Последнее слово техники - Иэн Бэнкс

— А зачем отдавать его на растерзание твоему собственному слабовольному сознанию?

Я открыла один глаз и оглядела одинокого дрона на подлокотнике.

— Мгновения не прошло с тех пор, как мы вроде бы пришли к согласию в том, что для их же блага нам стоит рассекретить своё присутствие. Не увиливай и не затемняй выводов. Мы можем это сделать. Мы должны это сделать. Вот что я об этом думаю.

— Да, — ответил корабль, — но у нас явно возникнут какие-то технические трудности, учитывая крайнюю нестабильность обстановки. Они сейчас в точке перехода. Это весьма разнородная, хотя и тесно спаянная — утомительно тесно, я бы сказал, — цивилизация. Я даже не уверен, что в отношениях с различными системами будет применим общий подход. На той стадии развития коммуникаций, которой они достигли, скорость обмена сочетается с селективностью, однако что-то неизменно примешивается к сигналам, а что-то теряется при передаче, и это означает, что стремления к истине часто должно распространяться со скоростью накопления естественных ошибок в памяти, изменяющих мировоззренческие установки новых поколений. Даже если источник помехи удаётся вовремя распознать, то всё, что они пытаются сделать — это, как правило, кодифицируют их, манипулируют ими, а потом убирают с глаз долой. Их попытки отфильтровать что-то становятся частью шума. Как мне кажется, они неспособны даже помыслить об ином отношении к сути вещей, чем постоянное упрощение того, что может быть понято только во всей полноте его сложности.

— Э-э… в общем, да, — сказала я, пытаясь сообразить, о чём же это корабль только что рассуждал.

— Гм, — сказал корабль.

Если корабль говорит «Гм» — он предоставляет тебе фору. Этому существу почти не требуется времени, чтобы сформулировать какую-то мысль, и когда оно выкидывает такой трюк, это значит, что оно ждёт от тебя какой-то ответной реакции. Я раскусила его намерения и смолчала.

Но теперь, оглядываясь на всё, о чём мы говорили, и на то, о чём, как заявлял каждый из нас, размышляли, пытаясь представить себе, что всё это в действительности означало, я верю, что именно в тот миг он решил использовать меня так, как использовал. Это «гм» отмечало принятие решения, определившего моё участие в деле Линтера, а именно о нём корабль на самом деле-то и беспокоился; именно об этом корабль в действительности расспрашивал меня весь тот вечер, за ужином и после него, в казавшейся случайной беседе и ни к чему не обязывающих замечаниях. Но я тогда ничего не поняла. Я просто лежала там в тёплой полудрёме, сытая и довольная, время от времени бросая реплики в пространство, пока автономный дрон восседал на подлокотнике и говорил со мной.

— Да, — со вздохом подытожил корабль, — невзирая на все наши данные и мудрёные техники их анализа, на все статистически корректные обобщения, положение вещей остаётся исключительным в своём роде и неясным.

— Ах-ах-ах, — пробормотала я, — судьба ОКК нелегка. Бедный мой корабль, бедняжка Папагено[13].

— Можешь насмехаться, курочка моя, — отвечал корабль с напускным презрением, — но окончательное решение приму я.

— Старый ты мошенник, — улыбнулась я дрону, — на моё сочувствие можешь не рассчитывать. Ты знаешь, о чём я думаю. Я тебе уже сказала.

— Тебе не кажется, что мы тут можем всё испортить? Ты в самом деле полагаешь, что они готовы нас встретить? Неужели ты не понимаешь, что мы способны с ними сотворить даже из самых лучших побуждений?

— Готовы ли они? А разве это имеет какое-то значение? О чём ты вообще говоришь? Конечно же, не готовы. Разумеется, мы тут можем всё испортить. Можно подумать, к Третьей мировой они готовы лучше… Ты правда уверен, что мы заварим тут кашу погуще, чем они уже успели сами? Когда они не истребляют друг друга, то строят планы, как всего эффективней проделать это в будущем, а когда и этим не заняты, то изводят под корень множество других видов от Амазонии до Борнео… Они заполняют моря отбросами, загаживают воздух и почвы. Едва ли мы сможем их чему-то научить в деле уничтожения их собственной планеты.

— Ты по-прежнему рассуждаешь, словно одна из них. Как человек Земли.

— Нет. Это ты рассуждаешь, будто один из них, — сказала я кораблю, ткнув пальцем в автономного дрона. — Они взывают к твоему высокоразвитому чувству беспорядка. Не думаешь же ты, что я не слышала всех этих лекций о том, как мы «инфицируем всю Галактику своей стерильностью»… так, кажется, ты выразился?

— Возможно, я и должен был тщательнее подбирать слова, — неохотно признал корабль, — но не думаешь ли ты…

— Я устала думать, — сообщила я, слезая с кушетки. Я поднялась на ноги, зевнула и потянулась. — Куда запропастилась моя банда?

— Твои друзья смотрят отличное кино, которое я раздобыл для них на планете.

— Класс, — сказала я. — Тогда я тоже посмотрю. Куда мне идти?

— Сюда, — автономный дрон воспарил в воздух с подлокотника. — Следуй за мной. — Я вышла из алькова, где мы ужинали. Дрон поворачивался вокруг своей оси, пробираясь между штор, над столами, стульями и тарелками. Он взглянул на меня. — Ты не хочешь со мной разговаривать? Я всего лишь пытался объяснить тебе…

— Объяснить мне что, о корабль? Подожди немного, я покопаюсь в земной грязи, найду тебе исповедника, и ты сможешь поделиться с ним своими тревогами. Да! Капризный, тебе определённо нужен духовник. Время для этой идеи воистину настало. — Я приветственно махнула нескольким людям, которых я едва знала, и отодвинула со своего пути несколько кресел. — Мог бы хоть здесь прибраться, если уж тебе приспичило.

— Твоё желание для меня — закон, — автономный дрон тяжело вздохнул и остановился присмотреть за креслами, аккуратно переставлявшими себя в нужную конфигурацию. Я вошла в затемнённое гулкое помещение, где зрители сидели или лежали перед большим двумерным экраном. Фильм только что начался. Это была научно-фантастическая лента под названием Тёмная звезда. За миг до того, как переступить черту её звукового поля, я услышала ещё один вздох автономного дрона позади меня.

— Верно говорят люди: нет месяца горше апреля…

Корабль снова заговорил со мной примерно неделю спустя, когда я уже собиралась вернуться на планету, в Берлин. Всё шло как обычно; Капризный занимался составлением детальных карт всего подряд в поле зрения и за его пределами, ускользал от американских и советских спутников, строил и засылал на планету сотни и тысячи жучков, предназначенных для наблюдения за работой типографий, магазинных киосков и библиотек, дотошного сканирования музеев и фабрик, студий и лавок; заглядывал в окна, сады и леса, автобусы, поезда и автомобили, проникал на самолёты и морские суда. Его эффекторы[14] проникли повсюду, в каждый компьютер, переносной или стационарный, опутали каждую линию микроволновой связи, подслушивали каждую радиопередачу на Земле.

Все суда Контакта — рейдеры от природы. Они обожают чувствовать себя занятыми, постоянно суют свои длинные носы в чужие дела, и Капризный ничем не отличался от них в этом отношении, невзирая на всю свою эксцентричность. Я сомневаюсь, был — стал — ли он хоть чуточку счастливее, «пропылесосив» таким образом всю планету. К тому моменту, когда мы собрались покинуть корабль, он уже собрал в своей памяти — и, естественно, поделился этим с собратьями — каждый бит данных, когда-либо записанный за всю историю планеты, если только тот не был сразу стёрт. Каждая единица, каждый ноль, каждый пиксель, каждый звук, каждая тончайшая линия, каждый мельчайший узор. Он знал теперь точное расположение всех запасов природных ископаемых, как разведанных, так и неразведанных, всех затонувших кораблей, всех тайных могил, всех секретов, которые их владельцы в Кремле, Пентагоне или Ватикане хотели бы похоронить навеки…

На Земле, разумеется, и не подозревали о присутствии на орбите миллионнотонного инопланетного корабля, обладающего колоссальной мощью и гипертрофированной любознательностью. Все обитатели планеты занимались своими обычными делами: убивали, пытали, умирали, наносили увечья, подвергались пыткам, лгали и так далее. Собственно, вышеперечисленные занятия были для них в полном смысле слова обычны, и это меня чрезвычайно беспокоило. Но я всё ещё надеялась, что нам будет позволено вмешаться и разгрести большую часть этой кучи дерьма. Примерно в эти дни два «Боинга-747» столкнулись на острове, принадлежавшем к испанской колониальной сфере[15].

Я перечитывала Короля Лира, сидя под пальмой. Корабль отыскал это дерево в Доминиканской Республике, где его должны были выкорчевать, расчищая место под строительство новой гостиницы. Решив, что было бы уместным позаимствовать несколько образцов эндемичной флоры, Капризный как-то ночью изъял пальму и перенёс на борт, прихватив с собой несколько десятков кубометров песчаной почвы, содержавших её корневую систему, после чего высадил в центре нашей жилой секции. Это потребовало немалых усилий по перестановке, и те, кто в это время спал, испытали смешанные чувства, пробудившись, распахнув двери кают и увидев двадцатиметровое дерево, растущее из огромного колодца в центре отсека. Сотрудники Контакта, впрочем, помнили и не такие проделки своих кораблей, так что все приняли это как должное. Тем не менее по любой мыслимой шкале эксцентричности ОКК, допускавшей калибровку, такая шалость, чтобы не сказать — вздорная выходка, относилась к разряду крайне редких.