Имперская жена - Лика Семенова

нарядной, окутанной складками невесомой розовой ткани, как легким облаком. В ушах тяжело покачивались длинные серьги с настоящим сиурским перламутром. Я читала, что в богатых домах им отделана мебель, колонны, двери. Даже целые стены. Но не слишком-то верила — не могла даже вообразить такую роскошь. Я бы радовалась, что мне позволили надеть все это великолепие, если бы не ситуация…

Я умирала от страха. Отец молчал, лишь колко смотрел на меня, мама — едва ли что-то знала, но я видела, как она переживала. Индат была почти уверена, что за мной прибыл сам жених — и от этого предположения стало еще ужаснее. Ее слова выглядели вполне резонно, и теперь мне неумолимо казалось, что в то мгновение, когда этот неведомый человек выйдет из корвета — решится вся-вся моя жизнь. В единый миг, в один-единственный взгляд. Я больше всего  боялась, что он окажется стариком.

Я опустила голову, глядя, как девятилетний Леций, стоящий слева, лениво пинал носком туфли маленький острый камешек. Так, чтобы тот не упал на ступеньку ниже. Я не удержалась: если камешек упадет — приедет старик. Я не хотела! Не хотела загадывать, но ничего не могла с собой сделать! Детская привычка. Эти мысли проскальзывали раньше, чем я успевала их оценить. И, загадав, я теперь никак не могла отмахнуться.

От напряжения пересохло в горле. Я пристально смотрела, как Леций гонял камешек. Будто эта глупость впрямь что-то решала. Он уже делал это обеими ногами, но опасливо и тихо, чтобы не заметил отец. Иначе влетит. Оттого такие маленькие шалости приобретали для нас особую остроту. Это были крошечные бессмысленные подвиги.

Раздался раскатистый резкий звук, возвещающий, что корвет причалил на стартовой площадке. Я вздрогнула всем телом, Леций — тоже. Камешек подскочил от неосторожного жеста и с едва различимым стуком покатился по ступенькам. Меня будто облили кипятком. Мне казалось, что я покраснела, пошла яркими пятнами, совсем как Индат.

Это конец. Как же я винила себя за эту невыносимую угадайку! Всего лишь случайность. Безобидная детская игра. Но сейчас я верила в это глупое гадание, как никогда. Не могла устоять на месте. Переминалась с ноги на ногу, то и дело сжимала руки в кулаки, чувствуя, как леденели пальцы, а ладони увлажнялись. Старик. Я бегло обернулась, ловя взгляд Индат, стоящей за моей спиной на почтительном расстоянии, будто говорила ей одними глазами: «Ну, вот и все».

Отец и мама направились к корвету — встречать гостя. Мы с братьями гуськом последовали за ними. Я замыкала. Как дочь. Как самая незначительная из детей. С каждым шагом мое сердце колотилось сильнее и сильнее. Я смотрела себе под ноги, на подол своего платья. Будто взбивала носами туфель розовую пену, в которой вязла. Наконец, все остановились, развернулись. Склонились в почтительных поклонах, какими удостаивают тех, кто выше по положению. Кем бы ни был прибывший высокородный — он бесспорно выше нас. К какой бы захудалой ветви не принадлежал.

Я инстинктивно опустила голову, как можно ниже, едва не зажмурилась — пусть примет за подобострастие, но не за страх. Этот высокородный не должен увидеть, как я боюсь. Страх — это слабость.

Я вновь содрогнулась, когда с дребезжанием поехала в сторону дверь старого корвета. На платформу скользнули четыре раба в сером. Я видела лишь их ноги в мягких башмаках и концы болтающихся зеленых поясов, украшенных  бахромой. Это кто-то из дома Мателлин. Зеленый — их цвет.

Я сглотнула, изо всех сил запрещая себе дрожать. Но казалось, что ноги вот-вот откажут, и я рухну на камень. Не помню, чтобы чувствовала когда-нибудь такую предательскую слабость. В этот миг я ненавидела себя. Хотелось надавать себе по щекам, чтобы привести в чувства, но я не могла этого сделать — на меня смотрели.

Сердце вновь болезненно содрогнулось, когда я увидела широкую туфлю, обсыпанную самоцветами. Грузная тяжелая нога. Затем в камень ткнулся серебряный наконечник черной полированной трости. Тяжелая поступь и мощные лодыжки, видневшиеся из-под пол длинного шитого серебром жилета. Я была почти уверена, что если подниму голову — увижу отвратительное обрюзгшее лицо.

Я так и стояла, согнувшись, как требовал этикет. Лишь слышала голос отца:

— Ваша светлость, необыкновенная честь приветствовать вас на Альгрон-С.

— Я давно не видел такой дыры, господин Орма. И такого дрянного корвета. Был момент, когда я всерьез думал, что он не дотянет до кислородного купола.

— Наши возможности весьма скромны, ваша светлость. Но мы постараемся сделать все, чтобы ваше пребывание здесь оказалось максимально комфортным.

— Его уже нельзя назвать комфортным. Комфорт начнется тогда, когда я уберусь отсюда.

Отец проглотил. Я просто знала это. Чувствовала каким-то чутьем, будто нервные колебания разносились по воздуху. Я не видела этого высокородного и не спешила увидеть, боялась, но по высокомерному тону и презрительному голосу живо представляла чванливое лицо с отвислыми щеками. И становилось еще страшнее. Лучше никогда не выйти замуж, навечно остаться в этих скалах, чем превратиться в собственность человека, с которым невыносимо дышать одним воздухом. Я вдруг только сейчас осознала, что моя жизнь может стать непрекращающимся кошмаром. Что я буду проклинать каждую минуту. Каждое мгновение. Я будто впервые увидела, что отец не так уж и суров, не так и нетерпим. И он красив. Даже сейчас. По крайней мере, мама не была обречена идти за старое чудовище! Выходит… мама оказалась счастливее меня.

Вновь послышался голос отца:

— Ваша светлость, позвольте представить мою супругу Корнелию.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я поняла, что мама поклонилась еще глубже по тому, как сдвинулась ее длинная тень. Раздался мелодичный голос:

— Вы оказали честь нашему дому, ваша светлость.

— Император оказал. Но вы, госпожа, настоящее украшение этого места. Несмотря на ваш нелепый туалет.

Мне казалось, я глохну. Этот высокородный даже не скрывал пренебрежения. Даже не пытался создать хотя бы видимость любезности. И он оскорблял маму. И отца. В нашем собственном доме. О... как же мне хотелось сказать что-то едкое, обидное! Унизить его так же, как он унижает нас. Я не видела этого человека, не знала, но уже успела возненавидеть.

Тени вновь сдвинулись.

— Мой старший сын Полус.

— Ваша светлость…

Брату было всего четырнадцать, но голос уже ломался. Да он и выглядел всегда старше своих лет. Копия отца — потому и был любимчиком.

— Мой младший сын Леций.

— Ваша светлость, — голосок младшего брата все же дрогнул. В Лецие еще было слишком много детского, настоящего.