Журнал «Вокруг Света» №08 за 1987 год - Вокруг Света

Я ничего не нашла на месте прежнего святилища бон. Здание рухнуло в 1971 году, ламы аккуратно убрали и вынесли камни и засохшую глину, некогда скреплявшую их.

В соседнем зале бил барабан, гортанно звучали голоса лам, завернутых в красные тоги. Странное ощущение безвременья возникло во мне: казалось, оно источало тонкий аромат нездешних курений, звучало гортанной песней и тревожным боем барабана. Безвременье клубилось, свивалось над масляными светильниками, из его глубин выплывали оскаленные страшные лица древних богов.

Восьмирукий Нагараджа в короне из черепов крепко сжимал в каждой руке по змее. Они извивались, пытаясь вырваться. Красные, синие, зеленые маски раскрывали клыкастые пасти, угрожающе выкатив круглые мертвые глаза. На их лбах таинственно и призрачно светился третий глаз.

Я прошла сквозь это наваждение, и Бежен, открыв боковую дверцу, поманил меня за собой в сумрачный коридор. Мы стали спускаться по древним выщербленным ступеням куда-то в темноту. Потом появилось светящееся пятно, и мы оказались в тесном маленьком дворике. Из дворика попали в помещение, куда через отверстия в потолке проникал рассеянный свет. На стенах проступали полустертые фрески, потом они уступили место грубому камню. Я поняла, что попала в пещеру. Горел только масляный светильник, и из полумрака проступали двухметровые фигуры черноликого хранителя Махакала, Лхамо, скачущей на муле, и кого-то третьего — грозного и воинственного, оседлавшего льва. Маски-лица мерцали сумрачно и загадочно. Блики дрожали на коронах из черепов.

— Это самое древнее святилище Сенге-Ганг,— сказал Бежен.— Говорят, его построил сам великий Наропа, когда осушил озеро. На этом месте когда-то было огромное озеро: оно тянулось на запад до Каргила и на восток до Ле. Оно было и там, где стоит теперь Ле. Наропа был великим сиддхи. Он все мог.

На древней земле легенда и реальность смешались, переплелись, сбились во времени. Солнце уже зашло за горизонт, на песчаных волнах и зданиях монастыря лежал красноватый отблеск заката. Когда стемнело, громады гор прорисовались на звездном небе.

Начиная от Кхальзе, древняя караванная дорога пошла вдоль зелено-голубой ленты Инда.

Здесь, между Кхальзе и Басго, Рерих записал: «Именно .эти формы, нарочитые на Западе, здесь начинают жить и делаются убедительными. То вы ждете появления Гуаньинь, то готова разрушительная стихия для Лхамо, то лик Махакала может выдвинуться из массива утеса. И сколько очарованных витязей ожидают освобождения. Сколько заповедных шлемов и мечей притаилось в ущельях. Это не правдоподобный Дюрандаль из Рокамадуры, это подлинная трагедия и подвиг жизни. И Бругума Гесерхана сродни Брунхильде Зигфрида. Изворотливый Локи бежит по огненным скалам».

Здесь Николай Константинович вспоминал Нибелунгов, и в этих эпических изломах гор, древних ликах и бездонных ущельях ему чудились аккорды вагнеровских музыкальных картин. Его не покидала мысль о том, что мифическая страна Нибелунгов Скандинавии и Центральной Европы в своей изначальной сути связана именно с Гималаями. Была ли это догадка или неожиданное озарение — сказать трудно.

К следующему полудню нас приняла горная долина, где добротные массивные дома лепились к лиловым скалам, взбирались на них и застывали на вершинах. Террасы полей вплотную подступали к домам и скалам.

Вдоль дороги и на полях сновали люди. Одни пахали на яках, другие молотили собранный ячмень. Пахло свежей соломой. Женщины в плащах из ячьих шкур несли в корзинах дрова. Повсюду мелькали цилиндрические шляпы — черные, лиловые, зеленые, красные. Доносились с полей песни — протяжные и звонкие. Иногда в мелодию вплетался звук барабана.

В монастыре Алчи шла служба. Осеннее солнце пригревало и щедро заливало землю. У подножий разноцветных скал полыхали багряными тонами осенние деревья; солнечные зайчики, отраженные от поверхности реки, скользили по деревьям, домам и полям. На скалистых склонах стояли субурганы. На одном из них бежал «Конь счастья» с развевающейся гривой. На седле коня в золотистом пламени горели три круга «сокровища мира».

После Алчи, когда дорога стала вползать на Ладакский хребет, открылся Басго среди безлесных желтовато-песчаных склонов гор. Сначала казалось, что это первозданное место необитаемо. Но вот глаз стал различать массивные стены, прямоугольные башни и дома. Они вырастали прямо из скал и повторяли монументальность и незыблемую мощь природных образований. Когда спустились вниз, крепости и башни Басго вознеслись над нами и появились побеленные деревенские дома с плоскими крышами. Они тянулись вдоль голубого и узкого притока Инда.

Потом среди каменных нагромождений образовался проем — с плоским, похожим на степь дном, с волнами песка по краям. И над песчаной равниной встали снега Каракорума. На равнину спускались их сине-зеленые отроги, пересеченные резкими тенями ущелий, распадков и гребней. Дорога, как стрела, устремлялась к снежным громадам, но на ее пути встали разломы нового хребта.

У самых снежных гор стал расти и приближаться удивительный старинный город, который назывался Ле. Город лежал на перекрестке древних путей. Каждый перекресток имеет свое точное положение. В Ле он был на базаре. Базаром была самая широкая улица, которая тянулась от королевского дворца к западной окраине, к холму, где стояли высокие ступы. На одной из них белый конь нес на седле сокровище мира — Чинтамани. Эту ступу Николай Константинович изобразил на картине, которая называлась «Конь счастья» и входила в серию «Майтрейя».

Вдоль этой магистрали тянулись лавки со снедью, тибетскими и ладакскими ремесленными поделками, стояли харчевни и чайные. От магистрали ручейками отходили улочки, также заполненные лавками, постоялыми дворами, небольшими гостиницами и снова харчевнями. Над ними стоял аппетитный запах бараньего бульона, поджаренных пельменей-момо и свежеиспеченных лепешек.

Заведения назывались одно диковинней другого: гостиница «Ячий хвост», другая — «Старая Антилопа», бюро путешествий «Снежного человека», фотостудия «Дракон».

Когда-то на перекрестке сходились караваны из Средней Азии, Тибета, Индии, Китая.

«С утра до вечера два главных городских базара заполнены шумной толпой, осаждающей груды товаров. Особенно ценится туркестанский войлок, который привозят из Хотана, Гума и Яркенда... Здесь же лежат тюки мягкой тибетской шерсти, доставленной с севера, из которой кашмирские умельцы ткут красивые шали. Большое оживление царит в лавках, торгующих высокими туркестанскими башмаками, очень ценимыми ладакскими караванщиками. Немало продается на базаре и лошадей. Возвращаясь домой, они везут европейские товары: английское сукно, английские и немецкие красящие вещества, различные предметы галантереи и индийские специи, а также шафран, в большом количестве экспортируемый из Кашмира в Туркестан и Тибет... Вся эта пестрая толпа постоянно движется, выкрикивая и жестикулируя, то и дело позвякивают колокольчики вновь прибывающих караванов» — так писал Ю. Н. Рерих, сын Николая Константиновича, в 1925 году.

Теперешний базар в Ле был другим. Чем-то он напоминал описанный Рерихом, но и отличался от него. Караванные пути из Китая, Тибета и Китайского Туркестана оказались отрезанными от горного Ладака. Но караваны, позванивая колокольчиками, время от времени появляются в Ле. Тогда через базар бредут низкорослые лошадки, навьюченные солью, шерстью и различной утварью, за ними шагают медлительные приземистые яки. Караваны идут из глухих высокогорных районов Ладака. Они идут и из Кашмира, доставляя кашмирские ковры, шали, шафран, кожи, меха. Но кашмирские караваны — это традиционный пережиток. Большинство товаров теперь прибывают сюда из Индии на грузовиках, по шоссе.

Базар — это сердце города: так повелось в Азии исстари. Если вам нужно что-то узнать о городе, если вы ищете кого-нибудь, идите на базар.

С самого утра, как только встает солнце и в горном воздухе разливается прихваченная морозцем синева, пестрая, разноязыкая, разноликая толпа заполняет широкую улицу, переулки и тупики.

Степенно идут ламы, перебирая четки. В своих красных тогах они похожи на римских патрициев. Их желтые и красные шапки мелькают то здесь, то там. Прижимая к темным пиджакам папки, торопятся клерки. Крестьяне в лиловых, зеленых, сиреневых халатах, подпоясанные красными кушаками, шумными группами кочуют из одной лавки в другую. Прицениваются, торгуются, покачивая шляпами.

Кашмирцы в черных и серых балахонах — перенах и ярких тюрбанах ловко ввинчиваются в толпу, останавливают кого-то, расспрашивают о новостях, переговариваются с лавочниками. Или просто снуют у лавок, задумчиво смотрят на проходящую толпу.