Мой тайный мир - Паулина Киднер

Достигнув отрочества, я стала подрабатывать в летние месяцы, катая желающих на осликах, которых мы брали в Сент-Мэрис-Бей, по пляжу в Даймчерче. От клиентов отбоя не было, и, когда стояли блаженные солнечные денечки, мы день-деньской бродили то вдоль по пляжу, то с горки на горку, водя на поводу наших длинноухих помощников. Ну, а в ненастье отсиживались под крышей, ожидая, пока дождь кончится. (Как бы я ни любила дождь, но в непогоду ничего не заработаешь!) Золотые были дни — тут и игральные автоматы, и кулечки со сладостями, которыми нас щедро одаривали клиенты, и забавные огоньки «иллюминации» — несколько разноцветных лампочек на черном проводе, провисшем над главным входом.

У меня была ослица приятного кремового окраса по кличке Бемби. Мы быстро сделались закадычными подружками. Уже потом, зимой, мы иногда брали ее к себе — папа арендовал для нас небольшое поле. Это была очень умная ослица, она даже показывала «фокус»: когда ела сливы, непременно выплевывала косточки.

Даймчерч стал местом моей первой любви. Так, ничего особенного не могу вспомнить — помню только, что мальчика звали Джеймс и он помогал мне справляться с ослами. Ах да, немаловажная деталь — он всегда брал с собой на обед сыр и лук. Сами понимаете, целоваться с ним после этого было ой как непросто! Возможно, поэтому мое чувство к нему так быстро прошло.

Для меня было потрясением, когда после 27 лет безупречной службы отец решил уйти из полиции и занять пост мирового судьи в Бристоле. Это значило, что нам предстоял переезд в Сомерсет. К тому времени моя сестра уже работала на ферме в Хай-Холдене; она и ныне живет в Кенте, удачно вышла замуж и создала прекрасную семью.

Когда мы переехали в Сомерсет, я сразу полюбила это место. Правда, здесь не было ни фруктовых садов, ни привычных глазу силуэтов конических крыш амбаров, где сушится хмель, ни гряды меловых холмов, как в Кенте. Зато были другие картины, куда более богатые красками, а главное — какое разнообразие зверей и птиц!

Первое, что мне предстояло сделать, — найти работу, пятнадцать лет я решительно отказалась продолжить учебу школе (сказалось унаследованное от матери упрямство!), но у меня не было специальности. Первая попытка работы в магазине провалилась с треском (хотя лишь после трех недель я поняла, что это — не для меня).

Папа предложил мне попытать счастья на ферме, и вот я уже шагаю на ферму Пенниуэлл близ Тронбери, где имелась вакансия доярки, для собеседования. Ферму эту держали мистер и миссис Болл; у них было большое стадо гернсийских и джерсийских коров, и, кроме того, они разводили цыплят на продажу. Для жилья мне предложили фургончик на колесах; правда, от него до фермы нужно было порядочно отшагать, зато, помимо жалованья, полагались стол и стирка белья. Потрясающие условия!

Из деревни (где у нас не было других соседей, кроме пожилой четы, жившей в конце дороги) на ферму вела извилистая тропка; когда я распаковала пожитки в своем — именно своем! — фургончике вдали от родительского дома, я поняла, какой серьезный шаг сделала в пятнадцать лет.

Говорят: кто родился в субботу, тому суждено в поте лица своего добывать хлеб свой. Я, субботний ребенок, убедилась, что это действительно так. Рабочий день у меня начинался в шесть утра и кончался в шесть вечера. После каждых 12 дней полагался уик-энд, когда мне нужно было всего-навсего подоить коров да покормить цыплят, — зато вторая половина дня оставалась в моем распоряжении.

…В свой самый первый день я встала в половине шестого, чтобы в шесть быть на месте. Мне показали, как загонять коров с поля в сарай для дойки. Видимо, в том, что мне быстро полюбился фермерский труд, сыграло свою роль одно обстоятельство; я начала карьеру в августе месяце, когда даже утречком уже тепло, — потянуло бы меня вставать так рано в холодном, сумрачном декабре? Я садилась на велосипед, одолженный на ферме, и летела через поля и рощицы, полные птичьего свиста. Приехав на место, я ставила велосипед к дереву и отворяла массивные деревянные ворота, которые следовало прислонить к ограде. Затем снова брала велосипед, ехала в поле и созывала коров, многие из которых еще лежали, жуя свою жвачку. Медленно и неохотно, но они все же поднимались — одни тянули время, другие, наоборот, бежали ко мне, в волнении качая головами. Джерсийские коровы чем-то похожи на оленей — такие же милые морды, огромные глаза и точеные ноги. Гернсийские все, как одна, рыжеватые с белыми пятнами, хотя и разных оттенков.

Даже рано утром над коровами неизменно вился рой мошкары. Отгоняя назойливых насекомых хвостами, животные шествовали по дорожке в направлении сарая для дойки, а я ехала следом на велосипеде.

Поблизости от фермы я снова объезжала их, чтобы убедиться, все ли на месте, — так, для порядка, поскольку они отлично знали, куда идти. Правда, иные не сразу входили в ворота, а прежде шествовали ко мне, обнюхивая своими влажными черными большими носами, — это было проявление любопытства; потом они все равно шагали в сарай следом за более послушными. Когда они проходили мимо меня в ворота, мне нужно было их сосчитать.

Главный дом усадьбы разменял не первую сотню лет, но неутомимая чета Болл немало занималась строительством, и он выглядел вполне на уровне. Двор окружали внушительные хозяйственные постройки, а на второй этаж большого каменного амбара, где размешался склад, вела солидная каменная лестница. С верхней площадки этой лестницы можно было наблюдать сцены выезда на охоту, происходившие при полном параде. Как правило, менее чем через десять минут выскакивала лисица; удирая от собак, она бросалась прямо под ноги охотнику.

После того как коров загоняли в сарай, их привязывали за шею веревками. В мои обязанности входило обмывать им вымя; следом шел мистер Болл и подсоединял к соскам доильный аппарат. Подходя к каждой корове, он называл ее кличку — в итоге я сперва научилась узнавать коров по хвостам (и, естественно, по той части тела, к которой хвост прикрепляется) и лишь намного позже стала различать их также и по физиономиям.

Со временем был оборудован новый сарай для дойки, и я стала доить самостоятельно. За время работы на ферме я научилась многим вещам. И у джерсийских и у гернсийских коров вкусное, жирное молоко. Но у всех коров разные темпераменты — одни хотят, чтобы их подоили первыми, другие, напротив, предпочитают быть последними, иные желают вставать в стойло справа, а есть такие, которым подавай только левую сторону. Словом, каждая корова — индивидуальность; как сейчас помню бочкообразную гернсийскую корову, которая невзлюбила меня и только и ждала случая, чтобы лягнуть.