Клубничное убийство - Галина Куликова

Отеческий тон, который избрал ответственный секретарь, врядли мог кого‑нибудь обмануть, даже такую простофилю, как Люся Антипова.

– Ладно, я постараюсь, – пообещала она обреченным тоном, не зная точно, как будет защищать представительскую часть тиража.

Большинство женщин влюблены в собственные изображения, и нужно набраться мужества, чтобы встать на их пути. Вместо мужества Люся вооружилась профессиональной невозмутимостью. Невозмутимость она отрабатывала перед зеркалом по выходным, которые в основном проводила в одиночестве за чтением книг. На ее узком стеллаже хранилась взрывоопасная смесь из произведений Чарльза Диккенса, Ивана Тургенева, Джейн Остин и авторов современных любовных романов. Когда‑нибудь, столкнувшись с грубой реальностью, эта «гремучка» должна была взорваться, раз и навсегда разбив Люсино сердце.

Пока она продумывала, как оборонять журналы, в комнату ввалился мужчина в несвежей куртке и страшной вязаной кепке с пушистым начесом. Мужчина натужно сопел. К груди он прижимал несколько свертков, упакованных в коричневую бумагу. Верхний, придерживаемый подбородком, оказался нагло разодран.

– Принимайте! – выдохнул пришелец, сваливая свой груз возле свободной стены и собираясь уходить.

– А ну‑ка, стойте, – приказала Люся. – Эта пачка вскрыта, я ее не приму.

Грузчик поправил свой фантастический головной убор и выпятил грудь:

– А я что?! – завопил он совершенно неожиданно. – На меня в коридоре ваше руководство напало в виде двух этих… женщин. Что мне с ними, драться, что ли?

– Вы не имели права вскрывать пакет!

Люся вытянулась во весь свой нехитрый рост и задрала подбородок. Грузчик стушевался и попятился, косясь на разоренную пачку журналов. Одним глазом Люся заметила, как блеснула в рваной дыре глянцевая обложка.

В этот момент в приемную торопливо вошла Ирина Аршанская, редактор отдела психологии, сорокапятилетняя дама – белая и гладкая, с крепким контуром лица и четко обрисованными икрами. К ее средним природным данным были приплюсованы ежедневные косметические процедуры и хороший вкус. Одевалась она в классические костюмы, талию подчеркивала тонкими ремешками, волосы стягивала в каменный пучок.

– Люся, оставьте его в покое, Белоярова в холле разговаривает с фотографом. Это она взяла журнал, так что можете так сильно не переживать.

– Я и не переживаю сильно, – громко ответила та.

В двадцать три года нелегко скрывать свои чувства. А эту даму Люся не очень любила за ее менторский тон с яркой снисходительной нотой. Тон менялся, только когда Аршанская вела передачи на радио или разговаривала с мужем по телефону. В эти моменты она казалась чудесной дружелюбной женщиной, которой можно открыть любую тайну. Глядя на нее, Люся уверилась в том, что психологам доверять не стоит.

Воспользовавшись моментом, грузчик тихо смылся, а Аршанская подошла ближе и положила на Люсин стол набитую бумагами папку.

– Для Белояровой, – коротко пояснила она. – Отдайте сразу и не затеряйте, пожалуйста. А ей принесите в холл еще несколько журналов, она потребовала. Да распаковывайте осторожно, она только что палец порезала о бечевку, раскричалась…

Когда Аршанская вышла, Люся со вздохом взгромоздила разодранную пачку на стол и принялась расправляться с упаковкой с помощью канцелярских ножниц. Если ее начальница что‑то требовала, а не просила – это значит, следует шевелиться, настроение у нее отвратительное. Тем более она кричит на фотографа. Сказать по правде, такое случалось нечасто – главный редактор была женщиной хоть жесткой и не слишком любезной, но не крикливой.

Несмотря на спешку, Люся все‑таки не удержалась и торопливо пролистала журнал. Вот они – фотографии! Аж дух захватывает. Женщины со знакомыми лицами – и при этом совершенно незнакомые. С лучистыми глазами, раскованные, прекрасные… Люся тоже могла бы стать прекрасной. Ей бы подобрали длинное платье и сделали прическу, а Люда Горенок, ассистент фотографа, накрасила губы и освежила щеки. И на этот снимок можно было бы любоваться в те дни, когда тебе особенно грустно и так не хватает чего‑то хорошего.

Та же Аршанская на фотографии выглядит просто сногсшибательно. С распущенными волосами она похожа на русалку, ее мягкие обнаженные руки как будто светятся. А до чего хороша Белоярова! Наткнувшись на снимок начальницы, Люся вздрогнула и очнулась. Нужно скорее бежать в холл, пока ее не начали искать. Она выскочила из приемной, традиционно зацепившись локтем о косяк. Раздался глухой стук.

– Уй! – сказал вместо нее появившийся из соседнего кабинета арт‑директор Свиноедов. И, сопереживая, потер собственный локоть. – Девушкам следует быть грациознее. Вы так всю красоту об углы обобьете.

Люся шмыгнула носом, как подросток, которого поймали на том, что он вытирал жирные руки о штаны. Свиноедову лучше не отвечать, себе дороже. Он цеплялся к каждому, кто попадался ему на пути. Его язык жалил, колол и рвал на части. Оппоненты уходили от него окровавленными. Впрочем, это неудивительно – человек с такой фамилией наверняка с детства наслушался всяких гадостей и, рано или поздно, должен был прийти к выводу, что все люди – убого мыслящие кретины со скудным воображением.

Правда, с Люсей до сих пор он был подозрительно сдержан. Возможно, просто присматривался.

Арт‑директору только что стукнуло тридцать, но выглядел он моложе благодаря буйным кудрям и пухлому ребяческому рту. Белоярова называла его человеком со скандальной внешностью. Булавки протыкали его кожу в самых неожиданных местах. В каждом ухе болталось по три колечка, а в правой ноздре застряла металлическая бусина, гипнотизировавшая собеседников. Поговаривали, что украшения у него есть даже в интимных местах, а на попе татуировка в виде сердца и розы. Впрочем, никто не хотел признаваться, что знает это доподлинно.

– А что это у вас такое? Новогодний номер? – спросил он, делая манящие движения рукой. – Дайте‑ка мне посмотреть.

Люся прижала свою ношу к груди и энергично помотала головой:

– Это для Аллы Антоновны, она меня в холле ждет.

– Чего вы жадничаете? – обиделся Свиноедов. – У вас же два экземпляра.

– Там еще фотограф, – пояснила Люся, страдая оттого, что ее заподозрили в жадности. – Ему тоже нужно.

– А! Милованов! Просто замечательно, что он пришел. С самого утра хочу с ним потолковать.

Арт‑директор оживился и двинулся по коридору вслед за Люсей. Дышал он бесшумно и ступал тихо, как кот. Под щекочущим взглядом, изучавшим ее тыл, она два раза глупо споткнулась.

Чем ближе их маленькая процессия подходила к холлу, тем отчетливее оттуда доносились голоса. Ясное дело, Милованов спорил с главным редактором. Он всегда со всеми спорил, потому что имел на все собственное ужасное мнение и отстаивал его с фанатизмом. Это был крупный мужчина с рыжей растительностью на лице и добрыми руками плотника. Худая Белоярова казалась рядом с ним девочкой.

– Наконец‑то! – воскликнула она, заметив собственную секретаршу. – Я думала, у тебя понос. Или позвонили из Кремля, и ты окаменела от неожиданности.

К Люсиным щекам прилила кровь, а сердце гулко забилось. Воспитанная доброй и справедливой бабушкой, она все никак не могла привыкнуть, что люди порой говорят обидные вещи просто так.

– Салют, – бросил Милованов и через ее плечо немедленно обратился к арт‑директору. – Костя, только не ори, я сброшу тебе фотки сегодня вечером.

– Я никогда не ору, – гордо ответил Свиноедов, наблюдая за тем, как главный редактор нервно перелистывает страницы журнала, оставив сигарету во рту и пытаясь справиться с дымом. – Орут только голодные обезьяны. А я повышаю голос. И то лишь в особых случаях. Например, когда такие морды, как ты, навязывают другим свои убогие вкусы.

– Что ты имеешь в виду? – тотчас среагировала Белоярова, вскинув голову. – Что опять у вас случилось?

– Это у всех нас случилось, – хмыкнул Свиноедов. – Обернись, Алла. И вы, Люся, обернитесь тоже, – не обошел он вниманием секретаршу, которая стояла с пылающими щеками и не знала, куда деться. – Посмотрите, что с легкой руки нашего фотогения повесили в холле. А ведь холл – это лицо офиса.

– Ну, не твое же, – немедленно ощетинился Милованов. – Кроме того, это произведение искусства. Очень современное, яркое и, допустим, немного полемичное.

– Если я не ошибаюсь, автор этого шедевра – ты, верно?

Люся сделала несколько шагов вперед, чтобы посмотреть, о чем они спорят. Предмет спора висел на стене, вставленный в массивную раму, и носил помпезное название: «Голубь, гадящий на фигуру Тритона в фонтане на площади Бокка‑делла‑Верита в Риме». Выглядело произведение искусства странно. Голубь был обозначен жирной белой линией и напоминал обведенное мелом место, на котором прежде лежал труп. Изображение фонтана вырезано из журнала и криво наклеено на лист.