Исповедь - Юра Мариненков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сейчас задумываться приходилось лишь на тем, зачем же всё-таки отец делал это? Ведь, он же видел, как его тело страдало? Ведь, он же всё это видел. Чем глубже Рома нырял в омут тех былых и холодных воспоминаний, тем меньше у него оставалось воздуха для настоящего. Сейчас же, после всего того, что произошло, отец Михаил, по его мнению, стал другим. Он стал тем, кем его всегда хотел видеть его послушник. Именно таким добрым, любящим и понимающим.
– Я с вами, подождите – тяжело прокричал Рома куда-то в темную пустоту, где был другой конец их подземелья.
– И зачем тебе это? – тихо, с чувством сожаления спросил отец.
Он даже не понял, как этот больной так быстро дошел до другого конца помещения, ведь обычно, с его хворобой, это заняло бы как минимум минуту.
– Надо, – почти бесчувственно, резким и ясным, характерным для него тоном выразился он.
Тот поглядел именно таким взглядом, какой послушник никогда не любил. Нельзя сказать, что это пронизывало Рому до последних живых нервных клеток или же заставляло всё-таки признаться в настоящей цели. Просто он знал, что глаза настоятеля способы заставить его как минимум раз задуматься над тем, что он делает? Это и был его страх. Страх понимания.
* * *
Поднявшись наверх, тот первым делом попытался сделать пару глубоких вдохов, в надежде на то, что маска сможет пропустить через себя хоть немного свежести, удивив его забитые сыростью легкие. Всё было безуспешно. Чувствовался лишь давно продышавшийся поролон и легкий, никак ещё не приевшийся запах резины.
Внутри пустого и полуразрушенного храма царил холод. Ледяной ветер дул с такой силой, что свист, встречающихся под полуразрушенным куполом ветров, заставлял оборачиваться от легкого испуга. Это было только начало. На выходе из помещения можно было держаться на ногах только благодаря своему настоятелю. Этот крепкий человек держал своего послушника за руку, как своего сына. Только благодаря отцу тот имел не так много страха и куда больше надежды, смотря лишь в сторону, куда они шли. Так этот по-настоящему старый и почти отживший своё необычный, седобородый человек выходил обычно раз в три-четыре дня. Он шел помогать людям, а они ждали его, чтобы помочь ему. Зачастую, в такие тяжелые моменты Рома вспоминал почти ежедневно проговариваемую фразу – что, если бы не он?
В первые месяцы после произошедшего все настоятели, по большей части монахи, проводили своё время лишь в молитвах, думая почти одинаково о всём, что происходит наверху. Тогда же, довольно быстро, запасы пищи начинали заканчиваться. Даже когда уже оставалось совсем немного, большинство из них не особо волновалось за это. Они принимали это как божью учесть. Как то, что должно было случиться. Но, в итоге большинство из них прожили потом ещё целый год и всё благодаря лишь ему. Он был первым, кто выбрался наружу и первым, кто нашел другую жизнь. Для всех тогда это было как большой и свежий глоток воздуха, особенно когда задыхаешься от неизвестной болезни в сыром помещении. В месте, где стоял их храм, когда-то жило небольшое село, примерно в триста человек. Теперь же из них делали это место еле дышащим лишь примерно двадцать.
Шагая по вымерзшей земле, Рома вспоминал, как из домов выходили люди и бежали к ним, становясь на колени. Как умоляли о том, чтобы их исповедовали и причастили. Ему сейчас казалось, что тогда отец Михаил знал всё то, что будет. Что он знал, как люди будут им давать за это хоть какую-то пищу. Он знал.
– Пойдем сначала до Степановых? – не отворачивая лицо от потоков воздуха, донесся спереди его кричащий навстречу погоде голос.
– А что там у них? Вы же недавно к ним ходили. – Так же громко, навстречу ветру, ответил Рома.
– Разве это имеет значение, что я там недавно был? Это означает, что людям не нужна помощь? Пока силы есть, буду всех посещать, с самого начала. Я просто за тебя волнуюсь, брат мой. Ты там как, дойдешь?
От таких слов отца ему становилось одновременно страшно и приятно. Мучительную боль, которую только больше, как огонь, раздувал сильный ветер, гасило глубокое и приятное чувство искренней доброты. Ведь теперь уже нельзя было надеяться на то, что кто-то даст им хотя бы ложку какой-нибудь еды или хотя бы чистой воды. За всё время, что царил полумрак, всё только ухудшалось. С каждым месяцем в домах отцу открывало всё меньше выживших, а те, кто решались, только больше отдавали в ответ лишь приятные слова благодарности. Поначалу было непросто видеть его, приходящего после очередной вылазки, в которой как обычно бывало, обнаруживались новые усопшие. Он не был из тех смелых братьев, кто выходя наружу и стуча в дверь уходил после долгого и безответного молчания. Этот седобородый мужичок выламывал её, ещё больше удивляя своих братьев, отпевая всех так, как считал нужным.
Степановых Рома особо не любил. Их семья была самым настоящим олицетворением чистейшей, как слеза ребенка греховной жизни, которые как и другие решились застраховать себя на случай всё-таки существования хоть какой-либо жизни после их ада и как считавших, имеющих забронированные четыре места где-то в более светлом и теплом мире.
Сегодня они открыли им не с первого раза. Даже через сильные порывы ветра, было слышно, как где-то в подвале летит кухонная утварь, дополняющаяся, конечно же, самыми банальными матами и бытовыми шлепками по телу. Рома в какой-то момент решил намекнуть отцу, что может быть в следующий раз, но не успел. Тот ударил по двери с такой силой, что весь шум внутри резко прекратился. Первую минуту не было слышно ничего. Казалось, будто так и было или может тем самым он помог им. Так, через дверь, нести божью благодать мог не каждый.
– Отец Михаил. Открывайте, – резко сказал он. – Думаете, что вас никто не услышал? – грубым и куда более громким, но в тоже время абсолютно не злым голосом вытянуло его тяжелодышащее тело.
Где-то там, почти сразу, послышались чьи-то шаркающие шаги. Было ясно, что их знатно напугали. Такой испуг был в настоящее время нормой. Они знали, чего бояться.
После поворота нескольких скрипучих замков и примерно пары минут ожидания дверь всё же открылась и в щель Роме сразу стали отчетливо видны знакомые до жути грубые, женские глаза.
– Отец Михаил, здравствуйте, – открыв шире дверь, проговорила
