На новой земле - Джумпа Лахири

Рума понимала, что ее отец вполне самодостаточен и не нуждается в постоянной опеке, но самый факт того, что он жил один, вызывал у нее комплекс вины; ведь по индийским традициям он должен был бы сразу же переехать к ней. Однако отец никогда не изъявлял такого желания, не заговаривал на эту тему, и к тому же в то время они жили в слишком маленькой квартире. Но теперь в их новом доме полно свободного места, и они вообще пока не решили, как будут использовать несколько свободных комнат.

И все же Рума боялась, что отец окажется обузой, дополнительной нагрузкой, ненужной ответственностью, которую потом будет уже не скинуть с плеч. Слишком разные представления о семейной жизни были у них с отцом, а неизбежные ссоры означали бы крах того маленького, уютного гнездышка, которое она много лет вила: она сама, рядом с ней — Адам и Акаш, а теперь еще и второе дитя, зачатое до переезда, которое должно родиться в январе. К тому же Рума не была готова суетиться вокруг отца, как это когда-то делала мама: готовить ему индийские деликатесы, каждый вечер торжественно сервировать стол и, стоя за его спиной, ждать, пока он поест, чувствуя себя чуть ли не прислугой в барском доме. Однако то, что она вообще не предлагала ему места в своей жизни, мучило ее еще больше. К сожалению, посоветоваться ей было особо не с кем — Адам совершенно не понимал, отчего она так мучается. Когда она пыталась обсудить это с ним, муж выдвигал простые, разумные аргументы: у нее маленький ребенок, скоро появится второй, куда ей взваливать на себя еще и отца? К тому же отец ее, слава богу, пока в добром здравии и может сам о себе позаботиться. Разве нет? Впрочем, Адам не возражал и против того, чтобы отец переехал к ним на постоянное жительство. Ее муж, как всегда, демонстрировал доброту, щедрость и готовность идти на любые уступки.

За это она и любила Адама, и этим он ее немного пугал. Она не понимала, почему он не высказывает своего отношения к этой идее. Ему что, все равно? Бедный Адам честно пытался помочь и никогда не выходил из себя, но временами ей казалось, что она уж слишком злоупотребляет его терпением. Он ведь позволил ей уйти с работы и согласился на второго ребенка, готов был сделать все, чтобы Рума была счастлива. «Так в чем же дело? — мог спросить он. — Что теперь мешает твоему счастью? Может быть, ты просто не умеешь быть счастливой?» И в одном из их последних разговоров он открыто поднял эту тему.

До чего приятно путешествовать в одиночестве, налегке, с одним небольшим чемоданчиком! Он никогда раньше не бывал в этих краях, на северо-западном побережье Тихого океана, и только сейчас смог оценить ошеломляющие просторы своей приемной родины. Он побывал на западе Америки лишь однажды: жена как-то купила билеты в Калькутту на «Королевские Тайские авиалинии», и они летели через Лос-Анджелес. То злосчастное путешествие длилось целую вечность, к тому же их посадили на места в самом хвосте самолета в отделении для курящих. К концу пути все были так измучены, что в Бангкоке вместо того, чтобы осмотреть город, отправились прямиком в гостиницу и завалились спать: их следующий рейс вылетал утром. Жена так давно мечтала посмотреть Бангкок и в особенности посетить знаменитый Плавучий рынок, но в результате проспала даже ужин. Он и сам с трудом мог вспомнить тот день, в памяти всплывали лишь отдельные картинки: вот они с детьми ужинают на крыше отеля, едят пересоленную, страшно острую пищу, вот они укладываются спать на влажные простыни, а за москитной сеткой злобно гудят полчища голодных насекомых. Да и на самом деле не важно, каким путем они летели в Индию: сама подготовка к этим путешествиям всегда вырастала до эпических размеров. Он никогда не забудет те кошмарные дни, ведь он отвечал за все: за дюжину их чемоданов, за паспорта, за деньги, за документы, за жену и детей, которых надо было перевезти через половину земного шара. Для жены эти поездки были единственным утешением в ее скучном американском существовании, можно сказать, она жила ради них, да и он до смерти своих родителей тоже всегда рвался в путь. И поэтому они регулярно посещали родину: несмотря на дороговизну перелетов, на стыд и горечь, которые он испытывал при виде оставленной им когда-то семьи, даже несмотря на слезливые протесты детей, с возрастом все меньше жаждущих сопровождать родителей в их ностальгических путешествиях.

Он отвернулся к окну и бездумным взглядом уставился на плотный ковер облаков, простиравшийся до самого горизонта, словно заснеженное поле, по которому хотелось прогуляться босиком. Это зрелище наполнило его умиротворением, его теперешняя жизнь была похожа на эту бесконечную равнину: иди куда хочешь, делай что хочешь, ты теперь ни за кого не отвечаешь и свободен, как луч солнца, пробившийся сквозь плотную пелену облаков и окрасивший их в розовый цвет. Что же, в то время их поездки в Индию были неизбежной частью жизни, которую признавали и они сами, и их индийские друзья, живущие в Америке. Все так жили, все… Кроме разве что миссис Багчи.

Ее звали Минакши, и он обращался к ней по имени, но про себя всегда называл ее миссис Багчи. Миссис Багчи рано вышла замуж за молодого человека, которого страстно любила, а через два года он погиб в аварии: разбился на своем мотоцикле. В двадцать шесть она уехала в Америку, поскольку знала, что, если останется в Индии, родители заставят ее вновь выйти замуж. Теперь она жила на Лонг-Айленде, одна, что было совершенно нетипично для индийской женщины. Она получила высшее образование, защитила диссертацию в области статистики и с середины семидесятых преподавала в университете Стоуни Брук. За тридцать лет она побывала в Калькутте лишь однажды, когда хоронила мать.

Они познакомились во время поездки в Голландию. Сначала обнаружилось, что оба они родом из Калькутты, и это стало темой их первого разговора, потом они сели за один столик за завтраком и на соседние места в автобусе. Из-за внешней схожести люди принимали их за супружескую пару. Но поначалу в их отношениях не было ничего романтического, они просто чувствовали себя легко и хорошо в компании друг друга. Ему нравилось проводить время с миссис Багчи, но он и не расстраивался, что через пару недель она вновь исчезнет из его жизни.

Однако по возвращении домой он с удивлением обнаружил, что продолжает думать о ней, послал ей мейл, она ответила, у них завязалась переписка, да такая интенсивная, что в последнее время он проверял почту по десять раз на дню. Он залез в Интернет, нашел на карте город, где она жила, ее улицу и дом, а заодно узнал, сколько времени потребуется, чтобы доехать до нее на машине, и это несмотря на то, что они условились встречаться только во время туристических поездок. Часть пути до ее дома была ему знакома — он ездил тем же путем в гости к Руме в Бруклин.

На этот раз они договорились вместе поехать в Прагу и даже жить в одном номере, а в январе им предстоял совместный круиз по Мексиканскому заливу Когда он намекнул миссис Багчи о возможности соединить их жизни, она категорически отказала ему. «Одна мысль о новом замужестве приводит меня в ужас», — сказала она, но он нисколько не обиделся, наоборот, от этого общение с ней в его глазах только выиграло. Он вызвал в памяти ее лицо, живое и привлекательное, несмотря на то что ей уже под шестьдесят, и она была всего на пять-шесть лет моложе его жены. В отличие от покойной жены миссис Багчи с удовольствием носила американскую одежду — брюки, кардиганы, мягкие свитера, — а пышные темно-каштановые волосы укладывала в тяжелый узел на затылке. Но больше всего его привлекал в ней голос: грудной, сильный, с богатыми модуляциями. Причем говорила она немного, взвешенно, обдумывая каждую фразу, как будто не могла за один день произносить больше определенного количества слов. Может быть, именно потому, что она ничего не ждала от него, он был с ней особенно заботлив, внимателен и щедр, как никогда во время всей своей супружеской жизни. Он усмехнулся, вспомнив, что смутился как ребенок, когда в первый раз попросил миссис Багчи сфотографироваться с ним на фоне одного из каналов в Амстердаме.

Рума предложила встретить отца в аэропорту, но он отказался: лучше он возьмет в аренду машину и доедет до нее сам; ему это не сложно, он уже скачал из интернета карту и разработал оптимальный маршрут. И теперь, услышав шелест шин по гравию дорожки, Рума бросилась подбирать разбросанные на полу гостиной игрушки и закрывать книги, которые Акаш всегда оставлял открытыми на любимых страницах.

— Выключай телевизор, медвежонок, — сказала она с волнением. — Вставай, даду приехал к нам, пошли его встречать.

Акаш неподвижно лежал на ковре перед телевизором, уперев подбородок в сложенные кулаки. Он представлял собой идеальный пример синтеза двух рас: у него были курчавые, еще ни разу не стриженные волосы и золотисто-смуглая кожа. Даже волоски на руках и ногах были золотыми, отчего он напоминал Руме маленького львенка. И в его лице, в слегка раскосых зеленоватых глазах тоже было что-то от будущего льва. Акашу недавно исполнилось три года, но у Румы уже начались столкновения с сыном — у него был твердый, неуступчивый характер, который, как она предполагала, в подростковом возрасте мог вполне перерасти в непреодолимое упрямство. А после переезда характер Акаша и вовсе испортился, и Рума знала почему: ей постоянно хотелось спать из-за беременности, Адама почти никогда не было дома и ребенку просто не хватало общения. Несколько раз он даже бросался на пол в истерике — его тельце, которое она вскормила своим молоком, становилось совсем чужим, злым и как будто закостеневшим. А иногда, наоборот, он цеплялся за материнскую юбку и не отходил от нее, даже пока она готовила ему обед.