Якушев Люди на корточках - Неизвестно

—О! О! О! —закудахтал Олег петрович, выразительно взмахивая изящными руками. -Дорогой! Уважаемый! Для меня честь! Прочь сомненья! Я готов. Театр для меня! То есть, я хочу сказать, артист Барский! И вообще! Что угодно! Но...

Тут он вспомнил и, оборотившись, сказал с сарказмом:

— Артист имеет право. Артист нуждается в разрядке... А пьяный — это вон пьяный, полюбуйтесь! Барский полюбовался. Пьяный потихоньку выполз из лужи и, не отряхиваясь, продолжил путь. Он приближался,

и синее лицо его предвещало самое худшее. Барский перевел взгляд на Олега Петровича. — Он преследует вас? — с интересом спросил артист. — Боюсь, что да, — признался Стеблицкий, которому в компании было уже не так страшно. — Вот мы сейчас с вами и проверим, — мрачно и непонятно сказал Барский. Он чуть сдвинул шляпу на лоб и сунул руки в карманы брюк. Он ждал, не сводя с алкаша

немигающих голубых глаз. Олег Петрович незаметно для себя придвинулся к Барскому

поближе. Славно вывалявшийся в грязи преследователь потянул к Стеблицкому бесконечно длинную правую руку и, героически ворочая бесформенными губами, просипел:

— Я те сказал — стольник гони, сука! Олег Петрович побледнел. Барский вытащил руку из кармана и почесал нос. —Слушайте, —спросил он, —на всякий случай, вы, может быть, действительно должны

ему сто рублей? Может быть, это ваш родственник? — Что вы! — протестующе возопил Стеблицкий. — Шакал, значит... — заключил Барский. — Ну, что ж... Он сдвинул шляпу на за на небо, на землю под ногами... Он явно на что-то решался и

решиться никак не мог. Вдруг он сказал Стеблицкому: —Теперь смотрите внимательно! —и, вперив взгляд в грязного человека, произнес негромко, но членораздельно, как заклинание. — Чтоб-ты-провалился!

Все уместилось в один миг. Едва отлетел последний звук заклинания, грязная земля под ногами алкаша вдруг разошлась овальной щелью, эластичной, как резина, как кисель, как жерло клоаки. Алкаш пал в пустоту, без крика, без прощального взмаха, и щель немедленно сомкнулась над ним —ни трещинки, ни бугорка —все вокруг стало как прежде. Но человек исчез.

— Вот так, — хрипло и страшно сказал Барский и дико взглянул на Олега Петровича. — Вот, значит, так... Теперь скажите, что вы видели! Только быстро!

— Это невероятно! — прошептал Стеблицкий, сжимая до боли кулаки. — Он провалился!

—Провалился? Точно?—радостно спросил Барский, хватая Стеблицкого за грудки. —Нет, ты точно видел? Он провалился?

— Но как... Что это было?

Барский отпустил его и в восторге хлопнул себя по бедрам — он хохотал и приплясывал.

—Вот так! —кричал он. —Вот так с утра! Все нормально! А я-то думал, все —хана Барскому! Белая горячка! С утра, понимаете?! Вот так — с утра!!

Олег Петрович не понимал. Он, чуть не плача, смотрел на любимого актера, который, кажется, все-таки сошел с ума. Впрочем, они, кажется, оба сошли с ума. Какой ужасный день! Стеблицкий почувствовал сильное головокружение и понял, что сейчас упадет в обморок.

Барский успел подхватить его у самой земли и, полуобняв одной рукой, другой надавал целительных оплеух. Олег Петрович выплыл из темноты и увидел озабоченное лицо Барского в тени белой шляпы.

—Эй! —сказал Барский. —Ты в порядке? Слушай, ты здесь недалеко живешь? А у тебя дома ничего нет... в смысле... ну?

— У меня есть коньяк, — слабо сказал Стеблицкий. — Но что это было?

—Идемте к вам в гости, —предложил Барский, ставя Олега петровича на ноги. —И я расскажу вам удивительную историю...

2.

Руки Стеблицкого еще слегка дрожали, когда он расставлял бокалы и открывал бутылку, и голос еще не вполне повиновался ему.

—Работаю в школе, —объяснял он Барскому. —Преподаю изящную словесность. Сею разумное, доброе, вечное, как говорится... Но... судя по тому, во что теперь превращаются

молодые люди... Всходов нет, так сказать, нет добрых всходов... простите, запамятовал ваше имя-отчество... Фамилия броская, а вот... — он виновато улыбнулся.

— Зовите меня Саша, — просто сказал Барский.

— Ну, а меня тогда — Олег! — решился Стеблицкий.

— Давай, Олег, наконец хлебнем! — взмолился артист.

Стеблицкий заторопился, они подняли бокалы. Стеблицкий хотел цветисто восславить театр и лично товарища Барского, но тот сказал кратко:

— За знакомство! — и выпил одним духом.

Стеблицкий слегка пригубил и присел на диван. Он успокаивался и с нетерпением поглядывал на Барского, ожидая удивительной истории.

— Ну и мерзость, — бесстрастно сказал Барский, кивая на бутылку. — Зато вовремя.

Лицо его зарумянилось.

Стеблицкий, озадаченный характеристикой заветной бутылочки, неожиданно для себя осушил бокал до дна, передернулся и...

— Давайте по второй! — предложил Барский. — Для ясности мысли и плавности повествования...

Стеблицикй не посмел возразить, но с некоторым удивлением отметил для себя, что образ артиста Барского, кажется, не так уж светел, как это выглядело из партера.

—Значит так, —довольно твердо произнес Барский, быстро проглотив вторую порцию. -Все это достаточно странно и... гнусно... Предупреждаю — я ничего не объясняю. И все эти почему и как —побоку!.. Началось с того, что вчера давали премьеру. “Сладкоголосая птица юности” Тенесси Уильямса... ах, эта тайная моя первая и последняя любовь! Женщины! Что женщины!! То есть, женщины тоже... Впрочем, о женщинах после... А “Птица”...

—А я, знаете, не пошел на премьеру-то... —застенчиво сказал Олег Петрович. —Я вообщето постоянно... завзятый театрал, ха-ха, но вчера... как-то не выбрался... Тенесси Уильямс? Что-то я слышал, но... Я, знаете, предпочитаю все-таки классику —Чехов, Мольер, Островский...

Барский посмотрел с презрением.

—Эх вы, классик задрипанный! —выпив, он сделался еще и груб. —Тенесси Уильямс -величайший гомик Юга! если вы понимаете, что я хочу сказать, когда говорю Юга! Хотя, что вы можете понимать?!

— Юг? Гомик? — ошарашенно спросил Стеблицкий, мучительно жестикулируя.

— Да ладно! — фыркнул Барский, наливая себе остатки коньяка. — Подумаешь, гомик! Если хотите знать, это сейчас даже модно... Время такое... веселое, как говорил Гайдар, но не этот, со щечками, а дедушка его... За помин его революционной души!

Он выпил. Олег Петрович был, пожалуй, разочарован. Сначала ему казалось, что в его квартире произойдет нечто, напоминающее бенефис —что-то цветастое, торжественное, сверкающее —и они хором восславят святое искусство и подымут за него бокалы, скорее символически, да вдобавок Барский объяснит наконец эту волнительную загадку дня -хотя, как пурист, Стеблицкий не одобрял этого актерского словечка, но ведь действительно — волнительную.

Вместо этого Барский стал грубить, наскоро выхлестал коньяк и терял обаяние буквально на глазах. Из служителя Мельпомены он превращался в служку вульгарного Бахуса, которого Стеблицкий и богом-то всерьез не считал.

Олег Петрович просто физически чувствовал, как его стерильная интеллигентная квартирка корчится и мучается от присутствия внутри этого, гм, хлыща, как девственница, в которую обманом и силой всадили... Олег Петрович даже вспотел, позволив себе такой образ, потому что такие образы он старался себе не позволять. Ах, как все получалось вульгарно!

Тут Олег Петрович очнулся и понял, что Барский уже рассказывает вовсю:

—...и в антракте я просто взял и ушел... Так, в костюме Чэнса и ушел... Понял, что, если сейчас же не напьюсь, то просто сойду с ума. Стану дурачком и буду ходить по улицам, пуская слюни... А, собственно, чего я ждал?! Все было ясно уже на первой репетиции -только такой идиот, как я, мог надеяться на чудо. Он сделал из “Птицы юности” бордель с колокольчиком во дворе пионеров! Таких режиссеров нужно вешать за яйца прямо на вешалке — именно, вешать на вешалке! — только этим можно скрасить спектакль! И то не в полной мере...

В общем, я ушел. Представляете, в последнем акте вся эта сволочь рыщет в поисках Чэнса и не может найти! Это, доложу вам, лента Мебиуса! Конечно, наверняка они гениально сымпровизировали, и кто-нибудь вдохновенно сказал: “Спокойно, ребята, я завалил его в соседней комнате. Труп еще совсем теплый, жалеющие могут сказать последнее прости”.

А я пошел в ресторан, но там мне не понравилось, потому что взяли много, а дали мало. Я пошел к одной знакомой, но как-то забыл, что уже вечер, и муж дома. С разгону я не успел вырулить, и не будь я великим актером, случилась бы беда. Как объяснить мужу явление из мрака красивого джентельмена с Юга? Я как-то объяснил. Он даже выставил бутылку водки. Но беда все равно случилась —два часа я выслушивал на кухне его видение современного футбола, его новаторскую концепцию, представляете?

Впрочем, черт с ним... Потом я пошел еще к одной подруге —там я пил ликер. Что за мода пить эти ликеры? Да еще в количествах, неприемлемых для европейцев! В общем, потом я

еще где-то был... Помню, был чертовский ветер, и приходилось все время держать шляпу... И еще я промок... Но к утру я уже где-то более-менее обсох и пошел домой... Но где же я был?