Фантазии Дарио. Тру-крайм с поразительной развязкой - Пабло Тринчия

их, другой потерял при переезде, у третьего они пропали при землетрясении 2012 года[2], разрушившем огромное количество домов. К тому же большинство тех, кто работал над этим делом, не скрывали настороженности, услышав мою просьбу, ведь я журналист и чужак, и задавались вопросом, почему я вообще вспомнил о нем спустя столько лет.

Когда мне все же удавалось побеседовать с причастными к делу, складывалось впечатление, что никто попросту не хотел вспоминать эту историю. Ее похоронили, закопав поглубже, чтобы как можно скорее забыть. Я снова и снова спрашивал: «Может быть, в историях детей была доля истины?» Чаще всего мне отвечали: «Возможно, но мой подопечный не имел к этому отношения» или «Уже слишком поздно искать правду».

Никто не мог точно вспомнить, сколько детей было втянуто в эту историю и как их звали, кем были их родители, скольким из них вынесли обвинительный приговор, а скольким – оправдательный. Никто не хотел сыграть для меня роль Вергилия[3] в этом путешествии в прошлое. Что ж, я мог их понять: это была тяжелая и неприятная работа, на которую ни у кого не было времени.

Однако вести столь масштабное расследование в одиночку было бы слишком тяжело, а потому я обратился к одной из своих талантливых коллег, Алессии Рафанелли, молодой журналистке с отличным чутьем. И следующие 4 года мы провели, будучи одержимыми этой историей.

Однажды – это было весной 2015 года – я рано утром сел в машину и отправился из Милана в Масса-Финалезе. Знакомых у меня там не было, как и каких-либо конкретных целей – лишь нескольких туманных наводок. По пути в Массу я остановился на площади в Мирандоле, чтобы поспрашивать о произошедшем у местных жителей. Выбирал прохожих, которым на вид было больше 35 лет, и спрашивал, не помнили ли они что-то об этом деле и не были ли знакомы с кем-то из участников. Педофилы. Кладбищенские ритуалы. Громкие обвинения. Я был абсолютно уверен, что в таком крошечном городе, где все со всеми знакомы, будет легко найти адреса и телефонные номера людей, как-то связанных с этим делом. Однако пожилые мужчины, которые сидели на скамейках у Caffè del Teatro, лишь нахмурились, озадаченные моим вопросом. «Нет, что-то не припоминаю. Вы уверены, что это произошло тут? В Мирандоле? – переспрашивали они. – А-а-а, точно, что-то припоминаю. Хотя это было давно. И вообще, это было в Бассе, а не в Мирандоле!» Я поговорил со многими, кто жил там на протяжении долгих лет, но, казалось, никто не помнил об этой истории. Неделями сообщения о деле Лорены появлялись на первых страницах газет, но теперь это стало лишь смутными воспоминаниями о чем-то, что случилось «где-то там», в краю бескрайних лугов и небольших городков, куда жители Модены и Мирандолы стараются не заглядывать, если не находятся в поисках неплохой остерии[4].

Позже выяснилось, что амнезия захватила и Масса-Финалезе, небольшой городок рядом с Финале-Эмилией, который также поглотила волна судебных дел. Я въехал туда с юго-запада по обрамленной деревьями двухполосной улице, которая шла вдоль канала и полей. Сразу после приветственного знака справа от дороги находилось внушительное заброшенное здание высотой в три этажа и длиной с футбольное поле. Дальше на фоне домов и деревьев выделялся экстравагантный замок с башнями и зубцами в неоготическом стиле начала 1900-х годов. На этом все – больше ничего примечательного. Площадь Кадути пер ла Либерта, расположенная в центре деревни, больше походила на трехсторонний перекресток. В центре возвышалась статуя из белого мрамора: неизвестный солдат, прижавший левую руку к сердцу и устремивший взгляд на горизонт за крышами. «В память об их жертве Масса отдает дань уважения павшим».

Отыскать главные места для встреч было нетрудно, так все они находились в считаных метрах друг от друга. Бар у статуи, которым заправляла китаянка и в котором встречались за аперитивом в шесть вечера. Стильная Pasticceria Ratti напротив. Пицца-пиво-закуски-кафе-бар Speedy за банком, где собирались люди постарше. И бар Pesa в западной части площади, ближе к аллее, ведущей к кладбищу.

Люди отвечали мне так же, как и в Мирандоле: задумчиво щурились, словно стараясь вспомнить прошлое, однако в их памяти остались лишь обрывки этой истории. Казалось, что я знал о деле больше них. Все слышали о семье Ковецци, а некоторые помнили, что там был как-то замешан местный священник, некий дон Джорджио – и на этом все. Я не мог поверить, что столь масштабную историю, особенно в городке с населением всего 4000 человек, так легко забыть. Неужели все и правда не считали произошедшее чем-то выдающимся? Или же они притворялись, не желая говорить об этом?

2

В конце 1970-х, когда Романо Гальера приехал в Масса-Финалезе, это была небольшая, но быстро развивающаяся деревня. Фабрики рядом с Моденой росли, и им были нужны работники. На мясокомбинате Беллентани на окраине города было полно рабочих, но всем нуждающимся в работе могло найтись место.

Романо был человеком с крупным носом и пронзительными голубыми глазами, невысоким и худым, отчего его широкие и грубые руки казались взятыми с чужого тела. Из-за того, что в детстве у него был сколиоз, который не лечили, у него остался горб. Он родился в 1937 году, на ферме недалеко от Массы в Пилястры-ди-Бондено – несколько домов в полях на границе между Эмилия-Романья и Ломбардией, – и рос в небогатой семье, деля дом с матерью и двумя сестрами.

Он был тихим мужчиной, даже редко сквернословил и совсем не пил, но без вредных привычек все же не обошлось – курил сигареты без фильтра одну за другой. Вся его жизнь была словно одна большая сигарета, которую он курил взатяжку, не оставляя ничего на потом. Романо не хотел стабильности и постоянной работы, ничего не планировал и не откладывал. Все деньги он тратил сразу же или проигрывал в карты в траттории. Когда деньги заканчивались, Романо занимал их или находил временную работу, а иногда даже объединялся с сомнительными бездельниками или мелкими жуликами для грязной работенки. Затем он возвращался в тратторию, брал карты в руки – и все по новой. В городе он был печально известен как тот еще бездельник, так что его начали называть «set etto» (достаточно грубое диалектное слово, которое переводится как «семь гектограмм»). Это был намек на то, что его мозгам не хватало содержимого, и он доказывал это тягой к легким деньгам и азартным играм. Именно по этой