Эль-Ниньо - Всеволод Бернштейн

Камбузник Миткеев таскал мне соленые огурцы, он говорил, что от них станет легче, а я лишь мотал головой и, словно помешанный, повторял пункт за пунктом развернутое описание шкалы Бофорта. «Сила ветра в баллах — 8. Характеристика ветра — очень крепкий. Скорость ветра — 15–18 метров в секунду. Признаки — сильный свист в снастях. Волнение в баллах — 7. Характеристики волнения — сильное. Признаки волнения — гребни волн срываются. Пена ложится полосами по ветру. Волны издают характерный грохот». Это отвлекало от мыслей о самоубийстве.

Спустя неделю полегчало. Когда я видел, как палуба стремится стать переборкой, а переборка палубой, как дверцы шкафа открываются и закрываются сами по себе, а стул переползает из угла в угол, я сохранял спокойствие. Я уже изверг нужное количество завтраков, обедов и ужинов, переколотил сколько нужно незакрепленных стаканов и банок, набил сколько-то там шишек и синяков — и расплатился с господином Бофортом сполна. Остались только киносеансы.

Погода улучшалась, потом снова ухудшалась. Небо то взбивалось тучами, то резало глаз пронзительной синевой. А мы знай себе утюжили отмели-банки: выставили донные ловушки — собрали, выставили — собрали.

Дело простое. Ловушка — это короб из сетки размером с приличный телевизор. С двух сторон в ней устроены отверстия-лазы, вроде обрывающихся тоннелей. В центре в качестве приманки крепится кусок тухлой рыбы. Десяток таких ловушек привязывают к толстому тросу, образуя порядок, который опускается на дно отмели. Лангусты, бледно-оранжевые членистоногие твари, похожие на омаров, только без клешней, лезут на запах тухлятины и сваливаются на дно ловушки. Спустя десять-двенадцать часов рыбаки разыскивают выставленный порядок по ярким буйкам, лебедкой поднимают на борт, развязывают ловушки, и оранжевый шевелящийся поток устремляется в приготовленные корзины.

Но в нашем случае чаще всего это был не поток, а тонкий ручеек, а то и просто несколько мокрых шлепков. Случалось, что целые порядки поднимали совершенно пустыми.

Улов, какой бы он ни был, тут же тащили в рыбцех, где его поджидал рыбмастер Фиш с бригадой подвахтенных, одетых в клеенчатые фартуки и резиновые перчатки по локоть. Подвахтенные — это те, кто отстоял свою основную восьмичасовую вахту в машине, в холодильной установке или на мостике, и заступил на дополнительную вахту в рыбцех, чтобы еще четыре часа аккуратно укладывать лангустов в поддоны, заливать их водой, плотно закрывать крышкой и отправлять в морозильник.

Изо дня в день, без выходных и праздников, «Эклиптика» упрямо бороздила банки. У матросов палубной команды, принимавших порядки, лица задубели от ветра и брызг и приобрели цвет мореного дерева. Штурмана наловчились выводить «Эклиптику» на буи порядка так лихо, словно это был не океанский траулер, а «жигуленок». Рыбцеховские работяги, засыпая после трудового дня, видели перед глазами ряды уложенных поддонов. Даже камбузник Миткеев знал, где кончается банка Мелькиадес и начинается банка Сан-Мартин, и где у них какой склон, и где какая донная расщелина. И что же? Практически ничего. Корабельный трюм по-прежнему поражал каждого заглянувшего туда зияющей промерзшей пустотой. «Ну, может быть, сегодня?» — шептали про себя люди, выискивая глазами прыгающие среди волн красные буйки первого утреннего порядка.

— Подходим, подходим, по местам! — командовал маленький плотный рыбмастер Фиш, похожий, вот ей-богу, на Наполеона. — Студент! Хватай корзину, дуй за товаром!

Вместе со мной подвахту стояли боцман Дракон, рефмашинисты Валера и Саша, и электромеханик Войткевич. Бригада дружно принялась надевать фартуки и перчатки. Я схватил корзину и выбежал на палубу.

Буй уже подцепили. Заработала большая лебедка, наматывая на барабан мокрый трос. Трос, натянувшись, как струна, дрожал от напряжения, расшвыривая брызги, скрипел и перекручивался в метре от моей головы. Я сделал над собой усилие, чтобы не смотреть на него. Все ждали, когда появится над водой первая ловушка. Застыли в молчании матросы палубной команды, подвахтенные сгрудились у входа в рыбцех, вытягивали шеи, наблюдая за тянущимся из глубины тросом, и шепотом спрашивали друг друга: «Ну, что там? Скоро?». Наверху белело сквозь стекло рубки неподвижное лицо вахтенного штурмана, на крыле мостика стоял, поджав губы, капитан.

На мгновенье выглянуло солнце. Облако брызг вспыхнуло в его лучах и раскрылось в воздухе, как первомайский салют. Над бортом показалась ловушка. Тралмастер взмахнул рукой, лебедка остановилась, и все ясно увидели, что внутри раскачивающейся на тросе ловушки сидит бледно-розовый крабик, хищно сжимающий в своих клешнях единственного (единственного!) лангуста, к тому же уже перекушенного пополам.

— Вуаля юн бель морр! — продекламировал рыбмастер. — Вот прекрасная смерть!

Матросы вышли из оцепенения и приступили к своим привычным действиям, подвахтенные в молчании скрылись в недрах рыбцеха, капитан ушел в рубку. День начался.

С целого порядка набралось всего три корзины лангустов. Когда я вывалил это на разделочный стол, в рыбцеху воцарилось уныние.

— И это все? — поинтересовался реф Саша.

— Все.

— Вчера была невезуха, а сегодня непруха, — мрачно произнес Валера.

— Ладно, ладно! — вмешался Фиш. — Давайте-ка за работу. Плакать потом будем.

Скудный этот улов раскидали по поддонам за считанные минуты. Дело нехитрое. Голова к хвосту, хвост к голове, ряд за рядом, раз — и готово.

— Перекур! — объявил рыбмастер, снимая перчатки. В ожидании следующего порядка бригада расселась на перевернутых ящиках.

Реф Валера закурил и повернулся ко мне:

— Ну что, студент? Давай, трави третью серию.

— А чем вторая закончилась? — спросил реф Саша. — Князя-то нашего, Болконского, убили, говоришь?

— Ранили, — уточнил я. Сюжет «Войны и мира» я помнил нетвердо, иногда приходилось что-нибудь присочинять. — Но он все равно не оправится, умрет.

— Медицина тогда на нулях была, — сказал боцман. — Стакан водки вместо наркоза.

— А я вот, все-таки, не понял, — сказал Саша. — Ну, выпил тот офицерик бутылку шампанского на подоконнике. Ну и что? А кто б не выпил? В чем фокус-то?

Воцарилась тишина. Все посмотрели на боцмана.

— Шампанское тогда другое делали, — уверенно ответил он. — Чуть послабее теперешней водки.

— Вообще-то, кажется, он ром пил, — сказал я.

— Ха! Ром! — воскликнул боцман, не теряя вида знатока. — Ром — это совсем другое дело. Забористая штука, особенно, если настоящий. Не тот, что Фидель нам присылает, а тот, что сам пьет.

— Бедовый он был, князь этот, — Фиш сплюнул сквозь зубы. — Чего было соваться? Раз пронесло, так он опять… Вот шурин мой, из Николаева, такая же история. Горел на «Кочуринске» в Баренцевом море. Множественные ожоги получил, списали по здоровью. Так он в Хабаровский край подался, на прииски, а там что-то неправильно рванули. Его породой завалило.

— Погиб?

— Нет. Вернулся в Николаев и спился.

— А с Наташей у них потом наладилось? — спросил Саша.

— Как сказать, — я помедлил с ответом. — В общем, простил он ей. Война их помирила.

— Вот это он зря! Мало ли что — война! Тут князь слабину дал.

— Не скажи! — возразил боцман. — Война — это событие другого масштаба, исторический катаклизм. Тут все может предстать в другом свете.

— Это точно! Это сплошь и рядом! — вступил опять Фиш. — Случай был в семьдесят третьем. В этих самых краях, между прочим. Рыбачки наши у самого чилийского берега промышляли. Тогда у них за главного был этот…

Фиш щёлкнул пальцами в направлении Дракона.

— Сальвадор Альенде.

— Он самый! Мировой мужик, кстати. По дружбе пускал нас в экономическую зону. И вот как-то раз на нашем советском креветколове случилась мелкая поломка. Заходят они в ближайший порт, встают у дальнего причала, начинают ремонт своими силами. Силы-то, прямо скажем, невеликие, всего экипажа — семь человек. Ремонтируются себе, никого не трогают. Приплывает лодка с аборигенами. Ченч? Ченч. Что нужно, спрашивают? Нашим, понятное дело, шило нужно. Спирт то есть. Без него какой ремонт? Лодка стала приплывать каждое утро. Сначала пропили все, что можно было списать на аварию и на борьбу со стихией. Потом пропили разные мелкие вещи. Потом все, что вообще можно было пропить, даже картину из кубрика, «Ленин на броневике». Оглянулись, мать честная! Начальство радиограммами забросало, комиссию прислать грозится. Что делать? И начали с горя пропивать личные вещи. И вдруг, в одно прекрасное утро, лодка с аборигенами не пришла. И на следующее не пришла, а еще через день к ним бортом швартуется военный катер. В Чили переворот. Всех арестовывают, везут в столицу и сажают на ихний стадион, в отдельный сектор для иностранцев, а там как раз девицы из ансамбля «Березка» сидели, их нелегкая в это время в Чили на гастроли занесла. Наши думают, если уж пропадать от рук хунты, так с музыкой и с девками! И неплохо так провели время. Пропасть им, конечно, не дали. Забрали их оттуда наши дипломатические представители и с почетом доставили в Москву. Встречали как героев. Я сам слышал, как они потом на собрании выступали, рассказывали про ужасы хунты. Так что правильно ты, Дракон, про катаклизмы рассудил, — закончил Фиш. — Были бы ребята пьяницами и растратчиками, и светило им по пятирику на нос, а случился исторический катаклизм и, пожалуйста, вот тебе готовые герои-антифашисты.