Рэкетир Мишка - Александр Венгеровский

–Нет, нет, – запротестовал Свистуненко, – ваше участие абсолютно исключено.

Белянин помолчал, потом сказал:

–В таком случае моё присутствие здесь излишне. Я, пожалуй, поеду.

–Погодите, погодите, – встревожился майор, – ведь мы ещё ничего не решили.

–Вот и решайте. Если моё участие не требуется, вам и карты в руки, – и директор «Сибиряка» направился к двери.

–Андрей Васильевич, Андрей Васильевич, – Свистуненко, шумно отодвинув стул, поспешил за ним, словно намереваясь задержать, – как же так, ведь Сергей Николаевич поручил мне организовать вашу охрану.

–Это излишне. Кроме того, если меня будет охранять милиция, это тут же станет известно всему селу, в том числе и преступнику.

–Напрасно, напрасно вы так думаете, Андрей Васильевич, мы умеем работать, – это было последнее, что услышал Белянин, выходя из кабинета.

                                    III

В сонный послеобеденный час вокруг конторы было тихо и безлюдно. Одни трудились, другие прятали своё безделье в каптерках, сторожках и нормировках, а конторские работники зевали в своих кабинетах. Только два мужика, сидевшие на скамейке в тени деревьев прямо перед крыльцом конторы, самым бесстыдным образом нарушали безмятежную тишину. Они были в прекрасном расположении духа, потому что минуту назад бросили через забор в траву пустую бутылку. Их возбуждённые голоса звенели в тишине и отдавались эхом во дворах соседних двухэтажек.

–Коля, послушай, я ей скажу… Я ей скажу: «Ты не гляди на рубаху, а гляди, что под рубахой».

–Ни-ни-ни! Это ей не понравится. Они того, не любят, когда матерятся. Надо культурно, культурно надо! Ты ей лучше скажи: не гляди на рубаху, а гляди…на забабаху, – и Коля радостно засмеялся, очень довольный собой.

–Коля, ты настоящий друг, – растрогался другой пьянчужка с большим горбатым носом и в такой грязной рубахе, на которую действительно не стоило смотреть. – Коля, дай я тебя поцелую!

И так они галдели с четверть часа, но никто из руководителей совхоза из конторы не вышел и не прогнал их. Наконец, они сами поднялись и отправились кого-то осчастливливать, шарахаясь из стороны в сторону так, что чуть не упали на капот затормозившей «Волги», оправились и исчезли с такой быстротой, что вылезшему из машины Андрею Васильевичу осталось только сказать негромко, почти про себя:

–Скоты, какие скоты! Вот и работай с такими!

Мужики были слесарями со второй фермы – с той самой, где ничего не делается. Завтра утром вызвать завфермой с табелем. Не дай ему бог не поставить этим двум прогулы. Вышибет из совхоза с треском. Мутная злоба мелко-мелко дрожала у него внутри, просилась наружу. Всех надо проверять, ни на кого нельзя положиться. Вчера Стрельников – заведующий током, правдолюбец новоявленный – ему сказал: «Вы подмяли людей, не даёте им творчески работать, душите инициативу». Дай таким инициативу! Уже на ступенях конторы пьянствуют, а с инициативой и в кабинет к нему заберутся, и со стола сгонят, сказавши: «Подвинься, мы здесь выпьем». На душе у директора было нехорошо: зачем он сегодня поехал в милицию? Испугался глупого письма до одури, до испарины на лбу, до холода между лопаток. Срам!

Он поднялся в кабинет, сел за стол. Работа не шла на ум. Так о чём он думал? Да, о Стрельникове. Мелькнула мысль: «Уж не он ли?» Тут же отбросил её. Нет, Стрельников смел, благороден – это у него не отнимешь. Чем-то он напоминает чеховского доктора Львова из пьесы «Иванов». Хлебом его не корми, дай кому-нибудь правду-матку в глаза врезать. «Вы, – говорит, – фальшивый коммунист». Ха-ха-ха!

А поругались они вот из-за чего. Вчера участковый поймал двух алкашей – стащили ночью с тока по мешку зерноотходов.

Утром он заехал к Стрельникову и спокойно (ещё не успел никто разозлить) сказал ему:

–Владимир Иванович, чем у тебя сторож по ночам занимается? Спит, наверное. За сон что ли деньги получает? И второе, как они в склад залезли? Ты что, склады на ночь не запираешь? Наведи-ка порядок.

Наверное, он попал в точку, и Стрельников действительно забыл запереть злополучный склад, иначе, отчего бы он так взорвался:

–Я-то навёл порядок! Помните, каким я принял ток? (Да, он помнит. Прежнего завтоком пришлось выгнать за пьянку и развал работы, а Стрельников за год поправил дело). – А воровать у вас будут всегда, потому что люди не чувствуют себя хозяевами. Они у вас подёнщики. Им ничего не принадлежит, и ничто их не касается. Вы их оттолкнули от всего: от управления, от распределения ими заработанного: задушили интерес к работе и желание работать».

Он ответил, что у него нет ни времени, ни желания вести с ним дискуссию. Если же ему пришла охота заниматься демагогией, пусть едет в город и почешет язык в дискуссионном клубе.

–Смеётесь? – возмутился Стрельников. – Я говорю о серьёзных вещах. Без привлечения рабочих к управлению не может быть социализма. Если вы этого не понимаете, то вы фальшивый коммунист. Вы член партии, но не коммунист.

Тут уж и он вскипел:

–Ты как со мной разговариваешь! Хочешь показать, что больно смел? Ты не смел, а знаешь, что я тебя как молодого специалиста вышвырнуть не могу. Запомни: кто мне перечит, со мной не работает. Так было и будет всегда, потому что я здесь хозяин!

Впрочем, Стрельникова можно понять. Сам был таким. И он считал, что рабочие должны всем управлять, а он их этому должен учить. И кто такое придумал? И как он, Андрей Васильевич Белянин, находясь в трезвом уме и твёрдой памяти, мог так долго в это верить?! Эти что ли будут управлять, которые ему только что чуть под колёса не залетели. Да и другие – умные, трезвые – не лучше. На профсоюзное собрание председателя рабочкома выбрать – не дозовёшься их, не то, что управлять. Не хотят они управлять. То, что не могут – это одно, а главное – не хотят. Хлопотно и мозги надо напрягать. А ведь были времена, хотел он и к управлению их привлечь, и советоваться с ними. Много у него тогда дурацких идей было – стыдно вспомнить. но ведь он тогда был молод и мечтал осчастливить своих совхозников и приблизить это самое светлое будущее. Одна из его идей состояла в том, чтобы освободить их от нудного каждодневного сельского труда, чтобы было у них время для всестороннего развития и совершенствования личности. Какое, в самом деле, развитие, когда приходят с работы и опять, уже в собственном пригоне, коровам и быкам хвосты крутят. Созвал их. Так и так, давайте-ка жить по-новому. Я вот что предлагаю: соберём всю вашу скотину в одно место. Помещения уже есть, поставим двух-трёх скотников. Они будут кормить, поить, навоз убирать. Ваше дело только утром и вечером прийти, подоить и молоко с собой унести. Как вы на это смотрите? Он ожидал радостных криков, а они молчат.

–А летом пастуха наймём. Зелёной подкормкой и концентратами – всем обеспечим. Вам никаких забот. А там несколько доярок поставим, купим доильные аппараты – всё за счёт совхоза. Молоко ваше, сколько хотите – совхозу сдадите, остальное с собой возьмёте. Подумайте, сколько свободного времени у вас останется – и на Маркса сослался: «общество богато свободным временем своих членов».

Молчат, да как молчат! Как у Пушкина – народ безмолвствует.

Минуту молчат, другую, и неудобно всем становится. Ему – оттого, что мало-помалу дураком себя начинает чувствовать, а им – оттого, что надо бы что-то сказать, а сказать, что думают, не хочется. Наконец кто-то из зала сказал неискренне:

–Идея, вроде, хорошая, надо обдумать.

А одна пожилая доярка произнесла с такой обидой в голосе, словно он её только что ограбить собирался:

–Моя Зорька два ведра за раз даёт, она ласку любит, а в чужих руках вовсе доиться перестанет.

И опять замолчали неловко. А он вдруг понял, вернее, почувствовал, каким идиотом перед ними сидит со всеми своими идеями и так ему стало противно и досадно на себя и на них. Может тогда он в первый раз понял, что советоваться с ними нечего: толку от этого нет, да и ему никакого профиту.

–Ну ладно, – сказал, – вы моё предложение обдумайте, мы к нему ещё вернёмся.

Вздохнули облегчённо: поняли, что не вернутся к нему никогда. Ну что ж, взбрело начальству что-то в голову – мало, что ли, взбредало на их веку? как взбрело, так и позабудется. Начальство чем хорошо? – Короткою своею памятью.

Выходя, говорили оживлённо, не обсуждали – над ним смеялись. Услыхал:

–Моя корова чуть-чуть жрёт, а твоя в три горла, а за сено одинаково станем платить? А отёл скотнику доверить или по ночам на ферму бегать? Чёрте что! Надо же такое придумать!

В первый раз он тогда усомнился в своём уме. Но через несколько дней перечитал чеховский «Дом с мезонином» с рассуждениями о том, что стоит освободить народ от тяжёлого физического труда, и он немедленно воспрянет, написал на полях «не всё так просто» и восстановил доверие к своему уму.

В следующий раз он их собрал – тут уж вопрос был верный – они должны были его поддержать. Решил он заложить сад. Правда, заложил бы и без их одобрения, а всё-таки… Тогда он ещё не от всех иллюзий избавился, в том числе по части привлечения к управлению. Хорошо поговорили. Что-то между ними даже мелькнуло похожее на взаимопонимание. Одобрили. Особенно были довольны женщины. Весною устроил он субботник. Вышли всем совхозом, посадили смородину, малину, ранетки. Потом, как водится, обмыли. Он, правда, не стал с ними пить – отговорился, что дела ждут. Впрочем, это неважно. Важно, что с этим садом стало. Вырос он, стал плодоносить. Он приставил к нему специального агронома Ивана Ивановича Ярова. Хороший был человек, исключительно честный, и порядок любил, что и описать невозможно. Придёт в контору в чистейшей рубашке, в костюме, в белом картузе, застёгнут на все пуговицы. Скажут ему: «Ты что, Иван Иванович, ходишь всегда, как на парад?» А он отвечает: «А как же! Я в контору пришёл, к людям. Я должен прийти как человек, а не как помазок. Меня так смолоду научили и родители, и командиры в армии. Я служил в Германии, а там строго было насчёт порядка. Однажды я пуговицу на гимнастёрке расстегнул, потому что жарко было и влажность большая – дышать нечем. И меня увидел командир батальона майор Козлёнченков. Говорит: «Ну-ка, Яров, зайди ко мне». Я зашёл, и он давай с меня стружку снимать: «Ты хочешь, чтобы немцы сказали, что советский солдат разгильдяй?» Я от него мокрый вышел как из бани. Но чтобы обида какая – никогда! Только с благодарностью вспоминаю. А сейчас уж привык. Чтобы я к людям неопрятным вышел – это бесполезно».