Журнал «Вокруг Света» №08 за 1987 год - Вокруг Света

Иван Михайлович Сухотин прослужил на флоте почти полвека, выйдя в отставку в чине капитан-командора в 1763 году.

...Следующим «обнаружился» Алексей Скуратов — Алексей Иванович. Предок его, Иван Скуратов-Вельский, брат Малюты, правой руки

Ивана Грозного, служил «по Туле» засечным головой и строил крепости (Иван Грозный сам приезжал принимать крепость Малиновые Ворота, по соседству с Ясной Поляной), за что пожалован был вотчиной в селе Журавине Чернского уезда. В этом селе провел детство и последние годы жизни Алексей Скуратов. До наших дней там сохранилась церковь, построенная им в память об успешном завершении первого плавания вокруг Ямала.

Алексей Скуратов был одним из первых выпускников Морской академии и на экзаменах показал столь прочные знания, что был оставлен при академии для обучения «детей». Совершенствовался в науках во Франции.

Навигацкая школа и Морская академия, любимые детища Петра, были самые передовые и прекрасно организованные учебные заведения. Но порядок в них держался на крутых мерах. При поступлении на учебу каждый, в том числе и Скуратов, давал такую подписку: «А буде он (имярек) от школьного учения самовольно отбудет и за то повинен он жестокова наказания ссылкою на каторгу. К сей сказке руку приложил...» Прикладывали руку мальчики 12—13 лет! Как тут не вспомнить слова Пушкина о том, что распоряжения Петра «нередко жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом». Об условиях жизни и учебы свидетельствует сам Петр, обнаруживший, что 85 учеников академии «за босотою и неимением дневного пропитания» месяцами не ходили на занятия, а 55 гардемаринов «кормились вольною работою».

А вот еще два штриха, характерных для того времени. В журнале Скуратова содержится подробное описание трудных сентябрьских дней 1738 года, когда на обратном пути в Архангельск боты «Первый» и «Второй» на подходе к Карской губе попали в сложную ледовую обстановку и получили тяжелые повреждения. «В сих сутках,— записано в журнале,— как от ветру нагнало воды больше обычного, то лед нажимал на берег так сильно, что льдины ставило, а в море воды ничего не видно». Через несколько дней ветер сменился на южный, льды отступили, открыв пространство чистой воды. С огромным трудом моряки сняли боты с мели и отвели на более глубокое место. Однако ночью ветер опять изменил направление, льдина срезала якорный канат на боте «Первом», корабль понесло ветром и стало бить об лед. Когда стало светать, то увидели, что все кругом забито льдом. «Первый» находился в катастрофическом положении: льды разбили форштевень, руль, наружную бортовую обшивку. Скуратов приказал покинуть полузатонувший корабль и выгружаться на берег. Бот «Второй» пострадал меньше, его удалось подтянуть к берегу. Общими усилиями двух команд «Первый» был также подтянут к берегу и спасен от гибели.

В разгар работы по спасению кораблей, доставке грузов на берег и оборудованию аварийного лагеря «наехал» солдат Мезенцев с «указом»: немедленно доставить в Пустозерск штурмана Великопольского для дачи показаний по делу лейтенантов Муравьева и Павлова, которые перессорились между собой и с подчиненными. Измученный штурман тут же отправился в неблизкий путь (500 верст на оленях). Дело кончилось тем, что злополучных лейтенантов разжаловали в рядовые «за многие непорядочные, нерадетельные, леностные и глупые поступки».

В том же 1738 году в Петербург был доставлен в кандалах лейтенант Дмитрий Овцын — на него поступил донос, что во время зимовки в Березове он встречался со ссыльными князьями Долгорукими и говорил «злые и вредительные речи против императрицы Анны Иоанновны»...

В числе «найденных» в Туле оказался и Василий Алексеевич Ртищев, родом из деревни Кутуково Каширского уезда. Он прослужил на Севере почти сорок лет, занимая должности от штурмана судна до главного командира Второй Камчатской экспедиции и командира Охотского порта. Правда, на старости лет первооткрыватель восточного Сахалина был уволен в отставку «за слабостию и нераспорядительностию»...

Работа в Тульском архиве грозила приобрести характер бесконечный и весьма далекий от событий Великой Северной экспедиции. Родословные, ревизские «сказки», писцовые книги...

Пора было ехать в Ленинград. Впереди ждал архив флота — судовые журналы, старинные карты, пожелтевшие документы, хранящие до наших дней ледяное дыхание Арктики и горячие помыслы упрямых первопроходцев.

В Ленинграде поиски начал с Василия Ртищева. По описям и каталогам не составило большого труда разыскать нужные документы. Чтение небольшого по объему журнала бота «Иркутск» показало, что изучением его фактически никто не занимался. Подробности страшной зимовки 1735—1736 годов нигде в литературе не отражены.

Когда держишь в руках вахтенный журнал с записями Ртищева, охватывает волнение, которое трудно передать словами: это живой, говорящий участник далеких событий! Еще больше поражает карта нижнего течения Лены — она вычерчена тушью в студеном зимовье на реке Хараулах, при свете тусклого коптящего светильника, среди умирающих от цинги людей. Двое ее авторов — Дмитрий Баскаков и Осип Глазов — умерли за этой работой, третий — Василий Ртищев — остался жив, расписался на карте и вписал в ее титул имена умерших товарищей.

Впечатления от журнала и карты были настолько сильными, что я написал рассказ «Хараулахская трагедия». Его поместили в газете «Маяк Арктики» (Тикси), а позднее в сборнике «Полярный круг». Публикация рассказа имела неожиданное последствие: комсомольцы Тикси решили соорудить памятник на месте зимовки «Иркутска». Вскоре бетонный обелиск с венчающей его моделью парусника был установлен при впадении реки Хараулах в море. Позже на памятнике закрепили плиты с фамилиями всех 36 моряков, погибших в ту зиму. Плиты изготовили и доставили участники Тульской полярной общественной экспедиции во главе с Ю. П. Черноротовым. К немногим памятникам в Арктике добавился еще один...

Может показаться, что архивные поиски вести несложно, что они похожи на чтение книг в библиотеке, где имеются каталоги и аннотации, что достаточно, мол, терпения. Однако это, конечно, не так.

Для восстановления биографии Василия Прончищева потребовалось много раз выезжать в Ленинград и работать не только в архиве флота, но и в других архивах. С чего и как начинать? Если б было известно отчество Василия Прончищева, то дело обстояло бы проще: в Центральном историческом архиве в Ленинграде хранятся полные родословные, по ним, зная имя и отчество, можно выяснить многое. Неужели среди документов Великой Северной экспедиции нет ни одного, где бы лейтенант Василий Прончищев упоминался по отчеству?

Но, увы, таких документов не нашлось ни в рапортах Беринга, Челюскина и самого Прончищева, ни в инструкциях Адмиралтейств-коллегий, ни в судовых журналах. Везде он назывался одинаково: «лейтенант Василий Прончищев». Я просмотрел списки личных дел учащихся Навигацкой школы и Морской академии — личного дела Василия Прончищева там не оказалось.

Но недаром говорится: кто ищет, тот найдет. Просматривая все новые и новые описи, я увидел, что в фонде адмирала А. И. Нагаева значится дело под названием «Списки гардемарин, окончивших Навигацкую школу. Экзаменации по навигации, сферике, фортификации. Рапорты о назначении гардемарин на суда». Начав листать это дело, я глазам своим не поверил: все выпускники названы по имени и отчеству! Вот если б здесь оказался Прончищев...

И он действительно оказался в этом списке, хотя найти его фамилию оказалось не так-то просто. Мало того что документ написан крайне небрежным, трудно читаемым почерком — на фамилию Прончищева еще попала клякса. «Василей Васильев сын Про...» — дальше прочитать я не смог. По моей просьбе пригласили эксперта по палеографии. Эксперт долго разглядывал документ и наконец произнес: «Здесь написано Прончищев». Итак, Василий Васильевич!

В этом же деле я нашел еще ряд документов, по которым устанавливались основные факты учебы и службы Прончищева до отправления на Север: год поступления в Навигацкую школу— 1715, год окончания школы — 1718, гардемаринская практика на Балтийском флоте и сдача экзаменов в Морской академии — 1718—1724, направление на службу в Астрахань — осень 1724, производство в подштурманы — 1727, сведения о специализации по астрономии и даже о выдаче обмундирования.

Теперь можно было отправляться в исторический архив. Дело калужских дворян Прончищевых нашлось быстро. В нем имелась подробная родословная, из которой следовало, что Василий Васильевич Прончищев являлся пятым, младшим сыном стольника и ротмистра Василия Парфеновича Прончищева, имение которого находилось в селе Богимово (Тарбеево) в Тарусском уезде. Места эти мне знакомы: в 12 километрах от Алексина, на речке Мышеге. Итак, первые, основные биографические сведения о Василии Васильевиче Прончищеве выяснены! Дополнение их новыми деталями было, как говорится, уже делом техники...