Прилив - Сэм Льювеллин

Сэм Льювеллин

Прилив

Дэйву Барнетту

Глава 1

За окном с безоблачного неба светило солнце и «Серебряный оркестр» Пултни, устроившись близ слипа,[1]исполнял отрывки из произведений Гилберта и Салливана. В мастерской было жарко, пот застилал мне глаза и стекал под пылезащитную маску, пока я обрабатывал ножовкой закупоренную бутылку шампанского, зажатую в тисках на верстаке.

Мэри, мой секретарь, просунула в дверь свою пышную с проседью голову и объявила:

— Прибыл французский посол.

Я снял маску, сбросил белый комбинезон, поправил галстук и стряхнул стеклянную пыль со своей спортивной куртки и черных блестящих мокасин, какие судостроители надевают по особо серьезным поводам. Затем осторожно вынул бутылку из тисков и шагнул в ослепительный свет дня.

Повсюду виднелись флаги, развеваемые легким восточным бризом, обычным в конце июля. Кругом толпились люди — всегдашняя группка местной знати Пултни, расположившаяся насколько возможно вдали от оркестра и перетирающая слухи о парусных гонках. И стайка людей в кожаных куртках с камерами и микрофонами от французского телевидения, от «Пари матч», столпившаяся вокруг длинного черного автомобиля, на котором, должно быть, и приехал посол. И еще всякого рода спортивные журналисты и просто зеваки, праздно снующие в ожидании, когда же наконец закончится скучная официальная часть и можно будет приступить к выпивке.

Крепко держа в руках бутылку шампанского, я быстро пробрался через толпу в направлении центра ее притяжения, находящегося на вершине слипа: яхты с мачтой, возвышающейся над стайкой ласточек, и лоснящимся рыбообразным корпусом из черного пластика, отороченного желтым металлическим листом. Судно «Аркансьель»[2]было последним детищем моей судостроительной мастерской «Яхты Сэвиджа» и причиной всей этой суматохи.

Я поднялся по ступенькам на помост вблизи носовой части лодки привязал надпиленную бутылку к веревке и поставил в специально предназначенный маленький ящичек.

Толпа, колыхавшаяся внизу подобно пшеничному полю, вдруг расступилась. Двое мужчин и две женщины направлялись к помосту, а перед ними вертелись, клацая затворами, полдюжины фотографов и три телеоператора. Это шествовали посол в темном костюме и его жена, смуглая женщина в платье колоколообразной формы, сконструированном таким образом, чтобы в нем можно было выглядеть свежей, опрятной и сексуальной одновременно. С ней разговаривал, вызывая ее улыбку, мой старый друг Тибо Леду — новоиспеченный владелец «Аркансьеля». Тибо был невысок, но выделялся широким разворотом плеч. Он смахивал на голубоглазого цыгана, бродягу, или пирата, или циркача. В свое время ему довелось побывать и тем, и другим, и третьим. С послом беседовала коротко остриженная женщина, ее глаза вблизи оказались зелеными. На ней был костюм в полоску, и она выглядела столь же свежо, как и жена посла, правда, не так сексуально. Ее звали Мэри Эллен Соумз, и в наши лучшие дни мы были женаты.

Они поднялись по ступенькам на помост. Я усмехнулся, заметив большую каплю смазки на своей правой руке, и отер ее о перила, а затем включил микрофон. Мы с послом обменялись рукопожатием.

— Спич, — уголками губ произнесла Мэри Эллен. В ней пропадал талант суфлера.

Я подошел к микрофону, обвел глазами толпу, огромный эллинг из рифленого железа, развеваемые бризом вымпелы. И сказал, что судостроительная верфь «Яхты Сэвиджа» гордится многими своими замечательными судами, в свое время спущенными здесь на воду, что мы счастливы и горды тем, что построили «Аркансьель» для моего старого друга Тибо Леду, который, возможно, выиграет на нем не одну гонку, и что я вручаю яхту французскому послу господину де Пейрефи.

Посол начал свою речь. Но население Пултни его не слушало, хотя бы потому, что наполеоновские войны, строго говоря, никогда не оканчивались в прибрежной юго-западной Англии. Посол сказал, что Тибо — один из лучших сынов Франции, герой открытых морей. Тибо улыбался, кивал головой и выглядел весьма солидно. Он привык к подобным рекомендациям. Спустя некоторое время посол закончил свое выступление и его жена подняла бутылку шампанского.

— Да благословит Господь это судно! — воскликнула она и бросила бутылку.

Та разбилась по насечкам, сделанным мной на стекле напильником. От волнения я даже вспотел: бутылки, которые не разбиваются, обычное дело, но приносят несчастье, а я так нуждался в счастье.

Оркестр не слишком слаженно грянул «Марсельезу». Кто-то из рабочих выбил клинья, удерживающие судно на стапеле, — «Аркансьель» покатился по слипу, дважды подпрыгнул, и вот уже его лебединый профиль отразился в серо-зеленых водах гавани. Раздался гром аплодисментов. Затем толпа устремилась к большой в бело-голубую полоску палатке, где размещался бар. А я все стоял там с подкосившимися коленками: спуск прошел отлично, но я так и не привык к тому, чтобы все проходило без сучка без задоринки.

Все мы — важные шишки — потом болтали и пили шампанское. Подошел шофер Мэри Эллен и напомнил ей, что уже пять часов, а в семь — у нее встреча в Бристоле. И я остался с Тибо.

— Чудесно, — сказал он. — Ты великолепно справился. В прошлый раз бутылка не разбилась. Слушай, у меня трудности с доставкой яхты. Я устал, да и команда тоже. Ты не взялся бы это устроить? Могу одолжить тебе Яна.

Я посмотрел на «Аркансьель», на плаву, готовый к выходу в открытое море. Посмотрел на эллинги, где строились «Яхты Сэвиджа». Они были пусты, как и книга заказов. Взглянул на широкое голубое море, простирающееся до горизонта, за которым была пустота, — моя родная стихия, где я чувствовал себя как дома.

— Что ж, пожалуй, возьмусь, — согласился я.

— Вот спасибо! — Тибо дружески хлопнул меня по плечу. — Да благословит нас Господь! Таковы мы — «денежные мешки», — добавил он. — Помнишь «Кракен»? Не таким денежным я был тогда, а?

Я улыбнулся. Все верно, сейчас он был «денежным мешком», мой старый товарищ Тибо.

— Помню, — подтвердил я.

Затем с градом вопросов обрушилась пресса, и на том все закончилось.

Неделю спустя в полночь я уже находился за горизонтом, в Бискайском заливе. С запада дул ветер, стенающий, словно хор цепных пил. Светила луна: ее лучи пробивались сквозь рваные облака. Я стоял на палубе яхты.

На слипе яхта выглядела очень большой. Аж двенадцать ступенек вели на помост. Теперь же, когда я, привязанный к страховочному лееру, находился в ее кокпите среди желтоватого мрака ночи, яхта казалась ореховой скорлупкой.

Палуба с угрожающими рывками ходуном ходила у меня под ногами. Пока что отклонение мачты от вертикали под напором ветра, как можно было рассмотреть в лунном свете, составляло двадцать градусов. Это обычный крен для яхты, если она идет на всех парусах или выполняет поворот во время гонок. Сейчас же угол был обусловлен крошечным треугольником штормового кливера, который мы подняли, чтобы ориентироваться в этом сыром, лишенном ориентиров мире.

Да, ночка выдалась еще та. Но я четырежды обогнул земной шар, и мне было по плечу совладать с нею.

С грохотом и хлопком откинулся люк каюты, и оттуда появилась голова. При свете дня я увидел бы выжженную солнцем щетину волос, кожу, покрытую бронзовым загаром, и шею толщиной с бедро борца. В лунном свете все это выглядело мертвенно-серым. Голова принадлежала Яну Лебьону, входившему в команду Тибо.

Он что-то кричал, ветер срывал слова с его губ и уносил в кромешный мрак моря.

— Повтори, — промычал я. Соленая вода плеснула мне в лицо.

Ян приблизил губы к моему уху. Теперь его слова вошли в меня, словно нож во внутренности.

— Тонем! — пронзительно закричал он.

На мгновение время словно остановилось. Затем я поставил яхту на автопилот и сиганул в люк. Каюта «Аркансьеля» представляла собой приличествующее настоящему моряку смешение традиционного с нетрадиционным. Именно так писали авторы проспектов в те времена, когда их имело смысл печатать. Каюта напоминала пещеру со сводчатым потолком, отделанную красным деревом. Подобно кубрику космического челнока, она была забита навигационными приборами, мрачно мерцающими теперь в голубоватом свете аварийных ламп. Настил ее, по желанию заказчика, был выполнен из клена, инкрустированного падубом.[3]Но сейчас этого не было заметно: все залила черная маслянистая вода, тяжело хлюпавшая, когда «Аркансьель» накренялся.

— А что помпы? — спросил я. Мое сердце стучало, словно дизель.

— Электрические не работают, — сообщил Ян.

Я не счел нужным спорить. На «Аркансьеле» было четыре помпы. Две — электрические и две — ручные. Электрические никак не могли одновременно выйти из строя. Я скользнул в обитое кожей навигаторское кресло.

Переключатели помп находились в положении «включено». Электромотор, приводящий их в действие, имел мощность в пятьдесят лошадиных сил. Судну следовало бы пульсировать и мяукать, подобно надоедливому коту, выбрасывая струю воды обратно за борт.