидовал принцу, когда тот расшвыривал камни, которые мужик только что уложил собственной рукой. Но принц, скорее всего, несколько часов простоял в своей форме, не ел и не курил, а сейчас спешил в посольство, чтобы запрыгнуть в другую форму и потом стоять ещё несколько часов. А когда принц ехал обратно и видел мужика, растянувшегося на груде булыжников, он, наверное, завидовал ему и говорил: «Посмотрите, эта ленивая скотина мирно спит, а я должен надевать четвёртую форму за день и в тесных сапогах стоять на вручении подарков и на придворном балу, где никому не разрешается танцевать». В те дни вы не могли назвать человека счастливым, пока не узнавали цену, которую он платит за своё счастье.

Большинство людей в Москве можно было разделить на два класса. Первые прибыли сюда официально, у них была расписана каждая минута, и они жаждали хоть немного отдохнуть. Вторые прибыли сюда неофициально, и каждый из них пытался попасть на те торжества и церемонии, от которых первые искренне хотели освободиться.

Как правило, когда гость приезжал в Москву, он сначала довольствовался самим этим городом и не обращал внимания на церемонии и придворные балы. Грубо говоря, он считал, что украшенные улицы и собрание необычных людей со всех концов света сами по себе представляли зрелище, которое оправдывало его поездку. Он видел город, увешанный множеством флагов и флажков: декоративные мачты стояли на углах улиц и на площадях, ряды флажков на верёвках закрывали небо, как одежда, которая сушится на нью-йоркском заднем дворе.

Улицы были туннелями разноцветных знамён днём и долинами разноцветных огней ночью. Перед дворцами, театрами и самыми важными домами были воздвигнуты фальшивые фасады из электрических ламп. Разноцветные стеклянные колбы в форме гигантских звёзд, корон и крестов или в форме букв, из которых складывались имена молодых царя и царицы, реяли высоко в воздухе и светились во тьме, как куски застывшего фейерверка. Здесь было множество таких ожерелий из лампочек. Люди в необычных костюмах и необычной форме двигались между ними, а их лица, словно лучи солнца, освещались огромными кругами с яркими электрическими колбами. На людей падал то красный, то синий, то зелёный цвет, как будто они были балетными танцорами на сцене.

Но гость, который достаточно насмотрелся на уличную иллюминацию ночью и, руководствуясь бедекером[5], на прочие чудеса днём, скоро понимал, что были и другие развлечения. Они происходили за закрытыми дверями, и доступ к ним нельзя было купить за рубли, поэтому гость тут же присоединялся к обширной армии недовольных. Он хотел то одного, то другого. То это были места на трибуне, чтобы наблюдать парад, то приглашение на бал во французском посольстве. Но, что бы это ни было, он превращал в мучения и свою жизнь, и жизнь представителя своей страны, пока не добивался желаемого. Целые страницы можно было бы заполнить рассказами о тех усилиях, которые проявляли гости коронации, чтобы побывать на той или иной церемонии. И если изложить всё честно, то это будет забавное чтение. Но тогда это было делом отчаянным. Волна досады, зависти и злости поднималась, когда миссис А. получала приглашение на правительственный обед, а миссис Б. - нет, или когда адъютант добывал более высокие места на трибуне, чем его собратья-офицеры.