На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики - Тютев Фёдор Фёдорович Федор Федорович

— Ну что, хорошая материя, как ты думаешь? — продолжала тараторить Зайдат, давая Зине тем время опомниться.

— Очень хорошая, — нашлась наконец Зина и, поспешно отойдя в сторону, села на свое место.

Она была ошеломлена и ничего не понимала. Привыкнув до сегодняшнего дня считать Зайдат заклятым врагом, Зина никак не могла понять, что сталось вдруг с ней. Откуда сумела она взять такой ласковый взгляд, каким она на мгновенье скользнула по ее лицу, передавая бумажку, — очевидно записочку. Но если это действительно записочка, от кого бы она могла быть? Кому было написать ее и передать Зайдат? Что все это значило?

Зина сидела и ломала голову над разрешением волновавшего ее вопроса. Записочка, незаметно засунутая ею за пазуху, жгла ей грудь, и она сгорала нетерпением поскорей прочитать ее.

Она едва нашла в себе настолько силы воли, чтобы принудить себя спокойно просидеть на месте еще некоторое время. Затем, убедившись, что женщины, увлеченные разговором, не следят за нею, Зина встала, притворно потянулась и, неслышно ступая по мягкому ковру босыми ногами, незаметно вышла за дверь.

Там, прижавшись к углу, она трясущимися руками развернула бумажку, оказавшуюся действительно запиской, и устремила на нее жадный взгляд разгоревшихся от волнения глаз.

Прочитав записку, Зина почувствовала, как все закружилось вокруг нее, сердце замерло и ноги ослабели до того, что она едва удержалась, чтобы не опуститься на землю. Несколько минут простояла она ошеломленная, охваченная одним порывом безумной радости, но скоро опомнилась и, сделав над собой нечеловеческое усилие, вернулась в комнату. Она была так бледна, взволнованна, что Илита и Салимэ невольно обратили на нее внимание.

— Что с тобой случилось? — участливо воскликнула Илита. — Можно подумать, будто тебе повстречался сам Джабраил, так ты бледна.

— Мне вдруг стало не по себе, — ответила Зина, опускаясь головой на подушки, — лихорадит, голова кружится и тошнит. Сама не понимаю, что со мной.

— Это бывает, — авторитетно вмешалась в разговор Зайдат, — ты ляг и постарайся уснуть, скоро пройдет, только не выходи вечером на двор, иначе можешь серьезно захворать.

Зина, у которой от волнения действительно сделалось нечто вроде лихорадки, поспешила последовать совету старухи. Она закуталась в теплое одеяло, отвернулась лицом к стене и постаралась собраться с мыслями. Вынув украдкой записочку, она еще раз прочла ее, а затем, разорвав на четыре части, свернула в шарик и проглотила.

Она несколько раз мысленно повторяла фразы записки, стараясь вдуматься в их смысл. По тону записки было видно, что писавший уже подготовил все к побегу. Он даже нашел способ удалить сестру и жену Саабадуллы.

«Ваши тюремщицы уйдут. Оставайтесь дома», — пишет тайный друг. Но как же он это сделает? Кто его сообщники? Прежде всего Зайдат. Она принесла записку, зная ее содержание; это можно понять из того, как она хитрила, чтобы передать Зине незаметно клочок бумажки. До сих пор в лице Зайдат молодая женщина видела самого заклятого врага русских, фанатически ненавидящего христиан, и вдруг эта самая Зайдат становилась их сообщницей. Какая сила, какое чудо могло принудить ее к тому? Наконец, где она могла встретиться с тем «другом», который написал эту записку? Все это было крайне невероятно, неправдоподобно. Мысль о Спиридове мелькнула в голове Зины. «Не он ли? — подумала она. — Не убежал ли как-нибудь из плена и теперь, узнав обо мне, хочет спасти меня? Какой вздор! — поспешила Зина тут же разубедить себя. — Если Спиридов и действительно бежал из плена, ему впору думать о своем спасении, а не пытаться спасать других. И опять-таки же, при чем тут Зайдат? Уж к ней-то за содействием Спиридов меньше всего мог обратиться…» Словом, сколько Зина ни ломала голову, она решительно ничего не могла придумать.

Погруженная в свои мысли, Зина не слышала, о чем продолжали болтать между собой три женщины, и только пронзительный крик проснувшегося младенца заставил ее очнуться.

Поднявшись, Зина взяла его на руки и начала кормить.

Зайдат уже не было, она ушла. Илита объявила Зине: вечером она вместе с Салимэ пойдут к Зайдат, она звала их и обещала угостить персидскими сладостями, присланными ей сыном. По этому поводу Салимэ не преминула повздыхать о том, что у нее не такой сын, как у Зайдат, как ушел к имаму, так ни разу ничем не обрадовал свою мать, — не прислал ей никакого, самого пустого подарка.

— А тебе придется оставаться одной, — сказала Илита тоном сожаления, обращаясь к Зине. — Зайдат, — добавила она с откровенной наивностью, — сказала: «Ваша гяурка пусть не приходит, я ее ненавижу». Но ты не тужи, я постараюсь принести тебе что-нибудь, чтобы и ты могла попробовать прекрасных персидских лакомств. Ах, как они вкусны, как вкусны, ты и представить себе не можешь!

Илита даже языком прищелкнула от предвкушения наслаждения. Зина улыбнулась.

— Славная ты, Илита, добрая, — сказала она, ласково поглядывая на молоденькую чеченку. Та весело рассмеялась, скаля свои ослепительно-белые зубы и гримасничая, как обезьяна.

Зина держала младенца у груди и с нежной любовью смотрела на его белое, румяное личико, черные большие глаза и пухлые пальчики, теребившие её грудь, и вдруг тревожная мысль, как молния, обожгла ее. Она вспомнила последнюю фразу записки: "Готовьтесь к побегу, может быть, даже этой ночью». «А как же ребенок? — спросила сама себя Зина. — Разве мыслимо с таким малышом тайком уйти из дома так, чтобы никто не услышал?» И чем больше об этом думала Зина, тем ясней становилась для нее вся невозможность побега. Теперь он бессознательно помешает ей, а когда подрастет и будет понимать — и подавно без слез и крика не позволит унести себя от отца, от Салимэ и И литы, которых будет любить и считать своими близкими.

Зина даже похолодела вся.

Ее сын, существо, более всего ей дорогое, являлся ее самым неумолимым тюремщиком, прочным звеном цепи, навсегда приковавшей ее к чужому, ненавистному ей народу.

Зине надо было сделать над собой неимоверное усилие, чтобы не разрыдаться. Ребенок же тем временем продолжал сосать, жадно захлебываясь, шевеля от наслаждения ручками и ножками.

До вечера Зина была в состоянии, которое, если бы продолжалось в течение нескольких дней, легко могло свести ее с ума.

Когда женщины на минуту покидали ее, она бросалась на колени и принималась горячо, без слов молиться. Она ничего не ждала, ни на что не надеялась. Только чудо, одно чудо могло спасти ее, и она то ждала его, веря в его возможность, то приходила в отчаяние, сознавая всю неосуществимость своих смутных надежд.

В своем волнении она несколько раз порывалась вскочить и начать бегать по комнате, чтобы тем хоть немного успокоить себя, но благоразумие удерживало ее, и она продолжала лежать, укутавшись с головой в одеяло, и по временам слегка стонала, чтобы еще более утвердить Илиту и Салимэ в убеждении, будто она действительно расхворалась.

Медленно тянулся день.

Солнце точно остановилось в небесах. Порою Зине казалось, будто все вокруг нее застыло, как в сказочном сне. Минута, когда ею была получена записка, отодвинулась в далекое прошлое. За это время она успела пережить целый мир разнообразных ощущений, пройти через ряд тревог и мгновенных испугов; при всяком громком крике, стуке она замирала от ужаса, широко открывала глаза и выжидательно выглядывала ими из-под краев чадры, чутко прислушиваясь. За эти несколько часов она постарела душой на несколько лет.

Когда ребенок просыпался и начинал плакать, она осторожно, не вставая, протягивала к нему руки, брала его из люльки, завертывала в чадру, как бы желая спрятаться с ним от всего мира, и принималась убаюкивать его, шепча ему на ухо самые нежные названия, какие только могла придумать.

От всех пережитых ею волнений Зина почувствовала, наконец, страшную усталость и незаметно для себя впала в тяжелый, крепкий сон. Долго ли продолжалось такое состояние, она не могла определить, но когда очнулась, увидела себя в кромешной тьме. Кругом было тихо, как в могиле. Этот мрак и тишина повергли молодую женщину в суеверный ужас: ей показалось, что какое-то чудовище притаилось где-то подле нее и жадно следит за нею из своего угла. Она задрожала всем телом и, вскочив, бесшумно, едва ступая на носки, подбежала к двери и толкнула ее, но дверь оказалась заперта снаружи, из чего Зина заключила, что, должно быть, обе женщины ушли… В таком случае, исполнение задуманного кем-то и приводимого в исполнение плана Зайдат началось, и приближается минута решения ее судьбы. Зина, не в силах будучи отойти от дверей, прижалась к ним, вся трепещущая, похолодевшая, близкая к потере рассудка, вся проникнутая трепетным ожиданием чего-то страшного, необычайного, что должно было случиться каждую минуту.