На новой земле - Джумпа Лахири

Хотя она и не говорила Акашу о будущем малыше, Рума была уверена, что он заранее ревнует ее к младшему братику или сестричке. Ее собственное поведение также было далеко от совершенства: из-за постоянного недомогания она стала более строга, часто запрещала сыну что-то в резкой форме и без разумных объяснений. Рума оказалась не готова к тому, что ее жизнь изменится кардинальным образом, что в ней вдруг станет так мало смысла и так много утомительной и бесполезной работы. И что она окажется совсем одна. Как часто ей хотелось по утрам одеться и уйти на работу. Как ее мать только выдержала подобное испытание? Как она могла переехать в незнакомую страну, всю жизнь заниматься только детьми, домом и супругом? Для Румы пример матери всегда служил своего рода «антисценарием», но… взгляните на нее! Сейчас она в точности повторяла материнскую жизнь.

Рума быстро подошла к телевизору и выключила его.

— Надо отвечать, когда с тобой разговаривают, Акаш. Вставай, пойдем встречать даду.

Они вышли на крыльцо. Вид арендованной машины, небольшого седана темно-синего цвета, расстроил Руму, еще раз напомнив ей о том, что она живет за тысячу километров от места, где она родилась и выросла, что вокруг нет ни друзей, ни знакомых и что даже ее отец приехал проведать ее в первый раз. За время долгой жизни в Америке семья обросла широким крутом друзей-бенгальцев из Пенсильвании и Нью-Джерси, а у них с Роми были свои, школьные, компании. Отец и по сей день продолжал общаться со своими старыми знакомцами, но здесь, в Сиэтле, Рума находилась в полной изоляции. Когда она в последний раз видела отца? Семь месяцев назад! Как быстро пробежало время… За упаковкой вещей, переездом, устройством нового жилья она провела уже более полугода. Да и отец не сидит на месте — теперь только и колесит по свету, за ним не уследишь.

Акаш прижался сзади к ее коленям, выглянул из-за юбки, и они молча наблюдали, как отец Румы открыл багажник и вытащил оттуда небольшой черный чемодан на колесиках. На нем была бейсболка с надписью «Помпеи», коричневые хлопковые брюки и небесно-голубая футболка, а на ногах — белые кожаные кроссовки. Рума поразилась, насколько ее отец стал неотличим от любого другого американца его возраста. Волосы седые, кожа светлая, никто и не скажет, что он — индус. Мать всегда подчеркивала свою национальную принадлежность: до последнего дня носила яркие сари, золото в ушах и на шее, а на лбу — бинди величиной с пятак.

Отец тем временем повез чемодан по гравиевой дорожке к дому. Протащив его несколько шагов, он поднял чемодан за ручку — тащить колеса по гравию было неудобно. Рума видела, как от усилия напряглись мышцы у него на шее, и внезапно пожалела, что Адама нет дома и некому помочь.

— Акаш, неужели это ты? — спросил отец с деланым изумлением, подходя ближе. — Не может быть, чтобы ты сумел так сильно вырасти!

Он говорил по-английски; Акаш все равно давно забыл бенгальские слова, которым Рума учила его в младенчестве. Последний год он научился говорить полными предложениями, а у Румы не хватало самодисциплины, чтобы систематически заниматься с сыном бенгальским языком. Одно дело мурлыкать ему колыбельные на бенгальском, и совсем другое — объяснять правила грамматики и требовать, чтобы он правильно называл предметы и действия. Да и сама Рума чувствовала, что ее бенгальский постепенно забывается за ненадобностью. Когда мать была жива, все было по-другому, с ней они говорили только по-бенгальски, но теперь… Отцу было все равно, она чувствовала, что он не возражает против того, чтобы разговаривать по-английски. Теперь Рума вспоминала бенгальский язык, только когда из Калькутты звонила очередная тетя, поздравляя ее или Акаша с днем рождения, и запиналась, путая понятия и времена. Не поверить, что именно на этом языке она проговорила все свое детство.

— И сколько тебе лет? Три? Или триста? — спросил отец.

Акаш ничего не ответил, рассматривая пол около носка сандалии.

— Мам, я пить хочу, — сказал он вдруг капризно, дергая ее за юбку.

— Подожди минуту, Акаш.

Отец совсем не изменился. Несмотря на преклонный возраст (ему было уже под семьдесят), глаза его оставались ясными, подбородок был по-прежнему тверд, а кожа — чиста, хоть морщин заметно прибавилось. Он был все так же крепок, и волосы его, хоть и поседели, были густы, как раньше. «Гораздо гуще моих», — с печальным удивлением отметила Рума. После рождения Акаша волосы у нее буквально посыпались, ей страшно было глядеть утром на подушку, так много оставляла она на ней темных прядей. Хотя доктора уверяли, что в этом нет ничего страшного и что волосы отрастут снова, в ванной у нее стояла целая батарея дорогостоящих шампуней против выпадения волос и средств для стимуляции их роста. Отец выглядел бодрым, отдохнувшим, опять-таки в отличие от самой Румы, которая в последнее время едва ноги носила. Она знала, что выглядит из рук вон плохо, темные провалы под глазами стали так заметны, что она начала запудривать их, даже если целый день оставалась дома. К тому же она слишком быстро набирала вес. Когда она была беременна Акашем, в первом триместре она даже похудела, но сейчас опережала график на добрый десяток фунтов — видимо, потому, что постоянно доедала за Акашем и почти перестала ходить пешком. Ей пришлось раньше времени заказать по каталогу брюки с эластичной вставкой на животе, а лицо так неприятно оплыло, что она не могла без содрогания смотреть на себя в зеркало.

— Акаш, поздоровайся с даду, — сказала Рума, легонько подталкивая сына вперед. Она поцеловала отца в щеку. — Ну, как ты добрался? Долго ехал от аэропорта?

— Нет, ровно двадцать две минуты. — Отец всегда точно знал, сколько времени он потратил на поездку. Даже до возникновения электронных карт он мог с точностью до минуты указать время, затраченное на передвижение от дома до офиса, до их любимого супермаркета или до квартир его друзей.

— Бензин тут дороже, чем у нас, — добавил отец. И хотя он сказал это без тени раздражения, Руму укололо чувство вины, что бензин в Сиэтле дороже, чем в Пенсильвании.

— Наверное, ты устал с дороги? Перелет был долгим…

— Я устаю только вечером, дочь. Иди-ка сюда, — обратился он к Акашу. Он поставил чемодан на землю, слегка нагнулся и расставил руки.

Но Акаш прижался головой к ногам матери и не двинулся с места.

Они вошли в дом, на пороге отец наклонился, развязывая шнурки, и Рума заметила, что руки его слегка дрожат.

— Баба, иди сюда, в гостиную, тебе здесь будет удобнее, — позвала Рума, но отец упрямо снял кроссовки в прихожей, аккуратно поставил их рядом с вешалкой, а потом выпрямился и огляделся вокруг.

— А почему даду снял ботинки? — спросил Акаш.

— Потому что ему так удобнее.

— Я тоже хочу снять сандалики. — Акаш топнул ногой в паркет.

Это была еще одна из детских традиций, которую Рума перестала соблюдать, сама не помнит когда и почему, — в родительском доме всегда ходили босиком. Но она проигнорировала требование Акаша и повела отца по дому. Дом был большой, комнаты просторные, красиво отделанные, более нарядные и хорошо обставленные, чем те, в которых она провела детство. Акаш шел за ними следом, иногда забегая в ту или иную дверь, затем с шумом выбегая обратно в коридор. Дом был построен в 1959 году, его когда-то спроектировал для себя один известный архитектор, и после покупки Рума и Адам решили воссоздать в нем первозданную атмосферу. Потихоньку дом заполнялся мебелью периода шестидесятых: дорогими диванами, обитыми шерстяной тканью приглушенных цветов, длинными, низкими книжными шкафами на ножках. В нескольких кварталах, в конце уходящей вниз узенькой и короткой улицы, раскинулось озеро Вашингтон. Окно в гостиной выходило прямо на него, а за столовой была устроена застекленная терраса, с которой открывался еще более чудесный вид: налево — Сиэтл, а прямо — величественный горный хребет Олимпик. Заснеженные пики гор, казалось, подпирали наползающие на них белоснежные облака. Хотя Рума и Адам не хотели покупать дом в пригороде, после пяти лет жизни в тесной квартирке на первом этаже дом на озере, где, сидя на террасе, можно было наблюдать переливы закатного неба, показался им райским уголком.

Рума махнула рукой в сторону двух мостов, перекинутых через озеро, — одной из самых впечатляющих местных достопримечательностей. Несмотря на свои размеры, в центре озера мосты крепились на понтонах, так как там было слишком глубоко. Отец проследил глазами за движением ее руки, но ничего не сказал. Рума невольно вздохнула. Мама точно вела бы себя иначе: охала и ахала, глядя на открывающийся вид, прошлась бы взглядом по обстановке комнаты, наверняка предложила бы что-нибудь изменить — ну хотя бы заменить зеленые занавески на серебристо-серые. А отец молча мерил гостиную шагами, будто измерял ее в длину и ширину. Рума вспомнила, что он всегда так делал, даже когда помогал ей переезжать в студенческое общежитие, а потом, после колледжа, в ее первую съемную квартиру. В голову ей невольно пришла картинка, от которой она чуть не фыркнула вслух: отец приезжает на пьяццу Сан-Марко и, вместо того чтобы слушать гида, нарезает круги вокруг площади, запоминая ее размеры.