Черти лысые. Повесть - Артем Ляхович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глаза у нее были уже не такие красные.
– Ты что, водить умеешь?
– А то! Я и папин джип водила!
– А он об этом знал?
– Нууу… один раз знал, а другой раз нет. Это все фигня, – она снова засмеялась. – Я в детстве вообще как пацан была. По деревьям лазила, по заборам, и дралась так, что все просто стонали от меня вголос.
– А щас дерешься?
– Не, щас не это… Лонгера хошь?
– Давай.
Она открыла бутылку, дала мне, и я хлебнул. Обычный сок, только язык щипает.
– Щас меня родаки нагрузили, как кобылу ездовую. Это чтоб моя энергия в продуктивное русло шла, а то у меня темперамент чересчур дикий. Я холерик, – гордо сказала Милана, – а ты кто?
– Не знаю… Самый тормозной как называется?
– Да ну, не гони на себя! Флегматик или меланхолик… Слушай, а ты поэтому такой упырь по жизни?
– То есть?
– Ну, я так смотрю на тебя… не тусишь ни с кем почти. В классе, то есть… Или у тебя все друзяки не в школе?
– Да нет, – говорю. – Просто я в каждой школе долго не задерживаюсь. Нет смысла друзей заводить. Завел – и ты уже в другом городе. Вконтакте с ними висеть, что ли? Надоедает…
– Выгоняют все время? Ну, из школы? – уважительно спросила Милана.
– Да нет. Просто мама моя все время переезжает.
– Работа?
– Работа… только не у нее, а у мужиков. У моих новых пап, короче. Один ее бросает… или она его бросает – и нового заводит. Каждый на год-два, и все в разных городах. Хоть бы одним городом ограничилась. Так нет, у нее всегда междугородняя любовь…
И снова я сказал Милане то, что еще никому не говорил, и оно так легко рассказалось, будто мы с ней знакомы сто лет.
– А у меня родаки тоже дают прикурить, – сказала Милана, помолчав. – Не, вообще мы нормальная крепкая семья, просто мама не любит, когда папа с другими… ну, ты понял. А папа не любит, когда мама это не любит.
– Ты поэтому плачешь часто?
(Я почувствовал, что про это можно спросить, и оно прозвучало легко, как и про мою маму.)
– Ну… наверно. Просто они ругаются все время. И дерутся. Меня специально так нагрузили, чтобы я дома поменьше была. А я и так ненавижу там быть, с Шурочкой этой, которая вечно начинает охать, жалеть меня, когда их нет…
– Шурочка – это твоя сестра?
– Какая нахрен сестра! Домработница наша, полы моет. Вообще она супер, мы с ней подруги, только папа не любит, когда мы общаемся… Расскажи про своего папу!
– Про которого?
– Про настоящего, который самый первый. Про того, с которым вы на Синем Озере были. И про озеро еще расскажи! – она вытянулась в траве, приняв позу слушательницы сказок.
– Ладно…
Я уже давно рассказал ей все, что помнил, поэтому начал придумывать. И про озеро, и про настоящего папу. И про купание голышом тоже сказал – сначала ляпнул, а потом уже подумал, но было почти не стыдно.
– Вау! – сказала Милана. – Я никогда совсем голая не купалась. А что оно, прикольно?
– Просто супер, – говорю, – ветер тебя всего так обдувает, и кажется, что ты летишь, и свобода такая… ну, ты как совсем дикий.
– А на тебя же папа смотрит?..
– Ну и что. Он тоже голый.
Тут я замолчал, потому что получилось все-таки стыдно. Даже щеки разгорелись. И Милана тоже притихла, а потом ка-ак подхватится из травы:
– А давай тут голышом купаться!
– Где «тут»?
– Вот тут! В речке! Там заросли, не попалит никто!
– Ты что, – я покраснел еще больше. – Там нельзя купаться.
– Чего?
– Сама сказала – заросли, и дно грязное. Болото, короче. Помнишь, как Крокодил Гена купался и вылез, как негр?
– Не… а что за крокодил такой?
– Ты мультик про Крокодила Гену и Чебурашку не видела разве?
– Не… Я мультики уже сто лет не смотрю, только анимешки…
Мы помолчали.
Потом она встала, кряхтя, как старуха.
– Ладно. Мне как раз на японский пора.
– Ага, давай…
Я тоже хотел встать, но подумал – что мне делать, если встану? Жать ей руку? Она же не мальчик все-таки. Целоваться? Обниматься? Ну да, еще чего!
Так и не встал.
Милана потопталась немного и ушла.
– Эй, Милана! – вдруг крикнул я.
Вот взял и крикнул, а зачем – не знаю. Как-то само крикнулось.
– Чего? – отозвалась она.
А я еще не успел придумать, чего.
– Ты это… – я лихорадочно придумывал, что «это», и вдруг глаза наткнулись на спасительную бутылку. – Лонгер свой забыла!..
– Так принеси мне! Ты ж кавалер! – донеслось сквозь траву.
В другое время я показал бы ей «кавалера», но сейчас подхватился, как ужаленный, и рванул к ней. Она еще не успела далеко отойти.
– Мне не нравится имя Милана, – капризно скривилась она, когда я вручил ей бутылку. – Была я в том Милане. Ничего прикольного, одни бутики.
– А как тебе нравится?
– Мне нравится Барбадос, и еще Гавана. Жаль, нет такого имени – Гавана…
– А хочешь, я буду тебя так называть?
Она прищурилась.
– Прикольный ты. Было бы круто, но… не надо. Не поймут.
– Давай тогда придумаем, как тебя называть, – я снова уселся в траву. – Потому что это же неправильно, когда имя не нравится. Вот тебя в школе зовут Милашка, Милявка и тэ дэ… тебе как?
– Фээээ, – она скорчила рожу.
– Я тоже так думаю. А чего не возражаешь тогда?
– Ну… привыкли ведь уже. Это как галстук у мужиков: никому не нравится, давит, жмет, но все носят, потому что так надо.
– Тогда… какие варианты? Мила, Мела, Милота, Мелюз… это все фигня, правильно?
– Правильно.
– Тогда… тогда пойдем от противного. Лания, Ланья, Лана…
– Лана? Прикольно. Только как-то пресно, что ли.
– Тогда Ляна. Соленое, как Синее Озеро.
– А оно что, соленое?
– Ага. Я разве забыл сказать?
– Слушай, мне нравится… Ля-яна, – она просмаковала «я», как конфету. – Ну ты гений ваще!
– Ага… Только пусть это будет наше… ну, в смысле, твое тайное имя. Только для нас.
– Естессно. Что я, дура, что ли? Застебают. И ты тоже… при знакомых не говори мне «Ляна».
– По рукам. Пока, Ляна!.. А можно «Лянка»?
– Можно, если осторожно… Пока, Марик! Тебе, кстати, твое имя как?
– Мне как-то пофиг. Марик и Марик. Спасибо, что не Кошмарик.
– Ахахаха! – Милана (то есть теперь уже Лянка) рассмеялась, наморщив щеки.
А это, как я уже знал, заразно, и сопротивляться смысла нет.
Секунда – и мы снова ржали, как психи, выбираясь из травы. Заклятье, что ли, такое на нас – ржать, когда уходим отсюда?..
6.
Вечером, когда я отсидел свои два часа на толчке (чертов лонгер!), она написала мне:
– а давай летом мотанем на синее)) —
Блин. Как же мне в голову-то не пришло, что туда можно просто взять и приехать?
– Давай, – пишу, – а как?
– родаков попросим) что они откажут чтоли)) —
– Нуууу… Твои, может, и не откажут, а мои…
– да ну)) они же нас любят) главное бить все время в одну цель)) только надо все таки выяснить где это озеро) —
Да, итс прОблем, как говорит Майк. Потому что я так и не нашел Синее Озеро ни на одной карте. Помню только, что это вроде как в N-ской области, потому что мы тогда жили там, в N-ске. Я подозреваю, что это папа его так окрестил, а на самом деле оно как-то по-другому называется. Это круто, конечно, когда озеро имеет тайное имя, тем более что оно действительно синее, синЕе неба, но все-таки – как его найти? С папой связаться нельзя, мама следит за этим, как цербер. У нее спрашивать – дохлый номер. Я пробовал, но нарвался на обычное:
– Есть у меня чем голову забивать и без вашей этой хрени! Поперся туда с ребенком, будто ему разрешили! Чуть не повесилась тут…
Ничего больше от нее добиться было нельзя. Но Лянка сохраняла оптимизм:
– оки, будем долбить родаков в голову) авось и продолбим))) как я сегодня унитаз продолбила)) —
Так мы с ней и общались весь май и июнь, до самых каникул: приходили в Наше Место, валялись в траве и трепались обо всем на свете (кроме купания голышом – об этом мы больше не говорили никогда), и потом продолжали вконтакте – до полдвенадцатого, когда Лянку тащили спать. На скайп она отказалась перейти – «отец попалит и взбеленится», – а я не уточнял, чего это.
Встречались мы, прогуливая школу: почти каждый день попадался урок, который можно было профукать. Сегодня это был один предмет, завтра другой, послезавтра третий. Все остальное время у Лянки было забито под завязку. Родаки регулярно трезвонили ей, но она ставила на беззвучный, и потом перезванивала – «Чего? Я на физре!»
В классе мы делали вид, что ничего не изменилось: Лянка блистала, как и привыкла, а я торчал упырем в углу. Была бы у меня другая фамилия – меня, наверно, так и звали бы: Упырь. Я не ревновал к нашим мачо, которые состязались перед Лянкой, кто круче матюкнется, и не понимал, как это люди ревнуют. Все равно я ведь знал, что для Лянки я – это я, и она для меня – это она.
И ни от кого, кроме нас, это не зависит, кто бы чего ни сказал и ни сделал.