Прилив - Сэм Льювеллин

В Соединенных Штатах любят теннисистов. В Англии и Бразилии отдают предпочтение футболистам. Французы же боготворят яхтсменов, и Тибо уже пять лет слыл у них фаворитом. Он был смугл и худощав, с улыбкой, словно сошедшей с плаката, рекламирующего зубную пасту, с ложным ореолом застенчивости, вызывающим у женщин желание взъерошить его волосы. Отменный моряк, жесткий конкурент, яркая индивидуальность, что сделало его центральной фигурой команды яхтсменов — «экипажа Леду». Он любил веши только безупречные, опрятные и замечательно оборудованные.

Это было в духе его публики. И доказательство тому — фотографии в экземпляре «Нувель обсерватер», теперь размокшем в трюмной воде. Живописный Пултни, красивые женщины. Спортивные куртки «Сент-Лоурент» и телевизионные камеры. Широкая белозубая улыбка Тибо и деланная («уж так и быть: я улыбнусь») — Мэри Эллен. И еще, рядом — мужчина, превосходящий других в росте и размахе плеч, с рыжими волосами, торчащими из его головы в самых неожиданных направлениях, с крупным носом, шелушащимся от загара и отделенным от мощного подбородка то ли улыбкой, то ли гримасой.

Физиономист, вероятно, испытал бы затруднение, определяя, что выражает эта улыбка, если бы он не ведал, как улыбается человек, не знающий своего будущего.

Людей, подобных мне.

Ян возвышался своим торсом над навигационным оборудованием, выжимая воду из покрытой пеной обшивки навигаторского кресла. Я копался в куче консервных банок, которые нам удалось спасти. Было темно и холодно. Пронзительно завывал в оснастке ветер...

— Съешь немного супу? — предложил я.

Ответа не последовало: Ян спал.

Сам-то я не слишком нуждался в сне: работающие в одиночку моряки бодрствуют самоотверженно. Я вскрыл горячую банку и выпил ее содержимое с типичным для такого рода консервов привкусом парафина. Затем обработал электронику водозащитным средством, она выглядела почти совсем неповрежденной, будто и не побывала в аварии, и вскарабкался на палубу.

Ветер был свеж и душист. Серое холодное сияние луны озаряло море. Иных огней, сулящих помощь, не было видно. Бискайский залив кишит судами с неисправными радарами и плохими впередсмотрящими.

Итак, «Аркансьель» мчался сквозь серебристую ночь с сильным ветром на корме, выжимая пелену брызг со своих бортов на крутизне огромных волн, следуя к своему новому владельцу, который вряд ли будет доволен.

Я отогнал от себя мрачные мысли. Лодка Тибо имела отнюдь не самый зловещий вид.

Позавчера, когда я покидал Пултни, стол в моей квартире, окнами на набережную, был завален двухдюймовым слоем писем. Частью — от кредиторов. Но на большинстве из них в верхнем левом углу красовалась рыба с парусами, а на Почтовом штемпеле на конверте значилось: Марлбхед (штат Массачусетс). Они пришли от Арта Шеккера, координатора «Флайинг Фиш Челлендж» для Кубка Америки. Арт хотел, чтобы я стал его береговым менеджером. Три месяца он с льстивой энергией преследовал меня. Семья и мои друзья намекали, что судостроители разоряются, а береговые менеджеры процветают как банкиры Швейцарии. Это правда: Шеккер вмиг позаботился бы о кредиторах.

Но команды Арта Шеккера действительно функционировали подобно банкам. А как говаривала Мэри Эллен, я, вероятно, мог бы стать неплохим грабителем подобных учреждений, но, став банковским менеджером, скорее всего спятил бы, а банк — потерпел бы крах.

И потому идея провести два года, обслуживая нужды гонщиков в идеально отутюженных шортах и с самомнением размером в дирижабль, была отнюдь не соблазнительна. Письма остались без ответа.

Забрезжил рассвет: небо посерело, ультрафиолетовые лучи блистали на грязных зубцах волн. Затем поднялось солнце. И небо из серого преобразилось в сеть голубых бухточек, разделенных перистыми облаками. Мои глаза были разъедены солью и нуждались в хорошем сне. Мысли путались.

В пять часов утра люк вновь распахнулся.

— Бонжур! — сказал Ян, протирая глаза. — Слушай! Я тут поразмышлял. Кингстон не должен был сломаться, верно? Он ведь новый, не так ли? Странно, а?

Ян протянул мне чашку кофе и сел, глубоко дыша, освобождая свои легкие от паров дизельного топлива. Скорость ветра упала до семи баллов. «Аркансьель» продвигался среди покачивающихся в прибрежных водах рыбацких лодок к невидимым башням города Ла-Рошели.

Я не обратил внимания на слова Яна, поскольку сам обдумывал то, над чем он размышлял.

Новые кингстоны не ломаются.

Да, это было именно «странно».

Глава 2

После сорокавосьмичасового бодрствования уже не остается сил для большого беспокойства. И потому я выкинул эти мысли из головы, завернулся в спальный мешок и, полежав минут пять в мокрой тряской койке, задремал.

А проснувшись, по движению яхты понял, что ветер вновь усилился. Я высунул голову из люка — волна тут же окатила меня и потекла за шиворот. «На следующей лодке надо будет сделать комингс покрепче», — подумал я. И тут же сообразил, что следующей лодки не будет; мрачные мысли вернулись, и я снова впал в уныние.

Верфь «Яхты Сэвиджа» в Пултни использовала труд наемных мастеров. Кингстон — слишком хорошо известная деталь, чтобы проходить по первой статье. Ни один мастер не станет оборудовать лодку хлюпающим кингстоном, если у него есть совершенно новый, с иголочки. Внезапно я ощутил настоятельную потребность вернуться домой, разыскать рабочих верфи «Яхты Сэвиджа», где бы они ни находились, и крепко поговорить с ними.

Но прежде я должен был доставить Тибо Леду его новую шикарную лодку. И объяснить ему при этом, почему двигатель не работает, электроника еле дышит, а рундуки полны морской воды.

Отнюдь не соблазнительная перспектива.

Я познакомился с Тибо десять лет назад. Я сидел тогда под ступенчатыми фронтонами на набережной Хорна, городка на заливе Эйсселмер, и потягивал пиво, перед тем как отправиться к нефтяному торговцу, проявившему заинтересованность в спонсировании моего пятого кругосветного плавания.

И тут в узкой гавани показался нос большого кеча. Это был старинный кеч, с фигурой на носу и именем «Кракен», витиевато начертанном на золотой дощечке.

Носовое украшение представляло собой морское чудище женского рода с огромными клыками и девичьей грудью, вырезанное в высшей степени искусно. Оно поворачивало голову и подмигивало мне по мере приближения судна. Затем чудище зажгло большую трубку, погладило свои отнюдь не деревянные груди когтистыми лапами и нырнуло в канал.

Я озяб, оттого что пролил пиво на рубашку. Где-то в утробе кеча завелся мотоцикл. Человек в крагах выехал из люка, притормозил на палубе, проехал вперед и вдоль бушприта, сорвал трос такелажа, прикрепил его к заднему колесу мотоцикла, крутанул газ и промчался восемьдесят футов к вершине грот-мачты, где, стоя на одной руке, его поджидала девушка в подтяжках и нижнем белье из кожи.

— Приехал цирк «Кракен»! — проревел железный голос с палубы.

Кеч пришвартовался. Я заказал вторую кружку пива и остался на своем месте. Стемнело. На кече зажглись прожектора. Представление началось. Циркачи горели в огне, тонули в воде, бросались в бездну. Они превратили такелаж «Кракена» в большой купол. На следующий день добропорядочные бюргеры Хорна выпроводили их вон, как нарушающих общественные приличия. А я так и не повидал своего предполагаемого спонсора, поскольку отправился с ними.

Их было человек двадцать: акробаты, мотоциклисты и просто одержимые. Инспектор манежа, двадцатидвухлетний Тибо Леду из Ла-Рошели, в прошлом — моряк, участвовавший в гонках на шверботах «Олимпик», знал толк в яхтах.

Цирк «Кракен» просуществовал пять лет. Потом Тибо остепенился и вернулся в парусный спорт, а я отправился в Пултни и основал там верфь. Но мы с Тибо остались друзьями. Когда друг удерживает тебя на кончике лески в шестидесяти футах над морем, покрытым горящим бензином, дружба переходит в новое качество.

Итак, я доверял Тибо. Я поверил, что он оплатит свою новую яхту: Тибо просил всего лишь повременить с окончательным расчетом. Верфь «Яхты Сэвиджа» испытывала трудности и нуждалась в заказах.

— Надеюсь, Тибо уже расплатился с тобой? — сказал Ян и усмехнулся.

Вопрос был риторическим. Когда заказывают яхту, платят в несколько приемов. Ни одна лодка не покидает верфь, пока не получен последний платеж.

— Разумеется, — ответил я и улыбнулся в ответ.

Улыбка была неискренней. У доверия — две стороны. При нынешнем состоянии яхты было бы трудно обвинять Тибо, если бы он, мягко говоря, не испытал энтузиазма при уплате последней трети суммы. Но если он не рассчитается со мной и я не положу деньги в банк, неприятности верфи «Яхты Сэвиджа» окажутся последними в ее истории.

Весь день мы плыли вдоль побережья. Море успокоилось до мертвой зыби под атлантически-сапфировой синевой небес. Где-то позади было множество других парусников. Казалось, большая их часть с южного побережья Англии направлялась в Ла-Рошель. Если немного повезет, я окажусь на обратном пути домой прежде, чем они успеют пришвартоваться и спросить меня, удачным ли было путешествие.