Чарующая магия ненависти - Вера Позднякова

жалели Славика и говорили, что его мамка живёт как королева в «квартире», без стыда и совести.

Славику до слёз хотелось к мамке, в эту непонятную ему «квартиру без стыда и совести», где, наверное, мамка грустит без него, Славика.

Ведь тёти говорили о его мамке совсем без радости в голосе, гладя Славика по голове. Славик теперь часто размышлял, что он такое получил, о чём кричала мамка. А, когда он спросил об этом у папки, тот лёг на кровать, закрыл глаза и застонал. Славик напугался и больше не спрашивал.

Глава 2

Лётчики, борщи и банкеты

Антонина выскочила из комнаты, на ходу засовывая ордер на квартиру в свою сумочку. Старший «гадёныш» вцепился в её руку и мешал ей положить ордер.

Чемодан с их вещами оттягивал ей руку и больно стукал по ногам, оставляя на них синяки.

Но вскоре такси затормозило около них, и улыбающийся шофёр проговорил:

–Такой красивой женщине нельзя нести такой большой и некрасивый чемодан.

Измученная ношей, Тонька с удовольствием плюхнулась на мягкое, ласкающее сиденье такси.

– Куда едем?

– На новую квартиру, вот ордер!

Её новый дом оказался рядом, на соседней улице. Бросив чемодан и оставив сыну, как всегда, кусок колбасы и хлеба, Тонька помчалась на работу в надежде, успеть на банкет, к которому она с утра так готовилась.

Банкет был в самом разгаре, и разгорячённые лётчики встретили Тоньку восторженными криками «ура». Тонька окунулась в свою стихию, и первый бокал шампанского, налитый ей до краёв, она выпила стоя на коленях здоровенного лейтенантика, недавно прибывшего на службу.

Но брошенный в этот раз ею бокал, не словленный никем, угодил в командира части, зашедшего на огонёк.

Вместо обычного зазывного мужского смеха, воцарилась неловкая молчаливая пауза.

Дальнейшее пиршество проходило без особого веселья и лётчики как-то вскользь, уклончиво, смотрели поверх Тонькиной сногсшибательной причёски и крахмальной наколки.

Она сидела с краю стола, и здоровяк-лейтенантик подливал в её рюмку кагор. В этот вечер он проводил Тоньку до её нового дома. В последний момент она вспомнила, что спать ей и самой не на чем, она как-то забыла об этом подумать.

Её старший «гадёныш» не спал и, как всегда, ждал её.

Но рядом с ним уже не было широко открытых, небесно-синих, херувимских глаз её меньшенького, в которые Тонька боялась глядеть. Раздражение, вскипавшее в ней всякий раз, когда она в них глядела, доводило её до кипения. И ей всякий раз хотелось отшлёпать меньшого «гадёныша».

Но сейчас его здесь не было, и Тоньку это не порадовало на минуту.

Но кровь вновь вскипела в ней, и прежняя, необъяснимая злоба на её меньшего сына вспыхнула снова.

Это из-за него вновь не задаётся её жизнь, новая квартира уже не радовала её.

Ей предстояло всё заводить заново, а утруждать себя заботами она не привыкла. Ей пришлось разместиться одной на полу. Хорошо ещё, что этот недотёпа, бывший муж, привёз в её отсутствие приданое Тонькино-перину, матрас и подушки.

Хоть это сообразил, дундук солдафонский, успела подумать она и провалилась в тяжёлое забытьё.

Утром Тонька бежала на свою работу одна, без радостного блеска в глазах, одолеваемая впервые не мыслями о предстоящем триумфе своей красоты, а скучными хозяйственными мыслями, кому же поручить покупку новой кровати и комода.

Раньше все её указания незамедлительно исполнял её дундук. И Тонька решила не мудрствовать, а поручить всё это первому попавшемуся ей кавалеру. Благо все деньги всегда хранились в её сумочке.

Товарки по работе прослышали уже про её новоселье, и Тонька решила грандиозным праздником отметить и новоселье, и уход свой от дундука.

Впервые Тонька задумалась, кому же ей поручить роль рыцаря, с кем ей будет веселее всего шептаться в новой кровати, уже не опасаясь разбудить этих «зас…цев». Ведь теперь её старший будет спать на раскладушке в отдельной комнате, не мешая ей, Тоньке.

Она расчувствовалась и решила перину постелить сыну, чтобы гости на новоселье увидели, какая она хорошая мать.

Тонька даже представила себя в роли гордой жертвы обстоятельств и наветов, совсем, как в фильме, и решила одеть своего сына для выхода к гостям в новую матроску, купленную дундуком, как нельзя кстати. Она картинно, как героиня в её любимом фильме, целовала сына в лоб и голосом оскорблённого достоинства говорила своим товаркам:

– Вот всё, что муж оставил мне. Всё остальное нажито моими заботами.

Старший сын был ей очень кстати, он хорошо вписывался в сюжет её фильма. Он не глядел на неё любящими, невинными глазами меньшого, а, как истинный сын своей матери, целыми днями был занят собой, своими играми во дворе, не обременяя её ожиданиями её материнских ласк.

Тонька вновь обрела равновесие в своём новом качестве «жертвы этого дундука», несущей крест матери-одиночки.

Теперь своим ухажёрам она строго говорила, что любит детей до безумия, и, кто хочет её благосклонности, тот должен подумать об игрушке или шоколадке для её «бедного» мальчика.

Всё вновь вернулось на круги своя, только кровать теперь у Тоньки была шире и богаче, с никелированными шишечками на спинках.

Сын, привыкший получать подарки, уходил с ними в свою комнату и не мешал ей до утра.

Иной раз, проспав, Тонька не успевала заглянуть к нему в комнату.

– А, ладно, вечером, – думала она, гордо идя под руку с очередным счастливцем, – не маленький и сам найдет в кухне на тумбочке, оставленное ему от вчерашнего.

Шли годы в счастливой круговерти. И уже многих её кавалеров перевели в другие города и гарнизоны.

Новенькие часто прибывали со своими жёнами, этими невидными дурами, говорила Тонька про них.

Банкеты становились всё реже, и Тонька иногда стала думать, что надо делать выбор.

Она уже не видела радостного блеска в глазах вновь прибывших лейтенантиков, когда она с тяжёлым подносом борщей скользила на каблучках между столами, делая вид, что ей легко и весело.

Но редко кто из молодёжи смел ущипнуть её за всё ещё тугой и привлекательный зад.

Вскоре стали поговаривать, что официанток уже не будет. В моду входили столовые самообслуживания.

И Тонька бросилась, как в омут, в объятья молодого здоровенного лейтенанта, который позвал её в Монголию, к месту своей будущей службы с повышением.

Монголия её не прельщала, она слышала от лётчиков, что это сплошные голые холодные степи, но в монгольских городах много золотых изделий продаётся нипочём и раскупается, в основном, русскими военными.

Свою квартиру Тонька сдала квартирантам и уехала навстречу своей новой судьбе, где никто не знал её раньше и уже не мог спросить, видит ли она своего младшего сына и не болит ли о нем её материнское сердце.

Эти вопросы так раздражали Тоньку, что ей всегда хотелось в этот момент отшлёпать этого «гадёныша», попадись он ей вдруг под руку. Но она всегда обходила улицу и дом, где жила раньше,