Сибирский Робинзон - Андрей Черетаев

Не обратили внимания на одиноко стоящего на мосту человека!

Краешком глаза я заметил, как девушка, еще плотнее прижалась к своему молодому человеку, поправив зонт в его руке.

«Эгоисты! — подумал я и тут же рассердился на себя. — А чего ты хочешь, чтобы они, как принц Флоризель, приняли в тебе участие? — парировал мой внутренний голос. — Нет уж, коли сам что задумал, то и делай все сам, и нечего кого-либо впутывать в это дело!»

Я с тоскою оглянулся по сторонам. Слева, за рекой возвышались купола Василия Блаженного. «Если бы не галлогеновая подсветка, то их точно не было бы видно», — пришла мне в голову посторонняя мысль. Я долго смотрел на купола, пытаясь представить их во всей красе летнего вечера… Или под снегопадом… Стоял, смотрел, и вдруг понял, что плачу. Тихо, без надрыва и причитаний.

«Как же так, неужели мне больше никогда не увидеть этой красоты? — застучали, заколотились тоскливые мысли. — Не увидеть вообще ничего! Ничего!»

Скорее всего, именно в этот момент я осознал неоправданную глупость задуманного мною. Словно искра промелькнула и распалила в душе огонь страха, осветивший затуманенный разум, возвратив меня к действительности.

Я посмотрел вниз, на еще недавно завораживающую воду, и содрогнулся. Теперь она казалась не гостеприимной хозяйкой, готовой приютить любого, а отвратительным коварным созданием. Эта грязная вода несла не только мусор и нечистоты, но, самое главное, вбирала, впитывала в себя жизнь всех, кого она приняла.

«Надо уехать, — подумал я, — скрыться где-нибудь на краю земли и начать новую жизнь… Но прежде этой мутной водице следует отдать должок…»

— Вода к воде, — изрек я с пафосом и, расстегнув ширинку, помочился в мутный речной поток. Крякнув от облегчения — физического и морального, — я направился в сторону Красной площади. Взглянуть на кремлевские красоты, а дальше — на любой вокзал или в аэропорт, чтобы как можно быстрее исчезнуть из этого города… «И опять на вокзал, и опять к поездам, и опять проводник выдаст бельё и чай», — выплыли из памяти слова песни.

Я пересек Красную площадь. Мокрая и всегда тёмная брусчатка сверкала, переливаясь отражённым светом. Величественные башни Кремля, коронованные звёздами, были окутаны дождём, но, словно стражи-великаны, стояли невозмутимо, оберегая покой большой страны. Низкорослая пирамида Мавзолея почти слилась с ночью и была чуть видна. Уходя с площади, я напоследок оглянулся и окинул взглядом древнюю крепость и площадь. Сердце защемило, последний взгляд — и, как говорится, прости и прощай. Я пошел прочь.

На этот раз Московский метрополитен принял меня уже теплее. Я стоял на перроне станции «Площадь революции», и мне казалось, что бронзовые фигуры смотрят на меня с одобрением, приветствуя произошедшую во мне внутреннюю революцию. Как будто только для меня сверкали они бронзовыми коленями, кепками, револьверами и ружьями. Отдав честь героям, я вошел в полупустой вагон подъехавшего поезда, который повез меня в чёрный тоннель.

Глава вторая

КАТАСТРОФА

…Но странный стук завёт в дорогу,

может — сердца, а может стук в дверь…

Я всегда больше любил путешествовать поездами. Поезда вызывают у меня приятные воспоминания о тех днях, когда после долгой зимы, собрав рюкзаки и байдарки, мы с друзьями отправлялись сплавляться по только что вскрывшимся рекам. Сколько же водки было выпито за то время, пока локомотив гнал вперёд состав на тысячи и тысячи километров российских железных дорог! Чёрт побери, как весело в шумной компании ехать в купе или плацкарте, глядя на быстро сменяющиеся пейзажи, не забывая при этом пропускать очередную стопочку!

А как спится в поезде! Ты лежишь, а поезд едет, едет, едет и едет, монотонно перестукивая колесами. Под этот перестук чертовски приятно дремать или думать… А стоит выйти из вагона на какой-нибудь станции и тут же захочется купить у местных бабушек огромные, домашней выпечки пироги. Весной их начиняют мясом, рисом, капустой или фруктовым повидлом, но самые вкусные пироги продаются только летом, когда появляются в лесах и на болотах ягоды.

Однако в тот день мне предстояло не заманчивое путешествие, а бегство. И мне пришлось выбрать самый подходящий для этого случая транспорт — быстрый самолет «с серебристым крылом, что, взлетая, оставляет земле лишь тень…»

Я перескочил на «зеленую» ветку метро. Моей целью был аэропорт «Шереметьево». Пока вагон нес меня до «Речного вокзала», я принялся было рассматривать рекламные плакаты, но быстро утратил к ним всякий интерес. На короткое время мое внимание было привлечено парочкой растоманов в пестрых шапочках. Они сидели в наушниках и читали что-то — наверное, архизаумное. Потом я стал смотреть на толстого мужика, который уселся рядом со мною. От него пахло дешевыми суповыми пакетами. Вязаный свитер обтягивал огромный животище. Тяжело вздохнув, он достал сложенную газету, кажется «МК», развернул и принялся читать.

Лишь теперь я почувствовал, что насквозь промок. Мне стало холодно. Зубы дико стучали, ноги замерзли. Но постепенно мокрая одежда прогрелась, и я немножко повеселел.

Впрочем, не успел я согреться, как механический голос потребовал освободить вагоны. Станция «Речной вокзал» была почти пуста, и только несколько человек шли к эскалатору. Я поспешил наверх, и через минуту был на большой площади, где начинались и заканчивались многие автобусные маршруты. Дождь не прекращался. Площадь напоминала озеро. Грязюка вокруг была жуткая! Автобусы и маршрутки походили на свиней, выбравшихся из дорожной канавы. После многочисленных перескоков и олимпийских прыжков мне, наконец, удалось найти автобус, следующий до «Шереметьево».

В салоне, провонявшем соляркой, было тепло. Старые, но мягкие кресла располагали к хорошим и приятным мыслям. Дождь стучал по кузову автобуса, а ломаные ручейки, постоянно меняя путь, бежали по стеклу вниз. Впервые за последние дни мне стало уютно. В кабине шофера слезливо пела Татьяна Буланова. Очень сентиментальная и романтическая женщина, я считаю.

Не было привычной для общественного транспорта сутолоки, меня окружали немногочисленные пассажиры, направляющиеся в аэропорт. Два офицера, судя по их шевронам, с тихоокеанского флота. Оба со старыми, набитыми до предела, кожаными чемоданами.

Автобус уже начал закрывать двери, когда подбежало человек пятнадцать турок.

— Серемэтьефо, серемэтьефо? — обратились к весьма упитанной кондукторше двое или трое из них, вспрыгнув на подножку.