Последнее слово техники - Иэн Бэнкс

— Скорей всего ты умрёшь здесь, — мягко сказала я. — Я думаю, что корабль ограничится наблюдением, но не будет вступать в контакт. Разумеется…

— Это было бы лучше всего. Превосходно.

— Это ещё не… не решено официально, но я… я подозреваю, что именно так всё и обернётся. — Я отвернулась от книг. — И что, это правда? Ты и в самом деле хочешь умереть здесь? Ты не шутишь? Но как…

Он сидел, чуть подавшись вперёд из кресла, ероша чёрные волосы одной рукой. Его длинные, все в кольцах, пальцы беспорядочно блуждали в кудрявой шевелюре. В мочке его левого уха виднелось что-то вроде серебряной шпильки.

— Превосходно, — повторил он. — Это меня вполне устроит. Если мы вмешаемся, в этом месте всё будет уничтожено.

— А если мы не вмешаемся, они уничтожат его сами.

— Сма, не банальничай. — Он крепко сжал сигарету и разломил её посередине, оставив большую часть невыкуренной.

— А вдруг они тут всё взорвут к чертям?

— Гммм…

— Ну и?

— Ну и что? — отозвался он.

На Сен-Жермен завыла сирена, эффект Допплера менял высоту её тона по мере удаления.

— Возможно, это и есть цель их движения. Ты что, хочешь увидеть, как они принесут себя в жертву своим…

— Чушь, — его лицо искривилось.

— То, что ты творишь, и есть настоящая чушь, — сказала я ему. — Даже корабль беспокоится. Единственная причина, по которой они ещё не приняли окончательного решения[24], состоит в том, что они знают, как тут хреново будет вскоре после этого.

— Сма. Меня это не волнует. Я просто хочу остаться. Мне ничего больше не нужно ни от корабля, ни от Культуры. Ничего связанного со всем этим.

— Ты, верно, спятил. Ты такой же безумец, как и все они тут. Они тебя убьют. Тебя раздавит поезд, ты погибнешь в авиакатастрофе, ты сгоришь при пожаре или… или…

— Я оцениваю свои шансы трезво.

— Но… а что, если тобой займутся эти, как их там, спецслужбы? Что, если однажды ты получишь серьёзную травму и попадёшь в больницу? Да ты оттуда никогда больше не вернёшься. Им достаточно будет одного взгляда на твои внутренние органы, одного анализа твоей крови, чтобы распознать в тебе пришельца. Тебя сцапают военные. Они тебя заживо вскроют!

— Сомневаюсь, что им это удастся. А если удастся, ну так что ж.

Я снова села. Я вела себя точно так, как должна была, по расчётам корабля. Мне подумалось, что Линтер и обезумел-то в точности так, как некогда Капризный, а теперь это существо использует меня, чтобы поговорить с ним и вразумить. Какие бы действия корабль уже ни предпринял, сама природа решения, принятого Линтером, была такова, что Капризный был последним существом, которое могло бы на него повлиять. С технологической и этической точек зрения корабль представлял собой предельное воплощение всего, на что была способна Культура, но именно такое мудрёное совершенство делало эту штуку абсолютно бессильной здесь.

Я поймала себя на том, что начинаю подыскивать оправдания Линтеру, каким бы глупым он ни казался мне. В этом мог быть (или не мог быть) замешан местный житель, но моё первоначальное, всё крепнущее, впечатление было таково, что проблема ещё сложней — и её куда труднее будет уладить. Возможно, он всё-таки влюбился, но, увы, не в конкретного человека. Он влюбился в Землю. Во всю эту грёбаную планету. Непростительный просчёт кадровой службы Контакта: им полагалось загодя отсеивать людей, способных выкинуть эдакий фортель. Если именно так и случилось, то у корабля было куда больше трудностей, чем сперва можно было подумать. Они тут говорят, что влюбиться в кого-то — это всё равно как если бы тебе в голову запала мелодия, под которую ты не можешь перестать свистеть. И даже больше того, я слыхала, что в таких случаях, как у Линтера, туземцы столь же далеки от любви к конкретному человеку, как Линтер — от посвистывания под навязчивую мелодию в своей голове.

Я вдруг разозлилась. На Линтера и на корабль.

— Я думаю, это обернётся большими неприятностями не только для тебя, но и для нас… для Культуры, а также и для этих людей. Это крайне эгоистичный и рискованный поступок. Если тебя поймают, если они узнают… это зародит в них паранойю, и они будут настроены враждебно при всяком новом контакте, безразлично — по их собственной инициативе или по чьей-то ещё. Ты можешь заставить их… ты сделаешь их безумцами. Ты заразишь их этим.

— Но ты сказала, что они уже безумны.

— То, что ты сделаешь, оставит тебе лишь очень мало шансов прожить полный срок твоей жизни. Пусть даже эти шансы реализуются, и ты проживёшь века. Как ты им это объяснишь?

— К тому времени они уже наверняка разработают препараты, предотвращающие старение. Впрочем, я всегда могу переселиться в другое место.

— У них не будет таких препаратов ещё как минимум полвека; или даже в течение столетий, если их прогресс замедлится. Даже без всякого Холокоста. Уфф… да посмотри ты вокруг. Ты сделаешься беглецом, дезертиром. Станешь вечным чужаком. Ты всегда будешь на своей собственной стороне. Ты точно так же будешь отрезан от них, как и от нас. Да блин же, ты всегда будешь только собой! — Я заговорила громче и опёрлась одной рукой на книжную полку. — Читай книги, сколько влезет, ходи на концерты, в театры, в оперу, смотри кино, забивай себе голову всем этим дерьмом. Ты не станешь одним из них. Ты всегда будешь смотреть на них глазами человека Культуры и думать мозгом человека Культуры; ты не можешь… не можешь просто взять и отбросить всё это в сторону, притвориться, что этого никогда не было с тобой. — Я топнула ногой. — Во имя всех богов, Линтер, ты просто неблагодарная скотина!

— Послушай, Сма, — сказал он, поднявшись из кресла. Он сгрёб в охапку бокал пива и прошёлся по комнате, то и дело выглядывая из окон. — Никто из нас ничего Культуре не должен. Ты это знаешь. Долги, обязанности, ответственность, всё такое… об этом должны заботиться такие люди, как они, а не такие, как я. — Он повернулся ко мне. — Не такие, как мы. Ты делаешь то, что хочешь. Корабль делает то, что хочет. Я делаю, что хочу. Всё в порядке. Просто дай всем делать то, что они сами хотят, ладно? — Он оглянулся в маленький дворик и допил пиво.

— Ты хочешь быть одним из них, но не хочешь подчиняться тем же обязательствам, что они.

— Я не сказал, что хочу стать одним из них. Чтобы… чтобы сделать то, на что я решился, я должен был пожелать каких-то обязанностей, но эти обязанности не имеют ничего общего с тем, о чём размышляет звездолёт Культуры. Во всяком случае, они обычно не склонны об этом думать.

— А что, если Контакт решит устроить нам сюрприз и заявится сюда?

— Я в этом сомневаюсь.

— Я тоже. Именно поэтому я думаю, что это может случиться.

— А я так не думаю. Хотя это не помешало бы нам, а вовсе не другой стороне. — Линтер обернулся и взглянул на меня. Но в то мгновение я совсем не готова была пререкаться.

— Однако, — продолжил он после паузы, — Культура обойдётся без меня. — Он внимательно изучал донышко своего бокала. — Должна обойтись.

Я помолчала минуту, пока телевизор сам собой переключался с канала на канал.

— Ты вообщё о чём? — спросила я решительно. — Ты можешь без всего этого?..

— Легко, — засмеялся Линтер. — Послушай, ты что, думаешь, что я не мог бы…

— Нет. Это ты послушай меня. Как долго, по твоему мнению, это место пробудет в своём теперешнем состоянии? Десятилетие? Два? Разве ты не можешь прикинуть, как разительно здесь всё переменится… ну, скажем, в следующем веке? Мы так привыкли, что вокруг всё неизменно, что общество и технологии — ну, по крайней мере, технологии, доступные по первому же требованию — за всю нашу жизнь меняются лишь незначительно… Я не знаю, кто из нас сумел бы тут долго выдержать. Я даже думаю, что на тебе это скажется в куда большей мере, чем на местных. Они привыкли меняться. Они привыкли, что перемены происходят быстро. Хорошо, пусть даже тебе нравится их нынешний образ жизни, но что случится в будущем? А что, если 2077-й будет отличаться от теперешнего года, как тот — от 1877-го? Это вполне может быть закатом Золотого Века, преддверием мировой войны… или нет? Как ты думаешь, велика ли вероятность, что status quo — нынешнее превосходство Запада над странами третьего мира — сохранится? Я тебе обещаю: подожди до конца века — и ты ощутишь страшное одиночество, ужас и изумление, почему они покинули тебя. Ты будешь терзаться самой жестокой ностальгией по нынешней эпохе, ведь ты будешь помнить их куда лучше, чем любой из них, а вспомнить что-то предшествующее ей — не сможешь.

Он стоял и смотрел на меня. По телевизору показали (чёрно-белый) балет, потом какое-то интервью с участием двоих белых мужчин, отчего-то показавшихся мне американцами (и странную, типично американскую картину), потом викторину, потом шоу кукол (изображение вновь стало монохромным). На куклах были стринги. Линтер опустил бокал на каменную подставку и, подойдя к аудиосистеме, стал возиться с проигрывателем. Я задумалась, какие ещё достижения жителей этой планеты всё-таки прошли мимо меня незамеченными.