Волк в бабушкиной одежке. - Фредерик Дар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Любопытная вещь, я не нахожу ни единого Фуасса в этом сверхтщательном издании, куда помещены краткие жизнеописания моих сограждан, то есть их имена, адреса, профессии и номера телефонов. Затем я набрасываюсь на женевский ежегодник и посвящаю себя исключительно городку-очаровашке Воскрессону, который и воскресает в толстотоме в единственно-неповторимом одиночестве. Там я не нахожу никого, кроме моего Фуасса. Он, этот гражданин, решительно существует в единственном экземпляре. Я, стало быть, в сильном замешательстве. Звоню рыжему из лабо и прошу его спуститься. Вот я как-то незаметно и вцепился в эту косточку, ребята. И вы меня знаете, когда очаровательный Сан-А захвачен тайной, он не перестает прояснять ее.
Явление Манье. В своем белом халате он похож на зажженную свечку. Шевелюра рдеет и конопушки пламенеют. Я же сам только дерьмею.
Второй раз за последние десять минут я рассказываю Манье фуассиную историю. Он открывает глаза шире витражей сартрского собора.
— По-тря-са-юще! — резюмирует он.
— Признайся, вот уж необычное дельце!
— А вы уже рассказали Старику?
— Нет, я сейчас загружен работой, и он наверняка перепасует это в другой отдел.
— По правде говоря, это нельзя еще назвать делом, — уточняет Манье. — Никакого правонарушения еще не произошло. В конце концов, позволяется же делать подарки своим современникам, даже подарки стоимостью в четырнадцать миллионов.
Какое-то время мы вглядываемся друг другу в глаза, как два окулиста, взаимно и одновременно ищущие повреждения радужной оболочки, затем я пододвигаю технарю обертки и банкштексы.
— Вот единственные документы, Манье, которыми я располагаю. Не думаю, что они нам что-то прояснят, тем не менее исследуй-ка их, кто его знает.
Затем, поскольку день угасает, а мой голод разгорается, я пожимаю поварешку рыжего и спускаюсь.
Перед входом в наш большой Сарай столпотворение. Смех, крики, восклицания, проклятия, апелляции, брань и лай. Я пробиваюсь сквозь толпу и обнаруживаю Храбреца Берю в одной из тех экстравагантных ситуаций, на которые он мастер. Он держит на поводке превосходного сенбернара, желая запихнуть того в такси. Но зверюга отказывается и в доказательство тщательно опрыскивает кузов тачки. Он, наверное, напился пива и не облегчался часов восемь, ибо никак не закончит. Шофер, русский недобитый белогвардеец, протестует и отказывается от такой сногсшибательной клиентуры.
Берюрье доказывает ему с применением соответствующей терминологии, что собаки имеют право ездить в такси. Князь Такссупов отвечает, что собаки-то может быть, но не телята. Естественно, Берюрье угощает его «сам телок»; услыша это, шофер вылезает и производит штрафной удар а-ля Копа по вертлюгу псины, которая, забыв о своем предназначении спасателя людей, вцепляется ему в штаны. Русский требует полицию. Берюрье немедленно удовлетворяет его просьбу, предъявляя свое удостоверение.
Пес возобновляет полив машины, которая с этой стороны стала чистехонькой. Четырнадцать человек помирают со смеху. Тут уж я вмешиваюсь:
— Что за цирк, Толстяк? Ты что, готовишь номер для юбилейного концерта самодеятельности?
— Хочу вернуться домой, вот и все, — мечет громы и молнии Здоровяк.
— С этим мамонтом?
— Ты не узнаешь его?
Я рассматриваю сенбернара и качаю головой.
— Нет, а разве это кто-то из домашних?
— Это же Сара-Бернар, которую привезли из Швейцарии три года назад, помнишь?!
— Я думал, что ты от нее уже избавился.
— Я подарил ее племяннику, но у него только что появился ребенок, и Сара-Бернар поссорилась с малышом. Я вынужден был забрать ее обратно. Только не знаю, как вернуться к себе. Эта зверюга не хочет путешествовать в закрытой машине.
— Она как королева Англии: ей нужно открытое ландо.
Пока мы дискутируем, таксист спасается, не требуя платы за ожидание и не предъявляя рекламации.
— У меня «МГ-кабриолет», если ты сможешь держать ее на коленях, я тебя подброшу.
Здоровяк благодарно вопит. Мы составляем команду, достойную возбудить интерес публики. Вообразите маленький открытый автомобиль с Толстителем внутри, что уже само по себе притягательно, держащим на коленях ненормально габаритную псину, похожую на Бисмарка. Можно участвовать в конкурсе парижского Автосалона на самый элегантный автомобиль и точно попасть в призеры.
Глава вторая
Прикончив десерт, я вдруг подумал, что старина Пино не связался со мной, как было условлено. Я, стало быть, решил протелефонить ему сам, как говорится, лично, и пока моя храбрая женоматерь Фелиция прибирает на столе, я набираю номер Ископаемого. Занудный голос мамы Пинюш щекочет мои слуховые каналы.
— Ваш старичок дома? — спрашиваю я, последовательно затем отказываясь подтвердить, что это я, и прийти пообедать.
— Я жду его, — отзывается хранительница очага, — он еще не пришел.
— Как только явится, скажите, чтобы позвонил мне домой.
— Непременно.
Кладу трубку, тут слышится тихий катаральный кашель, и я вижу вползающего Пинюша. Он преодолевает крыльцо, вытирает с научной тщательностью подошвы о соломячок, украшенный моими гербами, и снимает свое ашаровское старье для почтительного приветствия маман.
— Пришел поговорить, — предупреждает он, — не мог позвонить, потому что после нашего визита у Фуасса случился острый приступ астмы и я должен был доставить его сначала к врачу, а потом домой.
Фелиция забеспокоилась:
— Так вы не обедали, господин Пино?
Пино отвечает, что нет, но может потерпеть, потому что у него почти нет аппетита. В их семье это наследственное. У них деликатные желудки. Впрочем, его дед умер как раз от рака именно этого органа, и если бы его отец не был сражен испанкой, он тоже должен был погибнуть от болезни желудка.
Тем не менее он, в конце концов, согласился на остаток тунца с салатом, порцию телячьего рагу, кусочек горгоньзольского сыра и остаток десерта.
Насыщаясь калориями, он рассказывает о клиенте.
Пинюшет втайне от нашего молодца навел о нем справки, и узнанное подтверждает мое впечатление. Фуасса вел обычное существование. Сын владельца гостиницы, после службы в армии продолжил дело отца. Женился, спустя пять лет овдовел, не продолжив род, и жил уже лет двадцать внутри своего гостиничного мирка, опрокидывая кое-кого из горничных, когда этого требовала натура. Потом однажды продал гостиницу и ушел в отставку, взяв в домоправительницы кассиршу, которую уж много лет использовал для всех нужд.
— Ты с ней ознакомился? — спрашиваю я. Пино переворачивает розетку с ванильным кремом на свой красивый экс-новый костюм, с помощью ложечки собирает и доедает крем с обычным смирением и качает головой.
— Я видел ее один раз. Добропорядочная женщина: под пятьдесят, неплоха на вид, серьезна.
— Разузнавал подробности?
Выясняется, что особенного сказать нечего. Муж умер в ссылке во время войны. Взрослый сын работает метрдотелем.
— С астматиком трахается?
— Вероятно, но не будем сплетничать.
Браво, Пинюш! Невинный старикашечка!
— Раз уж ты давно ведешь расследование, у тебя должно сложиться какое-то мнение?
— Сложилось множество разных, — провозглашает Преподобный, — что эквивалентно никакому.
— Прекрасно сказано, о мудрейший из мудрейших.
— Сначала, — говорит он, — я думал, что Фуасса псих. Затем я решил, что умер кто-то из его родственников и по неизвестной причине ему прислали остатки громадного наследства…
Он останавливается.
— Но это не подтвердилось. Тайна, Сан-Антонио. ТАЙНА!
— А если мы посетим Фуасса? — подсказал я.
— Когда?
— Да прямо сейчас. Тут ведь почти рядом. До Воскрессона восемь километров.
— Для чего?
— Разнюхать. Если в расследовании нет никаких позитивных элементов, пробуют прочувствовать атмосферу. Метод Мегрэ, Пинюш. Цедишь кружку пива, разглядывая окружение хозяина бистро, и все усекаешь. Вот уже тридцать лет, как Сименон нам это объясняет.
— Ну что ж! Идем, — вздыхает он. — Только пришел — опять идти.
Аллея Козлят окаймлена кокетливыми усадьбами.
— Здесь, — говорит Пинюш. — Нормандский домик. Там, справа.
Низкая стена, деревянный портал, окрашенный под кованую сталь, лужайка в глубине сада, очаровательное жилище, фасад которого украшен орнаментом деревянных балок в нормандском стиле…
Звоним.
Через какое-то время отзывается замогильный голос, который осведомляется, кто там. Тут я замечаю маленькую медную решетку домофона над кнопкой звонка.
— Это месье Пино, — блеет Бесполезнейший. Щелчок. Дверь открывается. Мы продвигаемся приятной аллеей, присыпанной розовым гравием, поскрипывающим под ногами.
— Слушай, он выгодно продал свою спальную фабрику, наш папаша Фуасса, — мурлычу я. — Симпатичное владеньице.