Дикарь - Алексей Жак

Ему показалось, что сегодня она немного необычная, не такая, как всегда, живее, расцвела даже, стала красивее что ли. Сколь ни кощунственна была такая мысль, перемена в ней все-таки произошла, и к лучшему. Ей так шел этот черный атлас с горошком на фоне алой шерстяной кофточки. И этот румянец, приобретенный, очевидно, за неделю пребывания на деревенском воздухе.

Он любовался ею, сидя на стуле в своей обыкновенной позе – по-турецки. Он заметил на ее пальце также золотое колечко с узором, которого раньше не было, когда она подсела к столу и вытянула руки, приглаживая скатерть.

Он сидел, как истукан, и не знал, с чего начать. «Глупое положение. О чем говорить? С чего начать?» думал он. Оглядел, наверное, в тысячный раз комнату: старые обои, книжная полка с движущимся стеклом, сервантик, кресло и телевизор, тумбочка, шаткая тахта – ее кровать, их кровать…

Она терпеливо выжидала, что-то таила в себе, а он никак не мог догадаться: что? Наконец, что-то близкое к истине осенило его: она ждала, она наряжена, это все – для него. «Посмотри, какая я красивая! – как будто сдерживала она крик в себе. – Руки в золоте. Несмотря на траур, какая я привлекательная. Оцени, заметь же мои старания. Я так ждала этой встречи, так мечтала о ней и рада, что мы опять вместе. Ты смотришь на меня, и если ничего не скажешь, не страшно, мне достаточно, что ты рядом, со мной».

Он по-дурацки промолчал, и ничего, как нарочно, не сказал о ее внешности, о ее наряде. Он посчитал, что это будет выглядеть искусственным, он предпочитал естественность в отношениях, естественный ход событий. Вместо этого он сказал о цветах, стоящих на столе в дешевой, с резным рисунком вазе: «Цветы вянут».

У нее постоянно стоял хоть один живой цветок. Она любила свежие цветы, покупала, когда вяли старые. Он подарил ей цветы лишь однажды – это были розы с шипами, какими-то уж очень длинными и острыми. С тех пор прошло много времени. Целая вечность.

– Да, начинают, – грустно сказала она. Она сидела и смотрела напротив себя в стену на репродукцию Шишкина, изображавшую светлый весенний лес с поваленным стволом.

– Ты куда смотришь? – спросил он. Он часто напоминал ей о ее внезапных отвлечениях, выводил своими замечаниями из созерцательного молчания, из блужданий далеко от действительности.

Она полагала, что он сердится из-за ее странности, и всегда спешила успокоить:

– Нет, нет. Никуда, никуда не смотрю.

– Я заметил, опять о чем-то задумалась.

– Не думаю, – она наклонила набок голову – ее обычное движение, которое он усвоил на всю жизнь, как нечто имеющее великую ценность. – Будем пить чай?

Она стала накрывать на стол, гремя блюдцами, чашечками, поставила корзиночки с малиновым сиропом, нарезала ломтями кусок белого домашнего творога. Чайник закипел: крышечка подскакивала, из носика валил дым.

– Творог! – обрадовался он и засмеялся.

– Ешь, а то будет поздно, – сказала она, улыбаясь.

Что их так развеселило, знали только они одни. Это было на одном гулянии, на какой-то праздник (какой? – никто не помнил). Он отказался от творога – был сыт. Сказал, что попробует потом, а на утро, когда попросил, оказалось все съедено. Он забыл совсем об этом случае, а она, надо же, помнила.

– Как, вкусно?

– О-очень.

После чая она убрала посуду, вытерла просочившуюся из заварного фарфорового чайника лужицу, стряхнула со скатерти. Он пересел на тахту, оттуда следил за ее вновь медленными, неуверенными движениями. Вытянул ноги к раскаленному рефлектору, обогревавшему комнату, вернее, тот уголок у тахты, где стоял.

Была уже поздняя осень, и карнавальные шествия больше никого не беспокоили по ночам. Пляж давно опустел, там сейчас было холодно, пронзительный ветер гулял по пустынным пескам, волны взбесившимися валами нападали на берег и били, терзали его, равнодушного к разгулу стихии, уснувшего посреди громовых раскатов.

2. Тайное вечере.

По широкой лестнице, ведущей на второй этаж, они поднимались шумной компанией. У входа в зал встречал администратор, который проводил их до столика. Они расселись, с грохотом отодвигаемых стульев, матом, криком, смехом. Заказали много водки и скромную закуску. Чокнулись, опрокинули рюмки в раскрытые рты, поморщились, закусили.

– Не гони, Макс. Пусть уляжется, – сказал один молодой человек, еще трезвый, и с виду интеллигентный.

– Водки хватит, – ответил Макс.

– Чтобы на рогах уйти?

– Зачем на рогах? Что тут пить? Правильно говорю, – обратился к компании за поддержкой Макс.

– Ладно, по последней и покурим.

– Это по-нашему. Поехали.

В тесной курилке сизый дым стелился по скользкой метлахской плитке. Высокая девушка, элегантно державшая сигарету в тонких пальцах, демонстрировавшая невозмутимость топ-модели, все же изредка бросала призывные косые взгляды в сторону молодых людей. И в эти редкие моменты спрессованный кубик пепла с ее сигареты откалывался и падал на пол, рассыпаясь в пыль.

В зале заметно повеселело. За колышущимися телами танцующих не видно было музыкантов. Столики, без опасения ошибиться, можно было поменять местами – настолько одинаково они были сервированы. Те же напитки, салаты, посуда: тарелки, селедочницы. Многие из них теперь пустовали.

– Начался съем, – сказал просто Макс. Фигура его повторялась в темном зеркале стеклянных дверей, в которые вливались новые и новые порции гостей. – Надо действовать, а то будет поздно.

– Еще успеем, – ответил парень в джинсовом костюме. Его лицо говорило об отсутствии интереса к происходящему.

– Ты что, Серега. Самый раз. Пойдем, по одной пропустим и пригласим кого-нибудь. А то всех баб разберут.

– Не-е. Нужно сначала посмотреть.

– Ты что? В зоопарк пришел? Бери любую, потом разберешься. За тем столом ничего вроде телки. Идешь? Как знаешь.

Как только Макс удалился, Сергей оглядел мертвую половину зала с пустующими столами и стульями. Он чувствовал горячий прилив к лицу – ушам, щекам. Руки стали непослушными, движения порывистыми: то плавными, то резкими. Он начинал пьянеть. И осознавал это.

– «Не следует больше курить», предупредил он себя.

Взгляд остановился на рюмке, полной до краев. Зацепив вилкой с плоской, как блин, тарелки что-то рыбное, осушил рюмку одним глотком. Жевал медленно, полуобернувшись к залу, будто ища кого-то взглядом. Но, видимо, не найдя, встал. И тут же сел.

Когда стало лучше, перед ним всплыли три женских лица. Расширив их проекцию в затуманенном мозгу, он различил черты их обладательниц. Одна, искусно загримированная и в неверном свете ресторана удачно отражавшаяся, была красавицей восточного типа. Впечатление усиливалось копной черных волос, падавших с ее головы. Но тело ее было облачено не по-восточному дерзко: белая мини-юбка и черные колготки покрывали ее идеальной формы бедра и ноги. «Шикарная», отметил про себя Сергей. Вторая, в сиреневом платье, была симпатична, мила и непостоянна, как ребенок: то тиха, то порывиста. Третья, почти дурна, но высокая, с длинными ногами в джинсах, с восхитительными крепкими зубами, которые обнажала, заразительно хохоча.

Откуда они взялись? Да, конечно, они вернулись к своему столику из зала. К столику, пожалуй, единственному отличавшемуся от других. Во главе его в вазе стоял букет. Роскошный букет, большей частью из роз.

Они выделялись среди очагов веселья, вспыхивающих тут и там. Они сами разливали водку в рюмки, чокались, разбрызгивая содержимое.

– «Пить горазды», опять подумал Сергей.

Уже, как будто решившись, он заколебался. Музыка прерывалась и возобновлялась, но монотонный шум стоял всюду, был неотъемлемой частью зала.

Из полыхающей курилки, как маг, возник мужчина. Не бог весть, какой красавец. Лысый, неопределенного возраста: лет тридцати-сорока. В пуловере, джинсах. Со всеми расцеловался, нашел стул, уселся. Много говорил. Шутил, видимо. Спустя время, сверкнула золотистая обертка шампанского, полилась пузырящая влага, пена. Затем принесли еще цветы, шуршащие в целлофане, что-то еще, потом еще и еще…

– «Этот лысый творит чудеса. Просто волшебник. Интересная формула получается: Шикарная+Сиреневая=Волшебник», в который раз констатировал Сергей. Высокая девица смеялась, уже не сдерживаясь, рассекая воздух ладонями. Волшебник увлек шикарную в круг танцующих.

Сергей встал и направился к сиреневой.

– Разрешите пригласить на танец, – сказал он, чеканя слова.

Она сделала удивленный взгляд, поднялась с грацией, с достоинством зрелой дамы. Когда шли, пробираясь в лабиринте столиков, он чуть отстал, замешкав. Провожавшая их взглядом великанша, долго смотрела вслед раздумывая.

– «Неужели она может молчать»?

Сиреневая плавно развернулась, положила ему руки на плечи, и он стал ее кружить по залу под медленную мелодию. Они кружили, поддерживая друг друга. Ее ладонь, теплая, мягкая, с трепещущими прожилками на коже покоилась в его ладони. Свободной рукой он обхватил ее талию настолько, чтобы не сковывать ее движения. Они танцевали, перемещаясь среди других пар, изредка задевавших их локтями.