Последний хозяин - Павел Чувиляев

В «просвещённом» XVIII веке ситуация сильно улучшилась. Европейские монархи, недовольные чудовищными небоевыми потерями войск, рыкнули на святош. Во многих странах, например, в Российской Империи, светская власть национализировала церкви. В результате первый в России постоянный военный госпиталь и школа военных лекарей при нём были открыты в Москве в 1707 году (ныне Главный военный клинический госпиталь им. Н.Н. Бурденко). Вскоре появились ещё два базовых госпиталя: в Санкт-Петербурге и Кронштадте (для флота). По «Уставу воинскому» от 1716 года в ротах ввели должности цирюльников, коих войсковые лекари обучали оказанию первой медицинской помощи, а в полках и дивизиях создали полковые и дивизионные лазареты. Возникла система военной, но не полевой медицины. Она работала со скрипом. Раненому на поле боя предписывалось дожидаться конца сражения, когда его доставят в лазарет. Если доживёт, и если найдут. В лазаретах отчаянно не хватало врачей. Трёх школ военных медиков на всю Россию было явно мало с учётом роста армии за 200 лет. Цивильные доктора, коих Устав предписывал нанимать при нехватке персонала, предпочитали лечить богачей в городах, а не возиться в крови и грязи полковых лазаретов. В результате генералы по-прежнему любили начинать баталии с утра пораньше, чтобы уже к вечеру привести армию в порядок, избавиться от раненых и выиграть сутки для манёвра. «Но только небо засветилось, всё шумно вдруг зашевелилось» (М. Ю. Лермонтов, «Бородино»). На самом деле, общую тревогу сыграли в 3 часа ночи, а первые залпы артиллерии грянули в 6 часов утра.

Наполеон маркитантов и шарлатанов запретил; врачей и фельдшеров, обучаемых за государственный счёт, обязал служить, одел в мундиры и поставил на довольствие. После египетского похода, где французов в 1800 году косила чума, он ввёл строгие санитарные меры. Россия, тогда передовая Держава, полезные новинки в военном деле перенимала охотно. Подвиг русских фельдшеров под Бородино в том, что они не стали отсиживаться в лазаретах и ждать, как им предписывалось, а кинулись вытаскивать раненых прямо из-под пуль и ядер. И некоторых, особенно контуженных, умудрились вернуть в строй ещё до конца сражения. Александр I оценил их подвиг с русским размахом: давать отличившимся коновалам дворянство Бонапарт не додумался. Под Бородино и Березиной его славно угостили; еле ноги унёс. Не сказать, что военные фельдшеры внесли решающий вклад в те победы, но великое дело складывается из малых. Наполеон позже признавал, что военная медицина у русских была поставлена лучше, а процент излечившихся и вернувшихся в строй оказался выше. Сетовал, что русские варвары украли у него ценную стратегическую идею: военно-полевую медицину.

Предок Колядуцкого монаршей милостью распорядился весьма разумно: женился на немке. Врачебную практику и аптечное дело в столицах тогда цепко держали в руках немцы. Попасть в их круг новичку было нелегко. Тем более что дворянство дали личное, а не потомственное. Но удачный брак и вовремя замолвленные, где надо слова помогли. К 1917 году дед Мирослава Карл был потомственным дворянином с обширной врачебной практикой в Санкт-Петербурге. Серьёзная благотворительность, в том числе направленная на улучшение условий обучения врачей, сделала его претендентом на звание «почётного гражданина»: городская Дума в список внесла, но из-за революции утвердить не успела. Семья Колядуцких разрослась; по традиции большинство мужчин занимались военной и гражданской медициной. Но были среди них и моряки, и учёные, и даже священники. Советская власть подмела очередного «профессора Преображенского» в 1919 году, хотя он, будучи на четверть немцем, во время Первой мировой войны чурался любых намёков на политику. Случилась обычная история: арестовали – не вернулся. Бабка Тамара с тогда 9-летним отцом Мирослава Леонидом на руках, приняла непростое, но верное решение: сменить фамилию, бросить роскошную квартиру в Питере и уехать от греха подальше, куда глаза глядят. До конца жизни она мечтала вернуться в Петербург. Не удалось; завещала внуку.

В хаосе революционного и послереволюционного времени искать родственников оказалось весьма затруднительно. Посылаешь человеку письмо – оно идёт три месяца; ответа ждёшь полгода. Посылаешь второе – а человек расстрелян или в тюрьме. А чаще пропал без вести, и помощи не жди. Мыкались 5 лет; в итоге приткнулись в Кургане. Леониду уже 14 было, но школьную программу он догнал быстро. А в 1927 году его жизнь вновь сломалась: из-за неясного социального происхождения дорога в университет оказалась закрыта. Клеймо «бывшего» и «сына репрессированного» мать с него правдами и неправдами сняла. Но советской власти этого оказалось мало. Даже в армию Леонида не взяли, хотя он туда рвался. Пришлось талантливому юноше идти работать в городскую больницу: сначала простым санитаром, а потом фельдшером.

Неизвестно, как сложилась бы судьба Леонида Колядуцкого, но любовь спасла его. Встретил в больнице симпатичную медсестру и влюбился без памяти. Тем более что у Людмилы та же история, только хуже. Она была настоящая панночка известного польско-белорусского рода. В прежние времена брак с Колядуцким стал бы мезальянсом на грани допустимого. В новых реалиях союз и смена фамилии социальный статус «панночки» парадоксальным образом повышал. Поэтому ссыльные дядя и тётя Людмилы, у которых она жила (родители давно сгинули в огне революции и гражданской войны), прикрутили фитилёк польского гонора и благословили молодых. Бабка Тамара тоже радовалась, хотя и видела, что сын любит невестку больше, чем она его. Свадьбу сыграли в 1932 году, а в 1934 году появился на свет Мирослав, будущее светило отечественной медицины.

Светлых воспоминаний детства у Мирослава не имелось: их заслонял постоянный сосущий голод времён Великой Отечественной Войны. Отца забрали сразу; в 1941 году. На фронте отчаянно не хватало не только солдат и техники, но и медиков. В добровольно-принудительном порядке могли забрать и мать-медсестру, но её родственники оставались в статусе спецпереселенцев. Бабка Тамара стала совсем плоха. Видно, пожалели мальца; не стали обрекать на детдом. Отец Мирослава воевал справно; имел награды. Да толку-то? Как под обстрелом раненых выносить – фельдшер, вперёд! Среднее время жизни фельдшера в бою составляло 6 минут: по ним охотно стреляли немецкие снайперы. А как семье по карточкам продукты получать: вторая категория. На полноценное питание тогда и первой повышенной (семьи офицеров) не хватало. Семья Колядуцких с голоду не умирала, но явно недоедала. Спасались огородом; «панночка Людмила» вдруг оказалась весьма сноровиста с тяпкой.

Отец Мирослава погиб в 1943 году, когда его фронтовая жизнь стала налаживаться. На войне на происхождение и прочую идеологическую муть смотрели мало: можешь – делай. Медицинские знания и таланты Леонида Колядуцкого заметили в дивизионном госпитале. Он попал туда по ранению в 1942 году. Чуть оклемался и стал помогать. Когда военврачи от потока раненых с ног валятся и во время операции уснуть могут, фельдшер с навыками хирурга становится настоящей находкой. Увидев результаты, главврач рыкнул: «Не отпущу!» Медиков на фронте суеверно боялись. «Пуля – дура; осколок – идиот…». Окончание фронтовой пословицы приводить не буду: матерное. Задеть может любого: и генерала, и политрука. А на столе у хирурга погон и лампасов нет: все голые. Очутишься в лапах злого эскулапа, с кем давеча ругался, а тот подумает: спасать тебя или нет, а если спасать, то инвалидом какой группы станешь. А ещё у врачей в избытке универсальная фронтовая валюта: спирт. Потому главврач – полковник, а то и майор – безнаказанно орал на генералов. А уж оставить в госпитале полезного фельдшера в высоком звании старшего сержанта ему было проще простого.

Но даже главврач не мог повлиять на немецких лётчиков. На госпитале красный крест; мишень с высоты заметная. А зениток прикрытия ему не положено, потому как гуманитарные конвенции, то да сё. Только фашисту на все конвенции с высоты плевать. Ему отбомбиться надо, и не только по плану вылета. Фронтовой бомбардировщик тех лет мог с бомбами взлетать, но не садиться. Не дальняя авиация: бомбы крепятся не внутри фюзеляжа, а под крыльями или, что хуже, под брюхом. При посадке с нагрузкой носовые взрыватели бомб смотрят вниз. У прифронтового аэродрома взлётно-посадочная полоса не асфальтированная, а, как правило, грунтовая. Тряхнёт самолёт на кочке или ударит во взведённый взрыватель отскочивший от колёс мелкий камушек – тут аэродрому и каюк: от взрыва весь его многотонный боезапас детонирует. Посадка с нагрузкой означала трибунал. Впрочем, горе-лётчик до расстрела не дожил бы: у аэродромных зениток был приказ их сбивать. Своих. Причём во всех армиях.