Самый длинный выходной - Эйлин Форрест

Вернувшись на кухню, Эйлин увидела печальный результат детской фантазии: Гей разлила остаток сока на стол и что-то рисовала пальцем на его поверхности.

— А сейчас мы с тобой пойдем погуляем, — сдержавшись, сказала Эйлин. — Мы пойдем в магазин. Если будешь хорошо себя вести, я куплю тебе картофельные чипсы.

Она усадила девочку в коляску и бодро и уверенно покатила ее по дороге.

Дойдя до магазина, она с сожалением обнаружила, что он закрыт. В окошке заметила объявление: «Ввиду болезни продавца, магазин будет закрыт до нового распоряжения». Эйлин была близка к отчаянию.

— Хочу чипсов, — пробубнила Гей.

— Милая, магазин закрыт.

— Хочу чипсов.

— Я тоже хочу. Но нам не удастся купить их. — «А также хлеб, — с горечью подумала она, — масло, фасоль и шоколад, и многое другое». — Придется отправиться на ферму за молоком. Быть может, нам повезет, и мы увидим, как доят коровок. Это так забавно!

Сходив в коттедж за банкой для молока, она быстрым шагом направилась вверх по холму, где, как ей сказали, находится ферма. По мере того, как она поднималась с коляской по крутому склону, перед ней открывалась живописная панорама полей и лугов, и на фоне голубого неба вдалеке виднелась Чевиот-хиллз.

— Как хорошо в деревне! — подумала Эйлин, — сколько неба, такой чистый воздух, сколько негромких деревенских звуков, оживляющих тишину. Подумаешь, нет хлеба и масла! Гей может съесть кашу с молоком и выпить чаю, а себе она откроет одну из баночек с консервами, которую дала ей мать. Ничего страшного, она прекрасно справится со всем.

На ферме никого не было видно за исключением семейства серых кошек, усевшихся вокруг кувшина, где, очевидно, было молоко, и с остервенением умывавших свои мордочки.

— Посмотри, какие киски.

— Киски, — эхом отозвалась Гей, — а я хочу посмотреть коровок.

— Коровки, должно быть, все ушли спать.

Эйлин позвонила у входной двери, и на пороге появилась статная добродушная женщина.

— Я подруга Пирсонов, — стала объяснять Эйлин. — Они разрешили мне пожить в своем доме на уикэнд. Можно мне купить у вас немного молока и яиц?

— Да, конечно, — охотно ответила женщина. Подмигнув Гей, она выразила надежду, что погода исправится. Да, магазин будет закрыт несколько недель, но, может быть, придут машины с провизией.

— Но ведь вы, наверно, не одни приехали, — сказала она Эйлин с выражением материнской заботы.

— Да, мой муж скоро приедет ко мне, как только освободится от работы, — пробормотала Эйлин, предательски краснея. Она зашагала прочь от фермы, опустив голову и ругая себя за смущение.

— Никогда не ври насчет этого, — говорила ей мать. — Иначе ты просто создашь сложности для себя. Хотя Джоэль действительно мог приехать к ней, он не был ее мужем. Она ведь так и не вышла замуж.

Глава 2

Родители Эйлин всегда мужественно встречали неприятные новости, часто даже в стоическом молчании, и быть может, именно поэтому Эйлин терпеть не могла сообщать им неприятности. Суровое молчание иногда тяжелее вынести, чем сердитые слова.

За долгие годы она уже привыкла сообщать им такие неприятные факты как, например, провал по латыни или последнее место в классе по учебе — утром, во время завтрака так, чтобы, не дожидаясь их дальнейшей реакции, сразу убежать со словами: «О Боже, я опаздываю в школу». А к тому времени, когда она возвращалась домой, мать уже успевала смириться с неприятностью, обсудить ее с отцом, придя к какому-то общему мнению, словом, была в состоянии обсудить все с дочерью в своей обычной, спокойной и беспристрастной манере.

Но именно это обсуждение выдержать часто оказывалось не так-то легко. Однажды она выпалила как бы невзначай: «Мне кажется, что я беременна!» Эйлин заметила, как задрожало от боли лицо матери, как затуманились от горя ее умные серые глаза, услышала ее внезапный вскрик: «О Боже!» А потом воцарилось знакомое ей молчание, готовое взорваться от напряжения и боли.

Эйлин ожидала взрыва ярости или горя и вместе с тем знала, что этого никогда не случится. Эмоции всегда лишали ее мать дара речи, и она не в состоянии была произнести ни слова, пока к ней не возвращалось присутствие духа.

Отец ее, напротив, от гнева становился саркастичным, и тогда он ядовито заметил, поглаживая усы указательным пальцем левой руки, которая его не очень слушалась: «Ну что ж, довольно старомодный случай. Вот до чего довел нас технический прогресс. А я думал, что вы, молодые, знакомы с правдой жизни еще с колыбели».

— Генри, — сказала мать, барабаня пальцами по кухонному столу, а Эйлин раздумывала, что бы ей сказать в свое оправдание. Она не могла вымолвить: «простите меня» или какие-нибудь другие столь же неуместные слова. Эйлин опустила голову и беспомощно уставилась в свою тарелку.

— Я полагаю, что отец ребенка Джоэль, — наконец, произнесла ее мать.

— М-м, — кивнула Эйлин.

— Ты собираешься выйти за него замуж?

— Нет, — рассерженно ответила Эйлин. — Ни в коем случае.

— Так.

Они смотрели друг на друга, пока Эйлин первая не отвела взгляд и, уставившись на свои ноги, промямлила: «Я должна… мне пора… я сказала, что я в теннис… я обещала поиграть с Анной… я…».

— Теннис? — с закипающим возмущением повторил отец.

— Да, я… — Эйлин умоляюще взглянула на мать. Ей было ясно, что лучше всего ей сейчас побыть одной, или она может расплакаться.

— Хорошо, можешь идти, — ответила мать. — А мы с Генри можем опоздать в школу, если не поторопимся. Может быть, ты уберешь со стола.

— Да, — кивнула Эйлин.

— Мы поговорим об этом потом, когда у нас будет время подумать. И… — она помолчала и продолжила с огромным усилием: — Не волнуйся. Все проблемы разрешимы. Можешь довериться своей старой маме.

Исполненная благодарности Эйлин, краснея, прикоснулась к мягкой щеке матери губами.

— Спасибо тебе, — пробормотала она и вылетела из кухни.

По дороге в теннисный клуб она тысячу раз заново переживала эту сцену, изо всех сил сжимая ручку ракетки и пытаясь вновь представить все, как было, пока автобус с трудом пробивал себе дорогу по запруженному машинами утреннему шоссе. Конечно, Эйлин не хотела слез и обвинений, высоких слов и хлопанья дверьми, не хотела она, и чтобы ее выгоняли из дому, запирали в ее комнате или прижимали к материнской груди и рыдали над ней. И все же было что-то ужасно неестественное в только что имевшей место сцене, неестественно вела себя она, неестественно говорили с ней родители, скованные рамками цивилизованного поведения.

— Быть может, я немного старомодна в душе, — подумала она, вспомнив, как ее друзья в гораздо менее критических ситуациях в прошлом восклицали с завистью и энтузиазмом: «Твои родители — замечательные люди».