Чистая вода - Рой Якобсен

спокойствие, все призывы и требования рассыпались, словно труха, а совесть засыпала.

Но сегодня совесть не дремала.

— Со мной что-то странное творится,— сказал Юн. Руки дрожали, кофе казался безвкусным.

— Это потому, что ты не пьешь таблетки.

В мире Элизабет от всякого несчастья и страдания есть своя панацея. Если человек не излечивается, причин может быть лишь две: или он принимает лекарство в недостаточном количестве, или не знает, как правильно это делать. В любом случае ему просто не хватает информации.

— Дело не в этом,— сразу полез в бутылку Юн.

Он взял новое ружье, стер со ствола невидимое пятнышко ржавчины, поймал в прицел абажур, наслаждаясь ощущением того, что руку ему оттягивает это компактное, увесистое безупречное изделие.

— В чем тогда? — спросила она.— Во мне?

— Нет.

— Или ты считаешь, что я тебя забросила?

— Да нет.

— «Да» означает, что дело в этом?

— Нет. Но почему он сюда не приходит?

— Ханс? Ему не нравится, что ты носишься здесь с ружьями. Он боится тебя. Ты хочешь, чтобы я его пригласила?

— Нет, нет.

Голос, который он слышит, который зовет его с той стороны опушки,— вот в чем дело. Юн вдруг понял, что все может пропасть: Элизабет, дом, остров — ничего этого не станет. Голос — это первый звонок.

— Пойду договорюсь,— сказал он, забирая у сестры список покупок, который она успела написать в надежде, что вид острова и его повседневной жизни окажут на брата привычное успокоительное действие.

Он забежал к Карлу; тот потащил его в хлев показать надувную девку, обитавшую здесь тайком от жены,— накануне ее прислали по почте, и если Юн будет помалкивать, то сможет когда-нибудь и сам ее попользовать. Юн зашел в магазин, отоварился по списку и потолковал с хозяином о старом счете за бочку для укладывания яруса; заглянул в багажную экспедицию на причале, где встал на ремонт рейсовый корабль, мотор забарахлил. Потом наведался на почту и купил марки, чтобы послать заказ на охотничьи сапоги — присмотрел хорошие в рекламе в газете.

Все было как всегда. Петтер с Нурдёй сидел на ящике с песком перед бензозаправкой и записывал те же номера машин, что и вчера. Малыш Рюне, слишком агрессивный для детского сада, но слишком тупой для школы, пек, как обычно, пирожки из грязи на своей красной сковородке. Каждый, проходя, здоровался и заговаривал с ним — за исключением Герд на мопеде, смотревшей на него тем же хитрым и злобным взглядом сплетницы, что и на всех…

Возможно, бикфордов шнур уже подожжен, уже шипит, загоревшись, никому пока не видимый. Но внешне все без изменений, эрозии не заметно. Автобус, нагруженный пакетами молока, мешками с письмами и пассажирами, идет по расписанию; гора силоса на поле у Карла ровно на один тракторный прицеп меньше, чем вчера; пахнет навозом и водорослями, ветер дует в лицо. И так продолжается эта жизнь, просто жизнь, без потрясений, бесконечная тонкая нить, продернутая сквозь застиранную канву, расшитую узором из привычек и скуки, та жизнь, которой он хотел жить и жил всегда.

Наконец он добрался до здания администрации и зашел в Технический совет к инженеру Римстаду. Тот поинтересовался, почему Юн вдруг передумал, а он и сам не знал — его внезапно потянуло к воде. Место, конечно, оказалось незанятым: кто захочет торчать на болотах и пилить пластиковые трубы за несколько жалких крон в час.

Пока Юн дошел до дома, начался дождь, нагнало тучи с запада. Он оставил продукты в пристройке и бегом спустился к воде проверить лодку. Непогода уже так разыгралась, что он с трудом сумел вытянуть лодку на сушу, за два борта притянул ее тросом, закрепил, насколько хватило сил, и лег на плавучие бревна под стеной сарая. Здесь он провел много часов своей жизни, размышляя, обижаясь на природу и наслаждаясь ее стихией.

Море катило свои волны, словно зеленые сугробы, и они разбивались о берег, как всегда. Гаги сбились в стаи в расщелинах скал. Черные облака курились над заливом и оседали тяжелыми пластами. Но неприятное чувство не исчезало. Не такое острое, как прежде, приглушенное, словно вылинявшее, оно не покинуло Юна даже в шторм.

3

Юн долго стоял в темноте под деревьями, все не мог решиться войти. Над парковкой, над машинами, мотоциклами и горланящей молодежью разносился из открытых окон клуба праздничный гвалт и гремела музыка. И сегодня получилось, как обычно: он так долго собирался с духом, что перегорел. На нем были парадная куртка и лучшие брюки; сапоги, правда, заляпаны глиной, но сейчас там этого все равно никто уже не заметит.

Тут он обнаружил, что на углу одиноко маячит Карл, и направился к нему. Они взглянули друг на друга. Говорить Карл был не в состоянии, красные запавшие глаза слезились, в горле что-то булькало, рвалось наружу. Это на него Юн обычно пахал в страду, забивал ему скот, каждую осень разыскивал в горах пропавших овец и вырыл чуть не все дренажные канавы на его болотах.

Карл напрягся, запрокинул голову и вытащил из кармана бутылку — без пробки и почти пустую. Юн сделал глоток и двинулся к входу. Двое парней остановили его в дверях и заговорили с ним, но он молча прошел мимо. В танцзале купил себе чашку кофе, умудрившись не сказать ничего глупого девчонке-подавальщице, и встал у колонны. Пока все шло неплохо.

Но тут подошли парни, пристававшие к нему у дверей. У них свое рыбохозяйство на севере острова, лосося разводят. Юн знал этих ребят с пеленок. Насколько он помнил, их дежурными шутками и насмешками сопровождались все самые позорные его появления на публике.

— Приветик, Юн,— сказали парни, поводя широкими плечами. Женщин у этих обладателей мощных мотоциклов, кожаных курток и шейных платков было столько, что они и не собирались смотреть в эту сторону раньше трех часов ночи. Их лососевая ферма считалась на острове курицей, несущей золотые яйца,— большей удачи здесь сроду никому не выпадало. Юн этих двоих не выносил.

— Привет,— ответил он, отвернулся и стал смотреть на танцплощадку, там веселилась заезжая компания из города. Кто-то наступил на бутылку из-под пива и с грохотом упал. При этом он опрокинул пару стульев и сшиб на пол молоденькую девчонку, она заплакала и дернулась в сторону от потянувшихся к ней рук. Юн громко засмеялся.

— Ты сбежал из дому? — спросил один из парней.

— Угу,— ответил Юн.

— И что ты здесь делаешь?

— Не знаю.

— Ну да, ведь танцевать ты не мастер.

Они засмеялись, потом взялись обсуждать, хороши ли у Элизабет сиськи. Юн не вслушивался в эти сальности: он старался пореже открывать рот, когда ему встречались эти двое. Но сегодня вдруг огорошил их вопросом:

— Кто это там за столом, вместе с Кари и Герд?

— Чего ты сказал? А — это водолазы, они работают на Лангеванн. А тебе зачем? Кстати, ты стричься когда собираешься? Длинные волосы уже не в моде.

Юн всегда носил длинные волосы. Он и хотел бы не отставать от моды, но попытки угнаться за ней делали его еще смешнее. К тому же все старые звезды «Нэшвилла»

по-прежнему ходили с длинными гривами, как и кумиры Юна — английские музыканты, игравшие тяжелый рок.

Он отошел от своих мучителей, встал рядом со. столиком водолазов и молча стоял так, пока они не обратили на него внимание. Кари спросила, чего он на них таращится.

— Напился, что ли? — крикнула она. Юн в упор разглядывал одного из водолазов.

— Вы не местные,— сказал он.

— Нет,— ответил мужчина и под хихиканье девиц смерил его ответным взглядом.— Мы здесь работаем. А ты здешний, да?

Да, Юн здешний.

— Я так и понял по твоему костюму.

Он потрогал вязаный галстук Юна, и по смеху девушек догадался, что перед ним поселковый дурачок.

Водолаз был хорош собой: лет тридцати или сорока, невысокий, с мягкими чертами смуглого лица, черными вьющимися волосами и бойкими карими глазами, похоже, успевавшими заметить почти все. Что-то есть в нем темное, крысиное, подумал Юн. Всякого человека он для ясности любил сравнить с животным. Элизабет, к примеру, числилась лебедушкой, правда немного раскормленной.

— Трудно работать на болотах?

— Со временем, конечно, это выматывает,— громко ответил водолаз.— Но мы, к счастью, уже почти закончили, еще пара недель — и все…

На лице его красноречиво отразилось это счастье: всего две недели, и они наконец уедут отсюда навсегда.

— К счастью? — переспросила Герд обиженно.

— Нет, конечно, мы мечтали бы остаться тут насовсем, с вами. Скажи, Пол?

Второй закивал. Юн заметил у обоих черную кайму торфа под ногтями и обручальные кольца. И он видел, что они того же мнения об острове, как почти все приезжие: медвежий угол, преддверие смерти. Каждый день дожди,

дома стоят так редко, что соседнего не видно. Что здесь человеку делать? Только деньги заколачивать, бешеные деньги, и на полную катушку использовать все скудные возможности поразвлечься, какие тут можно найти.