Коронация - Ричард Дэвис

Слова «кафедральный собор», так же, как и фотографии, вводят многих людей в заблуждение относительно размеров церкви, в которой происходила церемония. На самом деле, Успенский собор — это, скорее, часовня. Он разделён надвое большой золотой перегородкой, так что свидетели церемонии столпились на пространстве, которое в два раза меньше, чем можно подумать по изображениям, показывающим здание снаружи. Это пространство примерно такого же размера, как сцена нью-йоркского театра. Оно ограничено тремя стенами и высокой золотой перегородкой, которая отделяет алтарь и святыни от остального собора. Эти стены от пола до купола покрыты золотыми листами с фресками, на которых изображены святые в синем, красном и зелёном. Каждый святой несёт на голове золотой нимб, усыпанный драгоценными камнями. Перегородка — это тоже стена с пятью тоннами золота. Фигуры святых на фресках и мозаиках украшены рядами жемчужин, изумрудов, рубинов и бриллиантов. В центре этого зала из драгоценных камней и чистого золота стоят четыре толстых колонны, нижняя часть которых для коронации была обёрнута тяжёлым багряным бархатом.

На платформе между этими колоннами, под навесом из бархата с изображениями российских двуглавых орлов и с оранжево-чёрно-белыми кисточками из страусиных перьев стояло три трона. В середине стоял трон царя, слева — трон царицы, трон вдовствующей императрицы стоял справа. Первый трон был из серебра, инкрустированного бирюзой. Второй — из слоновой кости с вырезанными на ней сценами охоты. Третий — из серебра, усыпанного всеми видами драгоценных камней, включая самые крупные бриллианты.

Церковь освещалась светом, проходящим через длинные окна с витражами, и мерцающими лампами, висящими на цепях под куполом. Когда поднялось солнце, длинные разноцветные лучи пронзили дым ладана и позолотили стены. Они переходили от одного украшенного драгоценностями святого к другому, так что тусклые стены заблестели и засияли. Когда лампы крутились, драгоценные камни на них сверкали и вспыхивали под тёмным куполом, как сокровища, скрытые в пещере Монте-Кристо.

Трудно понять, как рассказывать о церемонии коронации — о чём говорить, о чём не говорить. Двадцать человек могли бы написать свой рассказ, и даже если бы каждый написал ещё подробнее, чем написано в этой статье, каждый рассказ всё равно остался бы неполным, и не было бы двух одинаковых рассказов. Всё зависит от точки зрения.

Можно было бы рассказать историю от лица священника с грустными глазами, с длинными, нечесаными волосами и бородой, в золотой ризе — этого набожного москвича, для которого присутствующие чиновники были всего лишь актёрами на сцене в сравнении со святостью самой церкви и хранящихся в ней реликвий. Один изумруд из огромной золотой стены стоил целое состояние, но он ничего не значил для того, кто верил, что Святой Павел своими руками нарисовал иконы, которые висят рядом с этим изумрудом; кто верил, что часть одеяния нашего Спасителя и настоящий гвоздь из его креста лежат под тем же куполом, который накрывает этих женщин с голыми плечами и этих принцев на день с их блёстками и бриллиантовыми звёздами. И зачем обсуждать подвиги этих знаменитых генералов, когда одна из этих икон развернула Тамерлана и всю его армию? Могли ли седой генерал Гурко[17], или герой Судана, большой, добродушный английский генерал Гренфелл[18], или маленький, тёмнокожий Ямагата[19] сделать что-нибудь подобное?

Или историю мог бы рассказать один из послов в переднем ряду, который рассматривал церемонию во всех её проявлениях и со всей её оглаской как новую претензию России на всемирное внимание, а так оно и было. Для него были важны сами люди. Он бы увидел полускрытое предложение альянса в положении собрата-посла, прочитал бы обещание жениться в торжествующей улыбке принца. Его история была бы полна дипломатических тайн или, вернее говоря, дипломатических сплетен. Он был бы рад объяснить, почему представитель США стоит не с послами других великих держав, а рядом с посланником какого-то королевства, крохотного, как Род-Айленд, и совершенно неприметного, за исключением трагического прошлого. И почему австрийский посол — представитель императора и сам принц — вечером получил орден Святого Андрея, как будто он был правящим монархом, а на следующее утро после завтрака его попросили вернуть орден.

Он мог бы рассказать вам о причине, по которой англиканский епископ в своей митре и со своим посохом сидит на более высоком месте, чем папский нунций. Дело в том, что Православная церковь кокетничает с Англиканской церковью, а английский посол, будучи католиком, не признавал равенство англиканского епископа и не хотел представлять его царю, и царь был этим возмущён. Но ещё более глупо поступил коллега английского посла, французский посол, который почти уничтожил то, чего добивалась его страна. Он отказался поцеловать руку царицы, потому что этот бедняга решил, что такой жест уважения не приличествует представителю свободной республики. Как будто невежливость — это признак независимости, как будто поцелуй женской руки — это оскорбление для мужчины. Но республиканизм этого француза не был столь серьёзен, чтобы отказаться от своей должности.

Множество книг можно было бы заполнить этими рассказами — рассказами людей, которые занимались тем, что в последние четверть века творили мировую историю. Рассказами, которые полны романтикой и интригами, любовью и битвами. Здесь был принц-моряк, который спас царя от меча убийцы[20]; русский князь, который построил железную дорогу от Парижа до Пекина, а учился этому делу, работая механиком в механических мастерских Алтуны[21]; здесь был болгарский князь, который изменил религию своего ребёнка, чтобы добыть пригласительный билет на церемонию[22].

А если подробно рассказать историю только одного камня, то она будет читаться как роман. Как он сверкал в темноте индийского храма в глазнице бога. Как солдат штыком в своих нечестивых руках выковырял его и долгие месяцы носил в ранце. Как он метался по волнам в сундуке моряка, который продал его торговцу-еврею на Хаттон-Гарден. Как торговец передал его ещё кому-то, пока его последний владелец не обменял его на титул, пять миллионов франков и ежегодный пансион в две тысячи рублей. И вот он, наконец, в царском скипетре. И если вам позволят взглянуть на эту царскую регалию, вы должны будете отступить перед этим воплощением монаршей власти, прямо как индийцы, которые поклонялись бриллианту «Орлов», когда он был глазом великого бога Шивы.

Коронация была намного более прекрасным зрелищем, чем можно было себе представить. Она выглядела бы ещё более впечатляющей, если бы люди не толпились так тесно, что цвета военных и придворных мундиров с их украшениями не перемешивались в давке. Из-за этого вы могли видеть только тех, кто стоял в первом ряду, а за ними — множество эполетов и диадем. Из толпы выделялись лишь очень высокие люди и особенно высокие тиары. Гости действительно стояли очень близко. Когда настал момент всем преклонить колени, чтобы один император остался на ногах, для этого не было места. Многие люди просто наклонились вперёд, опираясь на плечи тех, кто уже стоял на коленях.

Справа от тронов люди теснились особенно плотно. Там находились великие княжны и придворные дамы в национальных костюмах, которые носили бриллианты, прославившие эту страну. Сразу позади тронов стояли русские сенаторы в великолепных расшитых золотом мундирах, в сапогах до колен, в белых кожаных брюках, в остроконечных шляпах со страусиными перьями. С ними были корреспонденты: немцы и русские в военной форме, англичане в придворных костюмах, французы и американцы, которые в вечерних костюмах в этот утренний час выглядели так, будто не ложились спать всю ночь. Слева находились дипломаты с их жёнами, главнокомандующие и генералы со всех концов света, которые представляли самую роскошную, самую ослепительную группу. Вокруг самой платформы стояли принцы и великие князья, сверкая орденскими цепями и крестами. Между перегородкой и платформой туда-сюда двигались священники в больших, как шлемы извозчиков, митрах, в ризах, затвердевших от золота и драгоценных камней. Их одеяния сверкали, как чешуя золотых рыбок.

Пять часов солнце сквозь витражные окна и прямо через высокие открытые двери освещало эту разноцветную массу, эту смесь драгоценностей так, что глаза устали. Свет вспыхивал на эфесах шпаг и эполетах, проходил через сияющие шелка и атлас, дотрагивался до тиар и диадем, на мгновение падал на голову покрасневшего седого воина и ласкал плечи и лицо какой-нибудь прекрасной девушки.

Но во всём этом утреннем спектакле не было ничего более впечатляющего, чем молодая императрица, когда она впервые вошла в церковь и встала перед своим троном. Она была одета проще всех остальных женщин, и она была намного прекраснее всех остальных женщин. Её украшала единственная нитка жемчуга, её волосы, уложенные, как у русской девушки-крестьянки, двумя косами лежали на голых плечах — голых от бретелек, бантов, драгоценностей. Её серебристо-белая одежда была такой же простой, как у ребёнка, который собирается на первое причастие. Когда она ступила на помост, её щёки были покрыты румянцем, а в глазах были робость и меланхолия, которые делали её облик более близким. И рядом с тиарами, перьями и ожерельями придворных дам, окружавших её, она выглядела как Ифигения[23] перед жертвоприношением, а не как королева самой могущественной империи в мире перед коронованием.