Журнал «Вокруг Света» №08 за 1987 год - Вокруг Света

Читая эти строки, я еще не знала, что попаду в Ле, и даже не совсем поверила тому, что написал Рерих. Казалось, что воображение художника соотносит несоотносимое. Теперь, лунной ночью, я поняла, как была не права...

Рерих увидел Ле в 1925 году. Загадочный народ мехески давно исчез где-то в легендарном времени, но дома, с которых они неподвижно и завороженно смотрели на голубую луну, остались в нашем веке.

...Утром я вошла в Ле. Он лежал в котловине, окруженной песчаниковыми горами и скалами. Изломанные обрывистые линии этих гор и скал, подчеркнутые резкими тенями, складывались в причудливые рисунки. Солнечный свет менял их окраску, и они то вспыхивали золотом чистейшего песка, то наливались густой сочностью коричневых тонов, то становились неожиданно сине-голубыми. Совсем рядом искрились снега.

Я приехала сюда по древней караванной дороге, которая связывала Сринагар, главный город Кашмира, с Ле, окружным центром Ладака, лежащим у подножия Каракорума.

В 1925 году по ней прошла Центральноазиатская экспедиция Рериха.

...В Сринагаре стояла солнечная прозрачная осень. Золотистая дымка плыла над огромным озером Дал. По озеру и каналам, пересекавшим город, бесшумно и призрачно скользили ярко разрисованные кашмирские лодки — шикары. Над озером и городом стояли снежные горы. К этим горам через Кашмирскую долину уходил древний путь. В 1962 году рядом с ним проложили современное шоссе. И хотя караванная тропа и шоссе составляли единое целое, жили они — каждый — своей отдельной жизнью. Шоссе — современной, караванная тропа — древней. По тропе брели, опираясь на сучковатые тяжелые посохи, люди в старинных плащах и ярких тюрбанах. Горный ветер трепал их черные и красные, крашенные хной бороды.

Старик, седобородый и хитроглазый, вел за повод низкорослую лошадь,, на которой надменно восседала пожилая матрона. В такт шагам лошади позванивали браслеты на запястьях женщины, тяжелое ожерелье из серебряных монет спускалось ей на грудь. За ними следовал караван тяжело нагруженных лошадей.

— Откуда вы? — спросила я хитроглазого.

Он махнул пергаментной рукой в сторону синих гор и сказал:

— Из Ладака. Везем соль.

Матрона оживилась и поманила меня. Я подошла.

— Откуда ты? — поинтересовалась она.

— Из Советского Союза.

— Где это?

Я махнула рукой на север. Матрона недоверчиво усмехнулась:

— Там только очень высокие горы. Даже мы, гуджары, там не кочуем.

— А мы кочуем,— ответила я.

Пастухи в древних одеждах гнали стада овец и коз. Цокали копыта лошадей. Звенели колокольцы. На обочине ждали притомившиеся водоносы, положив рядом кожаные бурдюки со свежей водой.

Солнце клонилось к закату, близкие вершины гор стали розовыми, когда мы въехали в долину. Она называлась Сонамарг, или «Золотой луг». Здесь по склонам гор росли березы и сосны, на ярко-зеленых лугах паслись овцы.

Ночь провели в деревянном домике на склоне. В очаге жарко горели березовые дрова, ледяной ветер рвался и завывал за тонкими бревенчатыми стенами.

Утром, когда еще не рассеялся туман, мы двинулись к Соджла, первому перевалу через Великий Гималайский хребет. Снежные шапки гор нависали над дорогой. Она поднималась все выше, пробиваясь среди скал, ледников и заснеженных склонов. Прямо к перевалу спускался ледник: повеяло холодом вечности. Спрессованный многометровый снег гигантским панцирем поблескивал на солнце. С перевала открывалось неправдоподобное царство снега и льда, стиснутое мерцающими заиндевевшими скалами. Морозный ветер метался среди этих нагромождений, о чем-то плакал и пел.

За перевалом начинался Ладак. Среди скалистых утесов изломанных форм и очертаний возникли квадратные каменные дома тибетского типа. На склонах и вершинах гор стояли буддийские ступы. Развалины старинных крепостей и сторожевых башен венчали обрывистые скалы. По дну глубоких каньонов, вгрызаясь в горную породу, текли бирюзово-синие реки.

Около Драсса я увидела стелы, о которых писал Рерих. Они стояли в узкой каменистой долине. Ветры десяти веков, прошумевшие над ними, смягчили четкость линий. Но кое-что еще можно было разглядеть: зубчатую тиару на Майтрейе, чашу в правой поднятой руке и чашу в левой. Стелы открывали серию памятников самых разных эпох.

«...На скалах,— писал Рерих,— изображения оленей, круторогих быков и коней. Где мы видели такие изображения? На камнях Северной Америки, на сибирских скалах. Та же техника, та же стилизация и то же уважение к животным. Людских изображений мало».

Упомянутые петроглифы поразительно были похожи на те, которые я видела в Монголии и на Алтае. Круторогий козел неолита, несущий на себе таинственный знак Времени, захватил огромное пространство Азии от Индии до Алтая. Рерих называл эти петроглифы знаками Гесера, увязывая их с древним солнечным культом. На одной из его картин камень с петроглифами был изображен ярко и точно.

К вечеру мы добрались до Каргила, небольшого городка, зажатого скалистыми горами. Когда-то город славился своим базаром, красочным и шумным. Теперь о базаре остались только воспоминания: улицы казались грязными и захламленными. Глинобитные, с плоскими крышами дома глухими стенами смотрели на горбатые извилистые улицы.

Еще день, и на пути встал Мульбек. Стены крепости обветшали, местами обрушились. Снизу, от реки, этого не было видно: казалось, крепость на скале продолжает нести многовековую сторожевую службу, охраняя покой этой горной долины.

Помните, у Рериха? «...в древнем Мульбеке гигантское изображение Грядущего стоит властно при пути. Каждый путник должен пройти мимо этой скалы. Две руки к небу, как зов дальних миров. Две руки вниз, как благословение. Знают — Майтрейя идет».

Двадцатиметровое изваяние Майтрейи, высеченное прямо в скале, прочно стояло на пьедестале, вознося к небу голову, увенчанную короной. Глаза Майтрейи, полуприкрытые тяжелыми веками, спокойно взирали на древний путь.

...После полудня в окружающих горах и скалах стало что-то меняться: они утрачивали свою угловатость и изломанность, становились более мягкими, скругленными. От спрессованного песка исходил рассеянный золотистый свет — как на дне морского мелководья. Казалось, едем по дну древнего моря, чьи призрачные волны бьются о каменные вершины гор. Современная геология считает, что десятки, сотни миллионов лет назад здесь плескалось Пуранское море, а потом древний океан Тетис вздымал свои грозные волны.

Машина медленно — один круг, второй, третий — взбиралась к перевалу Фотула. С него открылись долина и древний монастырь Ламаюру на песчаниковых скалах. По тропинке я поднялась к высокой стене монастыря. У входа во двор трое лам в красных длинных плащах отрешенно и методично били в разрисованные барабаны. Один из них сделал мне знак остановиться и исчез в боковой двери. Теперь двое лам били в барабаны. Я сделала еще шаг — второй лама поднял ладонь и скрылся в той же двери. Третий отрешенно бил в барабан. Я стояла перед ним, но он смотрел куда-то сквозь меня. Я сделала еще одну попытку двинуться: предупреждающий жест, и третий лама исчез за той же дверью.

Бить в барабан было некому, и я направилась к двери. Из нее вышли все трое лам, остановились перед дверью и ударили в барабаны. Следом появился четвертый, с коричневым морщинистым лицом, похожим на печеное яблоко.

— Джулей. Здравствуй. Извините, что заставил ждать. Они не виноваты,— приветливо сказал он и кивнул на барабанщиков.

Барабанщики отрешенно и методично били в барабаны...

— Это у вас такой ритуал приема гостей? — спросила я у ламы.

— Нет-нет,— заторопился Бежен — так его звали.— Они хотели вам помочь, но объяснить не смогли. Они говорят только по-ладакски. Я покажу монастырь и все расскажу.

Бежен открыл толстую деревянную дверь, и я оказалась в просторном помещении, по стенам которого тянулись ячейки. В них лежали завернутые в цветной шелк длинные тибетские книги, Бежен снял одну, бережно развернул желтый шелк и протянул мне. По тонким продолговатым страницам глубокого черного цвета бежали тибетские золотые буквы. Бумага пахла тонко и тревожно. Мягко шуршали страницы, мелькали буквы, сливаясь в узорчатые цепочки. Я не понимала, о чем повествует эта рукопись, но глаза притягивала и манила золотистая вязь.

История монастыря, уходившая в далекое прошлое, была неясна и противоречива. Определенно было известно, что буддийский монастырь Ламаюру вырос и сформировался на прочном фундаменте древних верований, которые, в свою очередь, оставили неизгладимый след в ладакском буддизме. Сам монастырь принадлежал ламаистской секте красных шапок, которую создал в VIII веке неистовый тантрист Падма Самбхава. Еще в 1909 году доктор Франке из Моравской миссии обнаружил здесь древнее, добуддийское, бонское святилище. Когда Центрально-азиатская экспедиция Рериха остановилась в Ламаюру в 1925 году, выяснилось, что время сделало свое дело. «Мы обошли также развалины бонского монастыря, о котором упоминал доктор Франке,— писал Юрий Николаевич Рерих.— К сожалению, фрески, когда-то украшавшие стены храма, осыпались, и трудно было определить, что на них изображено».