Антоха и Анимоха - Евгений Скрапинов

– Что-то ты заговариваешься. Ничего подобного я тебе не предлагал. Не слушайте его: он прикалывается.

Никто не слышал еще от Анимохи подобной фамильярности. На людях с Падишахом он был подобострастен. Наедине – вел себя неприступно. Всем в глаза бросался этот контраст. Все понимали, что не обычный страх или раболепие заставляют Анимоху вести себя с Падишахом так странно. Скорее уж тут заподозрили бы издевку, но все знали, что такой упертый тип, как Анимоха, и издеваться не станет: издевка – земное, сугубо земное, а все сугубо земное Анимоха презирал.

Единственно достойное Анимохи объяснение такое: он был безумен, только безумие может заставить человека вести себя до такой степени дико.

Хорошо. Падишах это терпел, побаиваясь своего товарища.

«Никто не знает, что у него в голове. Полбеды, что ненормален, беда, что при этом буен. Что ему придет в голову в ближайшую минуту. Да уж: опять балуется бритвой. А если на меня кинется: хватит ли у меня сил его обезвредить? Народ его тоже любит: в темницу его не заточишь. А не повредило бы!»

– Анимоха, хочешь в тюрьму?

– Как Вашему превосходительству будет угодно…

– Опять паясничаешь, а не подумал ли ты, подлец, что я говорю всерьез? Да у меня из-за тебя вообще никакой жизни нет, не то, что личной. Так я скоро стану как твоя тень!

– Не преувеличивайте, – закричал Анимоха. – Я устал уже Вас слушать: помолчите, сделайте одолжение.

– Может еще и денег тебе одолжить?

Вот в каких спорах проходили их дни. Но ничего не менялось. Анимоха хотел одного – покоя. И покой он завоевывал любой ценой. Ввязывался в любую склоку, говоря, что чем раньше она закончится, тем скорее наступит состояние покоя.

– Не думаете ли вы, – говорил он, – что многие солдаты на самом деле ищут не продолжения борьбы, а долгий покой после всех бурь? Я из таких вот солдат. Я не могу бороться вечно, я чувствую, что и моя энергия рано или поздно закончится. Вот так. Не всегда Анимохе вас смешить.

Тут он начинал дико хохотать, словно невесть как славно пошутил, и так хохоча убегал.

Ничего, насколько мы знаем, он не коллекционировал.

– А что толку, говорил он. Какой смысл в этих коллекциях? Коллекционер, конечно, хочет сохранить свои миры для чего-то вроде вечности. Ему в итоге нужно затянуть в коллекцию весь мир. Хотя конечно даже коллекционер выше художника. Художник – вырождающийся тип, так называемый дегенерат. Только таким отбросам общества, как я, бесполезным лентяям, и пристало быть художниками. Никому из вас я бы не пожелал взвалить на плечи бремя подобного позора. Не берите с меня пример, смертные. Уж лучше, честно скажу, собирать марки. Даже эта низость – добродетель по сравнению с грехом творческого акта. Вам, пожалуй, этого и не понять. Но согласитесь, кто-то просто обманывает самого себя, а чья-то жизнь в целом самообман!

– А что Падишах, – говорила толпа – он-то причем тут?

– Вам, – сказал как-то раз Анимоха Падишаху, – нравятся эти концепции только из-за их стройности, но не из-за их истинности. Вы стремитесь сгладить все неровности, в этом конечно ваш пафос, но в этом и ваш минус. Но вернитесь к тому, что принято называть действительностью.

– Ты давай выбирай выражения, – сказал Падишах. Я не обязан сносить от тебя такие оскорбления. Я не собираюсь потворствовать растлению собственных подданных. Ты и так слишком много себе позволяешь…

В принципе, Анимоха вел себя с Падишахом как угодно, все зависело от его настроения. Поведение такого человека, как уже упоминалось, предсказать было невозможно. Не стоит принимать на веру все сведения, которые до нас доходят. Одни говорят то, другие это. Не подогнать его наверно ни под одну характеристику. Один человек вряд ли его опишет нормально, даже в самых обычных и однозначных деталях возможно противоречие. И он не стремится к умышленной оригинальности. Умышленная оригинальность ему претит. Да, не зря при дворе принято выражаться так: «Про Анимоху легче сказать, что к нему не относится, чем то, что к нему относится». Он поразительно легко ускользает от любых словесных характеристик. Понятия не имеем, как так это выходит, хотя собственно и предыдущее предложение является характеристическим. Но никто не сказал ведь, что к нему вообще ничего не относится.

– Поднимайся, угнетенная личность, – говорит себе Анимоха с утра, расправляя свое туловище после сна. Ему трудно вспомнить себя в собственном теле. Пробуждение для него мука, и тут не обойтись без какого-нибудь ритуала, который как раз и скрасил бы эту муку.

Анимоха не понимает, что от него требуется. Вместе с тем, сам он вообще ничего не хочет, разве что лишь покоя.

– Черта ли мне делать с собственным телом? Как от него избавиться? Все, что вы мне предлагаете – все эти варианты служат вашим интересам. Нет уж, я должен поступить по-своему. Своими размышлениями по этому поводу я буду делиться в местной газете. Ведь вы выделите мне для этого особую колонку?

– Чтобы люди читали только твои бредни? Опять тянешь одеяло на себя? Одумайся, я тебя много раз предупреждал: мое терпение скоро лопнет.

Ну, кто же мог сказать это, как не Падишах? Давайте представим, как выглядело лицо Падишаха в момент, когда…

АНИМОХА ВНЕ ЗАКОНА: ОЧЕРЕДНАЯ ПОПЫТКА ПРИСТУПИТЬ К ПОНИМАНИЮ АНИМОХИ ТЕРПИТ ПОРАЖЕНИЕ

За привычку мыслить абзацами по несколько предложений, последние три из которых он произносил вслух, Анимоху, известное дело, побаивались. Падишах считал, что произносимые вслух предложения он репетирует. То есть, их неправильно считать спонтанно родившимися в Анимохиной голове.

Тем более, как можно считать спонтанными мысли человека, всерьез чувствующего несвободу воли. На основании своей веры в несвободу, вернее неверья в свободу, Анимоха почитался за очень хорошего предсказателя. Ни одно его предсказание не сбывалось буквально. Но подогнать уже высказанное толкование к происшедшим событиям он умел мастерски. За это его тоже обвиняли в мошенничестве. Сокамерникам в заключении он всегда говорил, что осужден за мошенничество.

«Уж покруче, чем воровство или ограбление» – добавлял он в таких случаях.

Требовать улучшить условия для заключенных он тоже мог до бесконечности, и, несмотря на свою вялость и безразличие в мирских делах, поддерживал все акции протеста, повторяя, что все это, конечно, совершенно бессмысленно и уж он-то лучше всех знает, какими силами обусловлено. Он говорил заключенным, что, если вдуматься, то он, особенно когда берет на себя роль предводителя восстания, играет только на руку той ситуации, из которой вроде как призван вывести заключенных.

– Однажды, говорил он, – и вам это будет ясно. Память у вас коротковата, не больше одного дня, вот и все.

– Ну а чего тогда с нами связываешься, – спрашивали заключенные.

Как же ему было отвечать? Как не выразишься, все равно никто не поймет.

– Это, – говорил он, – я должен буду, чтобы ответить вам понятно, поглупеть до вашего уровня. Но тогда некому будет бороться с вами за улучшение условий. Вы верите хоть сами-то, что у вас что-то получится?

Самые сообразительные говорили, что таким образом они оказывают давление на начальство, пытаются его деморализовать. Ну, да точно, ну да ладно, оставайтесь при своем мнении, и знайте, что можете рассчитывать на мою поддержку, пока я не склеил ласты или совершенно не сдвинулся.

Выходит так. Среди заключенных находились люди, которые были физически сильнее Анимохи, и значительно. Спорить с такими он просто побаивался. Да уж, никому не посоветуешь взбесить такого быка, целую гору мышц, не способную в состоянии гнева себя контролировать.

Поражала его черта: страсть к мелким правонарушениям.

– Зачем ты нарушаешь закон по мелочам? Приятно сидеть урывками? – не понимал Падишах. – Сидеть – так сидеть: ограбь банк, раз уж ты так против насилия, и придется проторчать в тюрьме несколько лет. Тогда вот поймешь этих людей, которых постоянно подбиваешь на восстания.

– Не знаю, – говорил Анимоха, наверно, я просто боюсь, что полицейские забьют меня насмерть при задержании. Так оно и случится, я это буквально предчувствую.

– И ты не слишком заблуждаешься. Наши парни на самом деле на это способны; не будь моего указа, что в отношении твоей персоны воспрещено всякое насилие, ты бы уже лежал на кладбище. Как ты до сих пор этого не понимаешь? По деньгам мы тоже слишком сильно тебя не ограничиваем. Начать с того, что ты не делаешь ничего полезного, зато очень сильно вредишь. Тебе мало того содержания которое я тебе обеспечиваю ежемесячно, причем деньги, и неплохие, ты получаешь без унизительной процедуры выпрашивания. Тебе мало и моих подарков; у тебя хватает наглости и с моего, и без моего ведома запускать лапу в государственную казну.