А до Берлина было так далеко... - Василий Шатилов

Прошли считанные секунды, и над спящим еще мгновение назад белопалаточным городком поплыли тревожные звуки трубы. Вначале люди приняли тревогу за учебную, и в шуме, который был вызван подъемом и сбором, звучали веселые нотки. Но как только в лагере узнали о нападении фашистов, все изменилось. Вмиг посуровевшие красноармейцы и командиры занимали места в строю…

В полдень мы слушали выступление по радио Народного комиссара иностранных дел В. М. Молотова, который по поручению Политбюро ЦК ВКП(б) и Советского правительства сообщил о вероломном нападении гитлеровской Германии на нашу страну. В частях после этого прошли митинги. Выступавшие бойцы и командиры говорили о том, что не пожалеют жизни за свою Родину, отдадут все силы на разгром врага. И все выступавшие просили командование как можно скорее направить дивизию на фронт.

И словно угадав паше настроение, через несколько часов командование Одесского военного округа распорядилось: части дивизии сосредоточить в Днепропетровске, приготовиться к погрузке в железнодорожные эшелоны.

Лагерь был свернут в считанные часы. По дороге, ведущей к городу, на несколько километров вытянулась колонна: люди, автомашины, тягачи, артиллерия, хозяйственные повозки. Внезапно испортилась погода, подул ветер, полил дождь. Стокилометровый переход до Днепропетровска занял чуть больше суток, люди устали, но шли мы почти без привалов, торопились скорее на помощь тем, кто уже вступил в бой с ненавистным врагом.

Город, вчера еще шумный, оживленный, принимал военный облик. Кресты из белой бумаги на оконных стеклах, посуровевшие лица прохожих. По ночам улицы погружались в темноту, строжайше соблюдалась светомаскировка. Когда мы приехали на железнодорожную станцию, там царило оживление. Почти непрерывно шли на запад эшелоны с войсками и боевой техникой, из открытых вагонных окон, из распахнутых дверей теплушек вырывались и летели вокруг любимые в те годы песни: «Дан приказ ему на запад», «Краснознаменная Дальневосточная, даешь отпор», «Выходила на берег Катюша», «По военной дороге шел в борьбе и тревоге»…

Песни, как и солдаты, шли на войну…

Началась горячая пора подготовки частей дивизии к отправке на фронт. Мы потеряли счет времени, дни и ночи слились воедино, спали урывками, забывали порой поесть.

Не простое и хлопотное это дело — сборы в дальнюю дорогу. Кажется, какое у солдата имущество: винтовка да вещевой мешок. А когда этих винтовок да мешков 17 тысяч, тогда как? И потом, солдату на войне никак не обойтись только тем, что находится в его походном ранце. Ведь надо его трижды в день накормить, обеспечить боеприпасами для боя, оказать медицинскую помощь, если он будет ранен или заболеет! Для этого же необходимо поднять с обжитого места и развернуть в полевых условиях склады, мастерские, пищеблок, медицинские учреждения и другие тыловые службы. Хотя на сей счет были рекомендации в уставах, но уставы не могли дать совет на все случаи жизни, а она, жизнь, оказалась гораздо сложнее, чем думалось. Здесь нужен большой опыт, а у нас его еще не было. Вот и приходилось действовать, как говорят, по интуиции, на ощупь.

Но, так или иначе, трудности были преодолены, дивизия со всем ее хозяйством погрузилась в эшелоны. До свидания, город на Днепре!

Нам предстояло выдвинуться в район западнее Рахны и поступить в распоряжение командующего 18-й армией генерал-лейтенанта Смирнова.

Управление дивизии отправлялось одним из первых эшелонов — для обеспечения перевозки на фронт оставшихся подразделений была создана из офицеров штаба небольшая оперативная группа. День выдался теплый и ясный, и не верилось, что где-то идет война, льется кровь и дым застилает залитую летним солнцем землю.

Подали эшелоны, и тотчас же возле вагонов образовались людские островки. Это матери, жены, дети, невесты пришли проводить своих мужей, сыновей, родителей, женихов. Последние слова, последние напутствия перед дорогой. Мы с женой Варей стояли в тени деревьев пристанционного скверика и говорили о чем-то несущественном. Я чувствовал, что жена готова разрыдаться, но всеми силами сдерживалась. «Я положила в чемодан еду, ты не забудь поесть, говорила она, и голос ее дрожал. — Ну и еще: черкни с дороги, что жив и здоров». Я обещал все это непременно сделать, понимая, что она думала о моей фронтовой судьбе. Я же мысленно представлял, как трудно будет жене с тремя маленькими детьми: Светлане — десять, Володе — семь, Саше — два года…

Но вот пронеслась команда: «По вагонам!», загудел паровозный гудок, и эшелон тронулся. Люди пошли, затем побежали вслед, плакали, что-то кричали, махали платками. Я вскочил на ступеньки вагона и неотрывно смотрел на Варю.

Впереди были четыре года разлуки…

Замелькали за вагонным окном белые хаты и свечи тополей, раскинувшиеся до горизонта поля набиравших силу хлебов, высоковольтные мачты электропередачи, шагавшие через степь. Я смотрел на знакомый мирный пейзаж и думал: «Неужели эту землю опалит война?»

Попутчиком по купе был полковник Иосиф Иосифович Самсоненко. Обычно общительный и веселый, он был сейчас сосредоточен, угрюм и молчалив. Очевидно, сильно переживал разлуку с семьей. Я понимал его состояние и не приставал с лишними разговорами.

Ночью ехали с погашенными огнями. На железную дорогу налетали фашистские самолеты. Мы об этом были предупреждены и каждое мгновение ожидали бомбежку. Но лишь через несколько часов пути на станции Пятихатки впервые узнали, что это такое.

Немецкие самолеты — их было до десятка — появились над Пятихатками внезапно, и началась бомбежка. Несколько бомб упало в районе станции. Наши люди впервые оказались под огнем и вначале растерялись. Но вскоре пришли в себя, высыпали из вагонов и залегли вокруг. Сделали они это вовремя, ибо, сбросив бомбы, воздушные пираты на бреющем полете поливали пулеметным огнем вагоны. Среди бойцов дивизии раненых было мало, но пострадали беженцы, которые оказались в это время на вокзале. Я впервые увидел убитых детей и матерей, потерявших их. Какое это невыносимое зрелище!

И теперь перед глазами девочка лет семи с маленьким братиком на руках. Бойцы вынесли их из-под вагона, где они укрывались от фашистских самолетов.

— Где твоя мама? — спросил я.

— Мама ушла за водой еще до налета, а мы спрятались, — ответила девочка.

Ребенок, прижавшись к сестре, молчал, а девочка плакала и испуганно смотрела на нас. Я попросил начальника станции забрать детей, помочь им разыскать мать, а нам надо было ехать дальше.

После Пятихаток до самой Рахны — места назначения — эшелон шел без остановки и не попадал под бомбежки. Правда, сигнал воздушной тревоги звучал неоднократно, но фашистские самолеты пролетали мимо, вероятно, возвращались с задания, израсходовав бомбовый запас.