Вятское кружево - Станислав Романовский

— Это хорошо, — похвалила женщина. — Ты родился почти в один день с Лениным.

— Конечно.

— А родители тебе что подарили?

— Дак у меня дедушка…

— А папа и мама?

Она смотрела на него с удивлением или любопытством, и мальчик не выдержал ее взгляда. Он опустил голову и повинно признался:

— У меня их со мной нету…

Опасаясь новых расспросов и не зная, как себя вести дальше, Сережа соскользнул со стула и сказал тихонько:

— Я пойду.

На пороге его догнала женщина, присела перед ним, сложив под подбородком ладони свечечкой, и близко заглянула в его очи зелеными глазами, в которых была мольба и готовы были вот-вот появиться слезы, да не появлялись.

— Прости меня! — выдохнула она, и дыхание ее пахло молоком.

Сережа сказал ошеломленно:

— Ой, какая вы переживательная!..

Все засмеялись — женщина, девочка и немного погодя сам Сережа. Он удивлялся про себя:

«Что я такого смешного сказал?»

И продолжал смеяться вместе со всеми.

Вытирая слезы, женщина говорила:

— К добру ли мы смеемся?

— Смеяться, право, не грешно, — напомнила девочка. Но, обращаясь только к Сереже, женщина весело повторила:

— К добру ли?

— К добру! К добру! — так же весело откликнулся мальчик, и ему расхотелось уходить отсюда. Он уже опять сидел на стуле и по просьбе обеих собеседниц вспоминал интересные истории из своей жизни:

— …У нас был котенок. Его звали Соболь, потому что он дымчатый был! Шерсть у него соболиная. У него почему-то глаз стал засыхать, и котенок стал одноглазым. Его увезли в чужую деревню за реку Вятку. Много времени прошло. Ночью я слышу: в дверь кто-то скребется… А я чутко сплю!.. Я дверь открыл — кошка большая в дом заскакивает, и сразу на полати…

— Это где вы лежали? — перебила девочка.

— Когда? — покраснел Сережа.

— Когда мы договаривались о квартире, — напомнила девочка. — Вы лежали на полатях. И мы с вами обменялись взглядами.

— Вон ка-аак? — с веселой укоризной в голосе спросила женщина и Музу и Сережу, на что девочка ответила:

— Мама, в нашем возрасте и у тебя были свои секреты. Сергей, рассказывайте, пожалуйста, дальше про одноглазого котенка.

— Сейчас, — пообещал мальчик, немножко сбитый с толку птичьей быстротой городского разговора. — Большая кошка-то… полуночница-то тем котенком и была!

— Мы так и поняли, — поторопила девочка. — Дальше.

— А дальше-то-оо, — досказал Сережа, — мы с дедушкой до сих пор понять не можем, как она дорогу нашла и как через Вятку переплыла? И как наш дом не забыла?

— Покажите мне ее! — загорелась девочка.

Сережа отозвался:

— Она под автобус попала…

Женщина сказала решительно:

— Мы с Музой никогда не заведем ни кошку, ни собаку!

— Почему? — растерялся Сережа.

— Пережить живое существо не каждый может, — страдательно говорила женщина. — Человек живет дольше животных, и ему хватает своего горя…

В ее словах Сережа чувствовал неправду, а какую, он не мог понять и заскучал душой. В окна сквозь ветви черемухи пробивалось солнышко, отчего изба была наполнена переменчивым светом. Но черемуха отцвела, и лепестки ее лежали на подоконниках серым весенним снегом.

Сережа догадался, что пора уходить, потому что женщина подала ему какую-то книгу в красном переплете и сказала:

— Возьми к себе почитать, Сережа. Потом вернешь.

Книга была тяжелая, и он спросил невесело:

— Всю ее читать?

— Не обязательно, — ответила женщина.

— Ладно, — вздохнул Сережа. — Почитаем.

Все-таки уходить ему не хотелось, и, втайне надеясь, что его попросят остаться, Сережа произнес прибаутку, которая принята в гостях, в деревне при расставании:

— Дорогие гости! Не надоели ли вам хозяева?

Мать и дочь даже не улыбнулись.

Тогда Сережа подивился вслух:

— Чего это я нынче? Ухожу-ухожу и никак уйти не могу. Теперь вы к нам приходите.

Он старательно закрыл за собою дверь, обитую кошмой, не успел разобраться в своих впечатлениях от новых квартирантов, как дедушка в задней избе стал его расспрашивать:

— Книгу подарили?

— Почитать дали.

— Ничего: подарят еще. Не то еще подарят! А угощали хорошо?

Сережа не ответил.

— По глазам вижу: сластями тебя накормили, — говорил дедушка. — Городские-то кофеем да сластями любят натаркивать! А если я его не люблю? Если меня на другое тянет? Одним словом, на соленое. Сластник ты, Сергей! Ох, и сластник! А я в твои годы… по нужде, конечно… таким не был. Вот и зубы все сохранил, ни одного не потерял.

Он широко раскрыл рот и в который раз показал мальчику свои зубы. Кое-каких, правда, не хватало, но в основном зубы были на месте.

— Видал?

— Видал…

— Что за книгу они тебе дали? Чай, плохую-то не подсунут.

Далеко отставляя книгу от глаз, дедушка прочитал:

— «Пушкин. Стихотворения последних лет». Последних! Надо же. Исключительно культурные люди.

А Сереже хотелось есть и было грустно, оттого что книга оказалась всего лишь стихотворениями Пушкина, которого учительница Августа Николаевна поминает на каждом уроке.

Он с обидой сказал:

— Я думал, они пианино привезут, а они и не привезли-ии…

— Ох, ты какой шустрый! — рассердился дедушка. — По нашим-то дорогам только с пианинами и кататься! Потом ни одного клавиша не найдешь. Ладно, что сами себя привезли. Правильно?

На что Сережа глотнул и ничего не ответил.

Щука с серебряными рогами

Квартиранты оказались людьми замкнутыми. По утрам они одни ходили купаться на речку, принимали от дедушки парное молоко и молодую картошку, днями сидели дома, и через открытые окна, затененные черемухами, доносились голоса и стук коклюшек.

Дедушка по-прежнему отзывался о них с уважением:

— …Они в четыре руки кружево плетут и такое баское! Одним словом — загляденье. Плетет-то больше Лидия Александровна, а девушка-то подплетает, когда та устанет. Погода им чего-то не нравится.

Действительно, дни были хмуроватые. А вот на Петров день солнце встало изо ржи, играючи и переливаясь, словно заново родилось на свет, и из леса потянуло земляничным жаром.

Дедушка с утра сел шить шапку и с поучением говорил:

— Готовь телегу зимой, а сани летом. Вот я и готовлю. А то старая-то шапка ни на что не походит.

Дело у него не очень ладилось, и дедушка стал ворчать:

— Пока вёдро — сено надо косить, а не с шапкой забавляться. Добрые-то люди так и делают.

Вошла Лидия Александровна, осунувшаяся за эти дни, и о чем-то попросила дедушку. Он тут же позвал внука и спросил:

— Сергей, у тебя нынче никаких срочных делов нету?

— Нет пока.

— Тут вот какое дело, сынок. Они пожелали в лес по ягодку, а одним боязно. Ты бы не пошел провожатым?

— Можно.

И дедушка громко шепнул Лидии Александровне, чтобы услышал и Сережа:

— Он такие места знает. Орел-парень!

Женщина улыбнулась Сереже, а он ответно улыбнулся ей, и она сказала:

— Я догадываюсь.

Она ушла собираться, а дедушка отдавал наказ внуку:

— Ты уж, сынок, расстарайся, а то к ним Вера Кислицина подбирается — сторожиха-то ваша. Я ей в глаза сказал: «Вера Ильинична, ты к ним не крадись! Ты сперва к себе квартирантов пусти, а потом уж их и обхаживай». Ты, Сергей, до упаду их не води, а так, чтобы прошлись. Лесом подышали.

В дорогу взяли берестяные туеса. Мать и дочь надели нарядные косынки, и мальчик повел было их в лес, но дедушка из окна ревниво окликнул его:

— Иди-ка сюда!

— Зачем?

— Сереженька-батюшко! Вдень-ка мне нитку в иголку. А то я два ушка вижу.

Сережа подержал во рту конец нитки, заострил его, вдел в широкое, как оконце, игольное ушко, подал в избу дедушке и спросил:

— Может, еще чего сделать?

Дедушка нагнулся к нему и зашептал:

— Долго-то не ходи, не оставляй меня одного-оо…

Такая резкая сокрытая боль почудилась мальчику в словах старика, что он испугался. А дедушка уже примерял шапку и кряхтел от неудовольствия: великовата! Украдкой оглядываясь на него, на дом свой, мальчик через огород повел спутниц к лесу.

Они шли по заброшенному тракту. Вдоль него росли екатерининские березы, и было им лет по двести, а то и больше. Березы уходили под облака. Некоторые были раскидисты, и под тенью иного дерева могло укрыться стадо коров. Ближе к земле кора на березах была совсем черной, спекшейся от времени, как шлак. Многие деревья по старости были дуплистыми, и все заветные дупла Сережа знал наперечет. А одна стояла совсем полая, и в полости ее могли спрятаться несколько человек. Внизу от нее остался остов из черной коры. Зато наверху береза была снежно-белая. Там, у самого неба, она по-молодому убралась зеленью, и, лоснясь и переливаясь, плакучие ветви ее расточали запах свежего, юного листа!..