Красная Шапочка - Александр Иванович Красильников

— Обождите, пожалуйста… — робко попросила Полина Андреевна, но дочки ее уже сидели за бортом у кабины, немножко растерянные скорыми сборами и проводами. Они, видно, так еще и не поняли как следует, что им предстоит одним, без мамы, уехать куда-то из города.

А мама стояла на земле — пальто через руку, дамская сумочка — и плакала, глядя на них. И вид у нее был жалкий, беспомощный.

— Девочки мои… — последнее, что услышали Нина и Галя. Потом мотор взревел, и полуторка стронулась с места, тут же завернув за угол.

Полина Андреевна подалась грудью вперед, словно собираясь бежать за машиной, и так застыла средь улицы.

* * *

Когда грузовик, не сбавляя скорости на повороте, вильнул за угол, Полина Андреевна видела, как ее девчонки, сидевшие у кабины, ухватились друг за друга и их кинуло в сторону, к борту. Что с ними произошло за углом здания, уже не было видно, и Полина Андреевна, обуреваемая страхом, не выбросило ли дочек из кузова, вдруг сорвалась с места и побежала. Она забыла, что сама-то не девочка уже, а солидная, семьей обремененная женщина, побежала, как когда-то бегала у себя на хуторе за станцией Котлубань. Степь там широкая, раздольная, босиком бежать легко по мягкому весеннему полынку. Ветерок обвевает лицо, обнимает прохладой тело, и платьице прилипает спереди к груди, к животу, развеваясь сзади.

— Чур, мой тюльпанчик, девчонки, чур, мой!

И не потому бегали за тюльпанами, что выбирали самый красивый — вон их сколько в степи! Просто хотелось лишний раз ощутить свежесть ветра в движении, гибкость и легкость своего юного тела. И казалось в те моменты, что она — сама частица этого ароматом насыщенного весеннего воздуха, степного раздолья, а имя ее — Поля — как бы выражало слитность с природой, которая так щедро раскрывала перед ней объятия.

Так вот бежала она однажды, бежала, запрокинув назад голову, выставив вперед подбородок и чувствуя, как развеваются сзади распущенные по ветру волосы, и угодила в объятия своего Ивана. Рассказывала после при случае: «Ваня меня в Котлубани нашел». И можно это было понимать, что Ваня, действительно, шел как-то по степной дороге, может, к полю свернул, чтобы посмотреть всходы озимых. Глядь, девушка перед глазами. Вроде бы тюльпан в степи нечаянно встретил, увидел, поразился прекрасному и крикнул на всю степь:

— Чур, мой тюльпан, чур, мой!

Заботливый он у нее, Иван Филиппович-то. И если могла его ревновать Полина Андреевна, так не к друзьям, не к застольям, где дым коромыслом, а разве что к работе. Частенько приходилось Полине Андреевне куковать дома одной, пока ее супруг разлюбезный по командировкам разъезжает. Разъезжать было где — Заволжье целое, один Палласовский район — государство. Потому дочки больше под ее надзором были. Однако Иван Филиппович так любил своих девчонок, так скучал по ним в свои командировки, что, когда возвращался, кидался в первую очередь к ним.

К своим беспокойствам о девочках Полина Андреевна всегда невольно, как бы независимо от себя, прибавляла беспокойство мужа — знала, как он их любит. И сейчас, бросившись за машиной, Полина Андреевна болела и за Ивана Филипповича, соединив в себе два любящих сердца, две тревоги. Правильно ли она решила, отправив дочек одних с незнакомой женщиной?

Полина Андреевна не сразу пошла на такое. Еще до разговора с начальником госпиталя она отважилась поговорить с одним раненым, которого привезли в эвакогоспиталь на легковой машине. Это был по всему большой командир.

С ним и решила посоветоваться Полина Андреевна насчет детишек, как, мол, придут немцы в Сталинград или не пустите, и надо ли девочек за Волгу отправлять. Нахмурился командир, задумавшись, как ответить матери, а потом так сказал:

— Все, что услышишь, — мое предположение, и не больше, но так считаю: город мы не отдадим, но бои в нем будут очень тяжелые. Так что немедленно отправляй девчонок. Вон какие они у тебя славные… да маленькие.

Девчонки целыми днями в госпитале возле матери вертелись. Куда их денешь?..

А через день после того разговора Полине Андреевне позвонил муж из Николаевки, куда эвакуировалось облзо[1]. Он сказал, что в Сталинград едет на машине Караганов, агроном из его отдела. Должен быть завтра. Полина Андреевна очень обрадовалась звонку: одно — поговорила с Иваном Филипповичем, другое, главное, — снял он с нее груз постоянной заботы об отправке дочек.

И машина пришла, Караганов заявился в госпиталь, разыскал ее и сообщил:

— Ты, Полина Андреевна, не спеши пока, сегодня вторая машина должна прийти, а у меня девочки твои не поместятся — загрузил доверху, а все одно половину имущества оставить пришлось.

Сцепила тогда молча Полина Андреевна зубы, наверно, и Караганов увидел это, заторопился, заспешил. А Полине Андреевне с ним выяснять отношения тоже некогда, ни минуты не постоишь на месте: то в дезокамеру звали, то в перевязочную… Не попрощавшись, убежала. Думала: «Подожду вторую машину, что ж делать…» А вторая не приходила и не приходила. И не должна была, видно, прийти, обманул ее Караганов, ясное дело, обманул. Ему бы имущество свое вывезти, а что дети в городе остаются у кого-то…

И вот тогда она, после того как еще и начальник госпиталя напомнил, решилась.

Полина Андреевна долго еще бежала в том направлении, куда уехали дочки. И понимала, что безрассудно ведет себя, но ничего не могла с собой поделать, словно невидимая ниточка, тонкая-тонкая, но необыкновенной прочности, связывала ее с детьми, теперь она натянулась до предела, вот-вот должна разорваться и не могла, тащила за собой, как на буксире.

А сзади оставался госпиталь и те восемь раненых, которых она с подружками перенесла в кочегарку. Один из них — сибиряк, совсем молоденький, а большой такой парень. Его осколком снаряда ранило в живот. Восемнадцать годочков парню, только начал жизнь свою…

И пожилой мужчина вспомнился Полине Андреевне, все убивался, как он теперь в семью вернется без ноги да без руки. Четверо у него дома на жене повисли, да мать старая. Раньше трактористом в колхозе работал, уважаемый человек, и заработки, конечно, от него в основном шли. Теперь-то за руль не сядешь…

А еще учитель один, длинный, худой. Рассказывал, что сын у него родился… Славкой жена назвала, в честь его отца. «Вот повидать бы, да Гитлера разбить, а тогда и помирать можно», — говорил учитель.

Полина Андреевна жалела их. Особенно тех, о которых успела хоть капельку