Рыцари Дикого поля - Богдан Сушинский

Вот почему совершеннейшей неожиданностью для идальго оказалось то, что в следующую ночь отряд Гяура в триста конников, казаков и французов, вновь подкрался к их лагерю и, спешившись, совершил вылазку в деревню, где они – непонятно на каком основании – бурно отмечали очередную победу над «лягушатниками».

Когда утром воины Гяура вернулись под Дюнкерк, в новый лагерь генерала де Мовеля, со взятыми в плен полковником и еще двумя полупьяными испанскими офицерами, и стало известно, что они потеряли всего шестерых своих солдат, истребив во время рейда по меньшей мере сотню драгун противника, генерал был потрясен:

– Я-то опасался, что легенда о храбром польском полковнике всего лишь легенда.

– Позволю себе напомнить: украинском полковнике, – как можно вежливее произнес Гяур.

– Именно это я имел в виду, – охотно согласился генерал де Мовель.

– И не ошиблись: действительно легенда. Совершенная нами вылазка всего лишь случайная военная удача.

– Пардон, господин князь, я о вас иного мнения, а потому признателен богу войны, что свел нас во время этой экспедиции. Ваше личное участие в двух больших вылазках в лагерь врага, отчаянность, с которой вы бросались в атаку во время небольших стычек передовых дозорных отрядов… А вся эта история с командором Морано и захватом корабля… Нет, полковник, это уже не случайность.

– Просто мне уже надоела эта бесконечная война [2] , – сдержанно рассмеялся Гяур. – Хочется как можно скорее завершить ее.

– Как и каждому уважающему себя французу.

– К тому же испанцы основательно разозлили меня. А когда я впадаю в ярость, врагам лучше держаться от меня и моих воинов подальше.

– В этом я ни минуты не сомневался, князь, ибо та ярость, с которой вы обрушились вчера на зарвавшихся идальго…

Они сидели в большой пурпурной палатке генерала, установленной на возвышенности, в полумиле [3] от города. Она красовалась на небольшом конусообразном холме, дополняя и венчая его, и пышностью своей могла сравниться разве что с шатрами восточных полководцев. С военной точки зрения организация здесь лагеря отряда не имела никакого смысла. Но генерал желал показать Дюнкерку, кто является его настоящим защитником и кому дюнкеркцы обязаны своим спасением.

– Вы – талантливый полководец, – с грустью констатировал де Мовель. Лицо еще относительно молодого генерала было изъедено ранними морщинами и небольшими шрамами. В то же время седоватые волосы поредели настолько, что остатки их казались совершенно неуместными.

– Обычно генералы очень ревниво относятся к появлению людей, которых они считают талантливыми полководцами. А потому подобные признания звучат крайне редко, дьявол меня рассмеши, как любил говаривать один мой знакомый, испанский лейтенант.

– Крайне редко, вы правы.

Вино, которым угощал его генерал де Мовель, было сладким и тягучим, словно медовая настойка. И неожиданно хмельным. Опустошив третий бокал, полковник с тоской вспомнил недавнюю вылазку, выстрел, которым испанский полковник прожег его мундир (пуля прошла под мышкой), и с тоской подумал, что, если бы рука кабальеро не дрогнула, испить этот божественный напиток уже не пришлось бы. Нет, он вовсе не считал себя храбрецом. Другое дело, что время от времени его вдруг захлестывала волна воинского безумия – что верно, то верно. Причем впадал Гяур в подобное безумие с каким-то особым азартом.

– Это последняя моя война, полковник, – белесые с красными прожилками глаза генерала тоже наполнились грустью. – И, возможно, последняя крупная военная прогулка. Через месяц я ухожу в отставку. Раны, болезни…

– В отставку?! Вы?! Вот в это действительно трудно поверить, господин генерал.

– Тем не менее, о намерениях моих принц де Конде и кардинал Мазарини уже уведомлены. Правда, реакция их была точно такой же, только более бурной.

– Их можно понять.

– Вы тут вспомнили о полководческой зависти. Так вот, зависть эта у меня, конечно, есть, и порой даже проявляется. Однако не настолько велика, чтобы затмить воспоминания о моей собственной молодости, когда я подавал такие надежды, при которых легко возомнить себя приблизительно тем же, кем возомнил себя наш всеобщий любимец принц де Конде. – На лице его вырисовалась даже не ироничная, а скорее снисходительная улыбка. – И будь я в молодости не жалким обедневшим шевалье, а принцем крови…

– Не нужно об этом, генерал, – вежливо остановил его Гяур.

– Почему же, князь, об этом тоже порой стоит вспоминать. Хотя бы в целях душевной закалки и самоочищения.

– Для всякого, кто способен уйти в отставку в блеске ваших наград и чинов, куда важнее осознавать не то, кем он когда-то, в самом начале своего восхождения, был, а кем стал и чего достиг. А видит бог, что теперь вы – граф и считаетесь одним из лучших генералов Франции; что десятки других генералов завидуют, увы, не принцу, «командующему с пеленок», а вам, добывавшему славу и награды клинком своей шпаги.

Де Мовель вежливо промолчал. Однако взгляд его потеплел. Он не ожидал, что молодой князь способен высказать о нем именно такое мнение. И не усомнился, что говорит это Гяур совершенно искренне. В его представлении полковник был человеком слишком прямым и гордым, чтобы снисходить до лести. Пусть даже в ответ на явную лесть.

– Одно могу сказать со всей возможной искренностью, князь, как на исповеди: при любых чинах и похвалах я всегда старался оставаться настоящим солдатом.

– Именно поэтому следующие бокалы мы опустошим за всех тех, кого с полным правом можно считать настоящими солдатами.

4

Еще раз отдав дань вину, они вышли из палатки и остановились на небольшом выступе, как бы уводящем холм в сторону реки; серо-голубой пунктир плеса которой указывал путь к заливу. А поскольку самого залива видеть они не могли, то вершины мачт, увенчанные реями, казались огромными, врытыми в землю крестами корабельного кладбища.

– Что вы намерены делать дальше, полковник?

– Служить Его Величеству, выполняя при этом приказы главнокомандующего, полковника Сирко и ваши, господин генерал. Я правильно ответил?

– Как новобранец, стоя в казарме перед сержантом. После завершения срока контракта вы намерены вернуться в Польшу?

– В Украину.

– Я постоянно забываю, что вы не из собственно Польши, – поморщился генерал. – Надеюсь, вы не ощущаете себя оскорбленным в своих национальных чувствах?

– Во всяком случае, никогда не позволю себе называть французский порт Кале английским.

Генерал воспринял его сравнение как шутку и рассмеялся.

– Я вот почему спрашиваю вас об этом. Насколько мне известно, в Польше против вас затевается интрига, связанная с гонениями на полковника Хмельницкого, если только я правильно произношу его фамилию?

– Почти без акцента. Но что у поляков имеется против генерального писаря реестровых казаков, то есть против начальника штаба казаков, пребывающих на службе у польского короля? – разъяснил он французскому генералу суть чина полковника.

– И против вас – тоже.

– Это уже понятно.

– Вы приезжали вместе с Хмельницким в Париж и вели некие секретные переговоры, вначале с кардиналом Мазарини, а затем и с принцем де Конде.

– И в этом ваши сведения, господин генерал, тоже абсолютно верны. Разве что стоит уточнить, что никакой особой секретности в этих переговорах не проявлялось, особенно по отношению к польской короне.

– Так вот, полковник Хмельницкий обвинен в предательстве интересов Польши, измене польскому трону, и вообще, объявлен государственным преступником. Если я правильно понял, теперь он спасается в тех диких степях, где обычно собираются ваши казаки, которыми вам, князю, по воле судьбы тоже приходится командовать.

– Странно. Этого я не знал. Позвольте, откуда у вас такие сведения о Хмельницком?

– Разве это имеет какое-то значение? – загадочно ухмыльнулся генерал де Мовель. – Важно, что мне сие известно. Поэтому впредь можем говорить без обиняков.

«Неужели он пользуется откровениями графини де Ляфер? – потянулся взглядом к корабельным мачтам. Проявлялось в них некое романтическое очарование. За время, которое пришлось провести в море, оказываясь то в роли пленника, то в роли пирата или еще черт знает кого, Гяур успел привыкнуть к морскому бытию, к вечно покачивающейся палубе и увешанным парусами мачтам. Стоит ли удивляться, что теперь он ощущал легкую тоску, немного напоминающую ностальгию списанного на берег моряка. – Но с чего это вдруг графиня Диана станет откровенничать с ним? Разве что в постели? К дьяволу! Ты же давал себе слово не ревновать ее, уже хотя бы ввиду совершеннейшей бессмысленности этого занятия».

– Не терзайтесь, полковник. Я ведь сказал, что источник в наших отношениях никакой роли не играет, – постарался прийти ему на помощь генерал. – И мой вам совет: не торопитесь возвращаться в пределы Польского королевства, где ни вашу храбрость, ни заслуги перед Францией, родиной польской королевы Марии-Людовики, никто и в грош ставить не будет.