На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики - Тютев Фёдор Фёдорович Федор Федорович

— Ва, понимаю, убей меня святой Давид, понимаю как нельзя лучше! — воскликнул Илико. — Я сам такой. Если бы кто-нибудь сказал мне: Илико, ты лжец — я бы убил его или плюнул ему в лицо, это смотря по обстоятельствам; но ежели бы отец или мать сказали мне то же самое, я тут же, на их глазах, всадил бы себе кинжал в сердце. Недоверие человека близкого, который тебя должен знать хорошо — нестерпимо. Да, я это понимаю. Но неужели вы думаете, княгиня, что Спиридов может хотя бы на минуту усомниться в вас?

— Не знаю, — тихо произнесла княгиня. — Но тогда почему он не едет? Может быть, он болен?.. Я жду его каждый день, а его все нет и нет.

Князь Илико тряхнул головой.

— Княгиня, прошу вас, дозвольте мне поехать. Я буду нестись как вихрь, день и ночь, меняя лошадей; через пять дней я буду здесь и сообщу вам все в точности. Я увижусь с Спиридовым, переговорю с ним, узнаю его мысли, расскажу, как вы ждете его… Дозвольте сделать вам эту услугу.

Элен слегка заколебалась.

— Князь, — произнесла она с свойственной ей прямотой, — я боюсь.

— Чего?

— Вашего характера. Вы человек горячий, вспыльчивый… Бог знает, какой оборот может принять ваш разговор с Петром Андреевичем… К тому же вы не можете быть беспристрастны… Я нравлюсь вам, мне это известно, а чрез то вы еще менее можете быть сдержанны.

— Княгиня, если пошло на откровенность, вы не только нравитесь мне… Я обожаю вас, обожаю так, как умеем обожать мы, свободные и гордые грузины, привыкшие к поклонению перед женщинами… Но это не имеет значения в данном случае. Клянусь вам честью, я буду сдержан и холоден, как лед Казбека, я не позволю себе ни одного резкого слова… Мало этого, если даже Спиридов сам первый оскорбит меня, я не отвечу ему тем же; как мне ни будет тяжело, я сдержу себя, я в эту минуту подумаю о вас, и мне станет легко… Повторяю, не бойтесь. Позвольте услужить вам, я никогда ничего не домогался, дайте же мне теперь это счастье.

Спиридов сидел в небольшой комнате комендантского дома в крепости Угрюмой и торопливо набрасывал на бумаге свои распоряженья на случай, если бы он был убит в предстоящей поездке. Исхудалое после болезни лицо его было нахмурено. Резкая складка легла поперек лба, между бровей, и делала его еще старше, чем он выглядел. Завтра утром он должен был покинуть Угрюмую, чтобы ехать в горы на розыски Зины. Николай-бек был уже извещен им и дожидал в ближайшем ауле, откуда они решили отправиться к Наджав-беку. Теперь Спиридов, бывший пленник старого бека, ехал к нему как гость, с твердой уверенностью, что Наджав встретит его как родного и примет деятельное участие в предполагаемых розысках. Под покровительством такого могущественного человека, как зять имама, Спиридов мог чувствовать себя в горах в такой же безопасности, как и на Невском проспекте; но тем не менее для успеха задуманного предприятия он, по совету Николай-бека, переданному ему в записке сего последнего, решил замаскироваться горцем и соблюдать строжайшее инкогнито.

Все предварительные приготовления были сделаны. Из крепости Угрюмой со Спиридовым ехал надежный милиционер, испытанной верности, старик Магамед, шамхалец по происхождению, человек опытный и бесстрашный, хорошо знавший почти весь Дагестан, который он за свою пятидесятилетнюю жизнь успел изъездить вдоль и поперек. Для него и для себя Спиридов купил двух прекрасных коней, приобрел надежное орудие и достаточный запас снарядов. Для того чтобы не обременять своих коней вьюком, они брали с собой запасную, не менее сильную и быструю, на которую и предполагали навьючить все самое необходимое в дороге. В черезе[3], надетом под коленом правой ноги, у обоих была зашита изрядная сумма денег, столь необходимая во всяком деле.

Дописав бумагу, Спиридов бережно сложил ее в конверт, на котором крупным почерком было выведено:

«Его Высокоблагородию майору Аркадию Модестовичу Балкашину», а внизу: «Вскрыть после моей смерти», и позвал денщика, чтобы тотчас же отправить письмо к майору, уже к тому времени сдавшему командование крепостью своему заместителю и в свою очередь готовившемуся к отъезду в поселение штаб-полка.

— Ваше благородие, — доложил денщик, принимая конверт, — к вам грузин какой-то приехал, говорит, быдто князь. На крыльце сидит, я просил обождать, пока вы кончите писать.

— Отлично сделал. Что ему надо?

— Не могу знать. Разговор до вашего благородия имеют.

— Разговор? Ну ладно, пусть войдет, зови.

Через минуту в комнату легкой поступью вошел князь Илико. Несмотря на толстый слой пыли, покрывавшей его загоревшее лицо и черкеску, на побуревшие от зноя руки и некоторую происшедшую от долгого пути неряшливость во всем костюме, Спиридов опытным взглядом светского человека сразу угадал в вошедшем человека высшего круга.

Он учтиво поклонился и, придвигая стул, любезно проговорил:

— Прошу вас, садитесь; вы, очевидно, издалека? Сейчас распоряжусь подать чай, закуску и вино… надеюсь, вы не откажетесь.

— Благодарю вас, с удовольствием, — немного охрипшим от сухости в горле голосом произнес Илико и затем добавил: — Позвольте представиться, князь Илья Дуладзе, из Тифлиса.

— Очень рад, очень рад, — крепко пожал ему руку Спиридов. — Судя по тому, что вы приехали ко мне, вы знаете, кто я.

— Знаю, — коротко отвечал князь и с видом человека, сильно утомленного долгим путем, опустился на мягкую тахту, вытянув свои ноги в мягких щегольских чувяках.

Спиридов крикнул денщика и распорядился подать чай, вино и чего-нибудь закусить.

Князь, очевидно, был голоден и торопливо и жадно ел предложенную ему на скорую руку яичницу с свиным салом и холодную телятину, запивая прекрасным кахетинским вином.

Пока он утолял голод, Спиридов исподлобья наблюдал его, теряясь в догадках, какое дело могло привести к нему этого юношу, да еще из такой дали.

Насытившись, князь Илико отодвинулся от стола и, подняв полный стакан, обратился к Спиридову с обычным грузинским приветствием: шени чире ме[4], ваше здоровье.

— И ваше, — чокнулся с ним Петр Андреевич.

— Вас, — заговорил князь Дуладзе после минутного молчания, — наверно, немного удивляет мой неожиданный приезд, но я явился к вам гонцом.

— От кого?

— От княгини Двоекуровой.

При этом имени резкая морщина между бровей Спиридова легла еще резче, и он сурово нахмурился.

— Что угодно от меня княгине? — спросил он холодно. — Разве она еще помнит обо мне?

— Если бы не помнила, — сдержанно произнес князь, — я бы не имел чести сидеть теперь у вас и беседовать с вами. Княгиня не только помнит вас, но ждет с нетерпением вашего приезда в Тифлис.

— К сожалению, я не могу исполнить желания княгини. Завтра я уезжаю надолго по одному делу.

— Куда? — стремительно спросил князь.

Спиридов заколебался.

— Вы что же, конфидент княгини, и она уполномочила вас вести переговоры? — чуть-чуть улыбаясь, спросил он в свою очередь князя.

Тот слегка вспыхнул, но сдержался.

— Я друг княгини, — с достоинством отвечал он, — и вы можете быть со мной вполне откровенны, я не злоупотреблю вашим доверием.

— Я вижу, вы действительно друг, — многозначительно произнес Спиридов, — и это еще раз подтверждает мне, что у княгини за последнее время развилась мания окружать себя юными друзьями.

Князь Илико мрачно взглянул в лицо Спиридова.

— Не забудьте, что я ваш гость, — медленно проговорил он, — а по нашим адатам оскорблять гостя неблагородно.

— Разве я вас оскорбляю? — нетерпеливо пожал плечами Спиридов. — Какое же оскорбление в том, что я нахожу вас юным? Впрочем, если это вам неприятно, я, пожалуй, не буду. Итак, вы спрашиваете, куда я еду. Извольте, я вам отвечу. Я еду в горы отыскать украденную горцами дочь моего сослуживца Зину Балкашину. В то время, когда я находился в плену, она оказала мне огромную услугу, теперь очередь за мной.