Играть в кавер. Антология моего рока - Иван Человеков

дома, компания молодых людей, преображенных в стильные костюмы, по-прежнему продолжая веселый энергичный танец, на воображаемой сцене-улице, в хореографической кульминации, театрально выгнувшись, синхронно целовались.

Где ты, свет, где твой след от подмёток?

"Отзовись!" – я кричу сгоряча.

"Чья ты, чья? Ча-ча-ча, ты-ты-ты моя!

Вся душа в крови, мы по колено в любви." [3]

***

– Какое холодное лето. – Наутро, расстроенная девушка, стоя у кухонного окна, спокойно созерцала живописный, акварельный пейзаж. Надя больше не увидит Слугу.

– Я хочу быть с тобой. – Она не плакала. Развернулась, не поднимая затуманенных глаз, смущенно вышла, показав на накрытый завтраком стол.

Возьми меня в свой дом огня и света,

Там сила и целебное тепло,

Возьми меня с собой, ищу ответа,

Кто не с тобой, тому не повезло. [4]

Стараясь быть незамеченной, Надя аккуратно положила что-то в дорожную сумку Слуги, возвратилась на кухню.

За окном, преображались утренние мотивы летней природы, вперемешку с мутнеющими панорамами, дымящихся заводских куполов и труб, блестящих религиозных луковиц. Внизу порыв ветра тихой прибрежной волной поднял пыль, песок, странные блуждающие античастицы.

Открой мне мою душу, если можешь,

Сама себя не знаю и боюсь,

Дай силы взять, что предо мной положишь,

На большее я да не соблазнюсь. [4]

Слуга ушел. Вышел из подъезда многоэтажного ночного пристанища, побрел не оглядываясь.

Юная Надежда, по-прежнему, замерев у окна, взглядом, провожала, удаляющегося парня. Она готова была протянуть руки, и сейчас, в последний момент, схватить, ладошкой сверху прикрыть, к тротуару Слугу-муравья. Но тот ловко перепрыгнул, через, воображаемую, ладонь-барьер, и ушел, не оглядываясь.

За проблеском любви и откровения,

Приходит день молитвы как итог,

Надеждой отзовется Воскресенье,

Звезда его укажет на Восток. [4]

***

Созерцая живописную акварелью, иную даль, где-то в приморском провинциальном городке, также, расположившись у оконного полотна, грустила другая, любимая, девушка. Вечную женскую самодостаточность, в чертах ее лица, по-взрослому убранной прическе, определяло что-то не от мира сего, не наше, иноземное.

За чистым кухонным столом, кротко поникнув, сидел симпатичный влюбленный муж.

То или из-за собранной дорожной сумки, также стоящей в проходе коридора, то ли из-за post штормовой, прощальной дискуссии на повышенных тонах, между морально истощенной четой, стоял напряженный штиль.

– Ева, верю я, он же сказал, все пройдет, и у тебя все получится. Через пару месяцев вернешься.

– Да. У меня все получится. Пойдем. – Она, пытаясь сдержаться, тем не менее перешла на взрыв. – А я не верю, что у меня внутри что-то изменится…

Под сенью куполов родится Вера,

И боль, и радость вместе, но сперва,

Знамением дастся в небе темно-сером,

Где ореол вокруг луны в честь торжества.

Светит лик иконы чудотворной,

Вокруг скрипит зубами темнота,

Так хочется закрыться на затвор, но

Гнетет тоской сердечной теснота. [4]

***

Разделы о пробуждении

Время, блуждающим бисером, рассыпалось по поверхности антиматерии.

Слуга, со всевозможными и невозможными работягами, разного рода и возраста, с целью заработка, успел внаем поучаствовать в сборе урожая, в каком-то коллективном хозяйстве, с тем же тавтологическим именованием, предводителя русской смуты.

Рука таинственной, неизвестной Музы, по-прежнему, изредка приукрашивала, песчаной художественной ретушью, дополнительными штрихами естественные, бесподобные мотивы.

Где же ты, мальчик в теннисных туфлях,

Который так весел и неплох собой.

Говорят, ты покинул свой родной город,

Говорят, потерял душевный покой.

Где же ты, мальчик в теннисных туфлях,

Может, тебя покорил рок-н-ролл.

Или у моря ты кушаешь фрукты,

Улетел в Голливуд за кинозвездой? [5]

***

Одним из вечеров, уставшие, немного чумазые работяги-муравьи, охотники за длинным рублем, разного возраста и мастей, бурно споря, ужинали, закусывая мутное спиртное пойло, некрасивой едой, и недомытыми овощами и фруктами. Страждущее общество, расположилось, за низким самодельным столом, между панцирными ржавыми кроватями. Полупустая, трехлитровая банка, с белесым самогоном, главенствующей башней, возвышалась над остатками неопрятной "поляны".

На черно-белом мониторе телевизора, стоявшего в углу, транслировалась программа вечерних новостей. Голос ведущего, периодически прерывался, шипением и бухтением, старого электронного "прозаика".

Двести двадцать холодных вольт –

Система надежна, она не откажет.

Вечер не даст ничего – программа все та же.

А люди едят – им хорошо.

Это век электрических наслаждений.

Мне предлагают электрошок,

Но я предчувствую пробужденье. [6]

В хмельном воображении, чумазые охотники за счастьем, преобразились, то ли в апостолов, то ли в римских легионеров, рыцарей крестоносцев, тамплиеров, прочих джентльменов удачи, под прогоревшим самодельным газетным абажуром. К действительности их возвратило телевизионное информационное сообщение, документальные кадры, московских событий, августовского путча. Некоторые спорщики-соседи, даже не донеся свою граненую рюмку до логического гастрономического финала, задержали внимание на сюжетах программы новостей, затем продолжили пьянку, прения о деньгах, славе, прочей хрени…

Оставьте меня – я живой!…

Я буду думать своей головой…

Я не хочу называть героев…

Я не хочу говорить о крови. [6]

Один здоровенный работяга, из ужинающей компании, костюмированный фантазиями Слуги, в белоснежную тунику врачевателя, встал, немного пошатываясь. Левой рукой, размахивая скальпелем, поднял, в другой руке, мензурку с кровью, произнося тост.

– Власть… Деньги… Каждому свое… – Врачеватель-работник мудро показал скальпелем в сторону телевизора. – Но, я пью за здоровье.

Конечно же, компания возгласами поддержала тостующего, синхронно залпом, опрокидывая свои граненые бокалы.

– Августовский путч, вооруженное противостояние двух вертикалей власти, попытка смены проводимого курса, приведшая к радикальным изменениям, необратимому ускорению распада страны, – продолжал ведущий телевизионных новостей, – которое завершится, ее ликвидацией, зимой этого года.

Документальные кадры свидетельствовали о знаменитом послании будущего президента, с боевого танка, в центре волнующейся столицы.

Неожиданно орудие выстрелило!

Снаряд вылетел из экрана телевизора, и вдребезги разбил, вопиющую банку самогона. От метафорического попадания в цель, пьяные трапезники, в том числе и Слуга, в такт эху выстрела, синхронно, театрально, откинулись назад, вокруг круглого стола, как симметричные лепестки цветка, мгновенно засыпая, потухнув.

***

Прикрывшись простыней, уставшая, изнеможенная Ева, сидела в больничной койке, приняв лекарства. Знакомый главный врач, по-прежнему, обещал в течение двух месяцев, исправить ее бесплодное положение. Портативный телевизор, расположенный на выбеленной больничной тумбочке, также транслировал аналогичные, единые новости, о военных событиях августовского путча 1991 года. Не допив свой граненый стакан с водой, запивая таблетки, Ева мимолетом, поглядывала на дрожащий экран с выпуском новостей.

***

Такие же переворотные новости, перед негромко включенным телевизором, застали в вечернем сговоре Веру и Надежду. Девушки, озабоченные итогом, состоявшегося тет-а-тет, секретного разговора, о хождениях Слуги, допивали остывший чай.

– Такие вот дела. – Немного помолчав, всхлипнула нежданная поздняя гостья.

– Надя, не