Дырка. Фантасмагория - Артем Ляхович

Дырка

Фантасмагория

Артем Ляхович

– На кого похож Леонардо да Винчи? —

спросила учительница, желая услышать «на Бога».

– На кота! – крикнула девочка.

– На собаку! – поправила её другая. – На ризеншнауцера!

© Артем Ляхович, 2017

ISBN 978-5-4485-2096-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Здесь

Впервые о Дырке он услышал в детстве, когда остался ночевать у дяди Лекса.

Лёник тогда мелкий был, восемь лет, и не очень понимал, почему у дяди Лекса, а не дома, с мамой-папой, как всегда.

– Так безопасней, – говорил папа.

– Почему?

– Почему-почему…

На него смотрели, как на дурачка, и объясняли, как дурачку – медленно и детскими словами: «злые дяди… сделать плохо…» Лёник дурачком не был и поэтому, наверно, ничего не понимал.

– А вы со мной тоже там будете?

– У дяди Лекса кроватей не хватит, – отвечала мама.

– У дяди Лекса полно кроватей, – возражал Лёник, хоть и знал, что зря. Они с родителями говорили на разных языках, в которых были почему-то одинаковые слова.

Вообще-то он был не против ночевать у дяди Лекса – там красиво, как в аэропорту, и мечи висят, самурайские и всякие, и тигр ещё есть. Чучело, в смысле. Лёник его Жориком прозвал, а почему – и сам не знал. Наверно, потому, что тигры рычат, а «Жорик» – очень рыкучее имя.

Вот под этим Жориком он и услышал о Дырке. Ему постелили на диване, и Жорик скалился на него сверху, и мог запросто перегрызть Лёнику горло, хоть он и чучело, и Лёник сто раз повторил себе «Жорик – чучело, Жорик – чучело…» И вообще – это же не Шер-Хан какой-нибудь. Это добрый тигр. Добрый Тигр…

И Лёник прыгал с ним по джунглям, тыкался в тигрячью шерсть дыбом и спрашивал то ли мысленно, то ли вслух – «ты же Добрый Тигр?» – и всё никак не мог этого понять, хоть Жорик-Хан вроде бы и не делал Лёнику плохо…

Потом он выпрыгнул из джунглей обратно. В этом «обратно» не было ничего, кроме темноты и голосов за стеной.

– …Никто с ним церемониться не будет. О Дырке забыл?

– Тихо! Охренел – вслух о таком?

– А кто слышит?

– Аввы Дворского сын дрыхнет в соседней комнате…

– Та ну…

Голоса стихали, а потом снова возобновлялись, как радио с помехами. Они были и знакомыми, и незнакомыми – каждый был похож на дяди-Лексин, и Лёнику казалось, что много дядь Лексов говорят сами с собой. Поэтому он и думал потом, что ему всё приснилось.

– …Коту под хвост! Что останется, а? Вот скажи мне – что останется? А? Одна Дырка?

– Ну что ты за человек-то? Пасть свою перекрести…

Вначале Лёник решил, что он успел набедокурить и где-то в чужом доме сделал дырку. Или что они нашли эту дырку и подумали на него.

Но потом понял, что он тут вообще ни при чем. Сон куда-то делся, и Лёник слушал, ничего не понимая и не желая понимать:

– …Не докопаются. Эт тебе не Дырка.

– Тихо ты!.. А если они сами?..

– Та ладно!

Потом всё исчезло, и дальше уже было утро – в большой и чужой, как аэропорт, дяди-Лексиной комнате. И Жорик скалился на месте.

И мечи висели, где им надо.

И мамы с папой не было.

Папы не было и после. Его забрали в какое-то предварительное, пока Лёник скакал на Жорик-Хане и слушал про Дырку.

А мама была, заплаканная, как рёва-корова. Она нервно гладила Лёника, и это было неприятно – будто её руки били током. Лёник дергался и хотел удрать, а она всё равно держала его и гладила.

Точно так же она гладила его и потом, когда папа умер в этом предварительном.

И Лёник точно так же дергался, но уже не пытался удрать.

***

С тех пор утекло много воды. Так много, что Леонард иногда задумывался, можно ли того мелкого Лёника считать собой. Ему казалось, что в память каким-то макаром проникли воспоминания совсем другого существа с другими мозгами, чувствами и другим всем.

Настоящий Леонард начался, когда Лёнику было лет пятнадцать-шестнадцать. Так чувствовал настоящий Леонард – или Лео, как его чаще звали. Он тогда стал слушать ту музыку, интересоваться теми вещами и вообще вариться во всем том, что ощущал как свое «я». «Я – это…» – и дальше можно было подставить любую часть нового мира Лео – группы Kawai Hunts, SuperБожичи, Радосмак, сагу о Бобромире и волнующую высоту Боброго Дела, совершенно новую, взрослую и серьезную, не похожую ни на что прежнее.

Лео не фанател, как некоторые, – не носил бобриный хвост, не забивался родовыми татухами, не пел, выпучив глаза, «Мы вам ещё покажем». Такие вещи не стоит петь где попало, считал он. И вообще – быть бобронавтом несерьезно. Это как к новому и взрослому подходить по-старому, по-малышовому. Будущее Боброго Рода – не показуха и не шутки; и уж тем более не шутки – мировая опасность. У Лео даже холодело где-то внутри, когда он думал обо всем об этом.

К Великому Бобру он старался относиться без бабского обожания и даже иногда поругивал его за вялость. (Все-таки Лео был уже пацан будь здоров, и у него были свои мозги, а не только повторялка, как у многих.) Но то, что шевелилось и щемило в нем, когда он соприкасался с родным, бобриным, было ново и пронзительно высоко – иногда даже слезы подпирали.

Лео знал, что это лучшая его часть, самая взрослая и благородная; она же оживала в фильмах, когда кто-то умирал или целовался, или встречался после разлуки, или прощался навсегда. Это была очень внутренняя, интимная часть, и о ней, наверно, не знал никто, кроме хозяина. И жаль, потому что другие части нравились ему гораздо меньше.

Ему было кисло от показухи бобронавтов, но и очень хотелось как-то рассказать другим людям о внутреннем, лучшем Лео, – только не так, как бобронавты, а как-нибудь иначе, чтобы взрослое не стало детским и глупым. Но у него не получалось. Внутренний Лео уходил на дно, как только к нему приближались слова. Или вытекал из них, как вода из сита.

Лео подозревал, что у него просто нет человека, подходящего для таких разговоров. В школе было несколько чудил, которые говорили и вели себя так, будто они мудрые старички, живущие в шкуре подростков, но Лео не любил выпендрёж и не общался с ними. От их понтов у него кружилась голова. Друзей у него было много, но в разговорах с ними внешний Лео всегда лез вперед, выдавая себя за внутреннего, и внутренний не успевал опомниться. Лео даже думал: может, в каждом из них тоже сидит кто-то внутренний, и тоже не может пробиться, и поэтому все они кажутся такими дураками?

Но думать так было обидно, потому что тогда получалось, что все люди друг друга вообще не знают и думают обо всех неправильно. Вот если бы «внутренним людям» можно было бы общаться напрямую, выключая наглых внешних, чтобы не лезли, когда не надо…

***

В одну из первых своих попыток напиться (не до отключки, но все-таки) Лео кое-что узнал.

Как раз перед тем он видел во дворе кошачий хвост и попу, выглядывающие из-за дерева. Пушистые такие, няшные, в зеленой травке. И впервые в жизни решил сфоткать и запостить котика.

Котище эффектно так разлеглось, вальяжно, как они умеют, и Лео тихонько подбирался к нему, чтобы не спугнуть. И когда увидел его целиком – громко матюкнулся.

Котик был безглазый и весь в муравьях.

Матюк услышала Стелла Запашная:

– Ты чё?

– Кот сдох, – объяснил Лео и снова матюкнулся зачем-то, хоть уже и не хотелось.

– Какой кот?

– Не знаю. Вот валяется…

– Ну и чё прикольного? Я, когда живые, больше люблю.

Они тогда отрывались всей компанией у одного парня. Почему-то Лео было тоскливо, хоть на луну вой. Девчонки ставили одну за другой песни, которые, может, в другое время и сошли бы, а тогда прямо нервы кипели от них и от ржача, и от фальшивых улыбок, и от всего, что там было. И вот этот кот, няшный с попы и дохлый с головы, засел у Лео где-то в нервах и вонял там – с каждой песней всё сильней.

– Ты чёооо? – взвыло несколько глоток, когда Лео выключил «Ты меня бум-бум, я тебя цём-цём» и включил «Родину-Бобродину». – Это не прикольно!

Пара голов закачалась в такт «Родине», но Мотька Тыдыщ подсел к ноуту, и из колонок снова полез «Бум-бум».

– Ээээй! – в голове у Лео вдруг потемнело. – А ну включил обратно!

– Ты в неадеквате? Кому тут надо твое это?..

Внешний Лео рванул на помощь внутреннему и заматерился так, что внутренний обалдел. Кто-то говорил про него – «колбасит», «развезло», – а вокруг стоял ржач, всеобщий горластый ржач, и внутренний Лео хватался за свою внутреннюю голову и задыхался от стыда, но ничего не мог сделать с внешним, и уже в лицо и в грудь ему лупилось что-то, похожее на кулаки, а за руки держали чьи-то другие руки и тащили куда-то, куда Лео не хотел тащиться…

– Пойдем, а? – гудел знакомый голос. – Не поймут они, а? Пойдем, брат, – и Лео брел куда-то, где не было кулаков и ржача.